Р. Стайн - Десять историй ужаса Страница 5

— Нет, спасибо, — сказал я, попятившись.

— Ой, Ник, да ладно. Тебе понравится! — улыбнулась мама и положила Ханну мне на руки. Она показала мне, как надо ее держать. Ханна рыгнула. Все засмеялись.

Когда я держал ее на руках, мне подумалось, что она, наверное, все-таки довольно мила. Пожалуй, я несколько увлекся всей этой ерундой с Печатью Зла. В конце концов, комиксы не становятся правдой. А Ханна — всего лишь ребенок.

Но, как я уже говорил, она была не обычным ребенком.

Я готов поклясться, что увидел зловещий блеск в ее синих глазах.

Маленькая родинка-сердечко на ее щеке, казалось, стала темнее.

А потом Ханна широко открыла рот — и извергла на меня все содержимое своего желудка.

— Фэ-э! — взвыл я. Я был весь в молочно-белой бурде.

Мама тут же забрала младенца.

Ханна разревелась.

— Бедная малютка Ханна, — просюсюкала мама.

Бедная малютка Ханна! Это же меня всего заблевали!

И она сделала это нарочно. Я знал это.

Той ночью начался вой.

Ужасный звук разбудил меня. Оглушительный, душераздирающий вой.

Дрожа, я сел в постели. Мои барабанные перепонки вибрировали.

Что это был за шум?

Я встал и пошел посмотреть, что там творится. Мама бродила взад-вперед по коридору с Ханной на руках, поглаживая и укачивая ее. Но Ханна не переставала вопить. Ее рев напоминал вопли раненного зверя.

— Мам, что это с ней? — спросил я.

— Ничего, — ответила мама. — Нормальный детский плач. Иди спать.

Но где тут уснешь! Ханна ревела без умолку.

«Это не нормальный детский плач, — думал я. — Никто не сможет убедить меня, что этот ужасный рев и визг — нечто нормальное».

Ханна продолжала реветь, ночь за ночью. И каждая ночь была хуже предыдущей. Ее дикие вопли не давали покоя даже соседям. Чудовищные вопли! Стоило Ханне поднять рев, как все окрестные собаки задирали головы к небу и вторили ей своим воем.

Готов поклясться, что собственными глазами видел, как ее родинка чуть-чуть увеличилась.

Так прошло несколько месяцев. Ханна рано научилась ползать. Мама и папа решили, что она — большая умница. Но я-то знал правду.

У нее была цель. Она хотела стать единственным ребенком в семье.

Она хотела от меня избавиться.

Она не могла извести меня рёвом. Она не могла извести меня блёвом.

Но в рукавчике распашонки у Ханны были припрятаны и другие козыри.

Однажды утром, собираясь в школу, я обнаружил у себя в комнате жующую что-то Ханну. В ручонке она сжимала обрывок бумаги. При виде меня, она попыталась запихнуть его в рот. Но я успел его выхватить.

— О нет! — вскричал я. — Моя домашка по математике!

Или, вернее, то, что от нее осталось. В основном — мое имя и дата. Да и те обильно заляпанные слюной.

Ханна слопала мою домашнюю работу.

Она сглотнула и улыбнулась мне этой своей зловещей улыбочкой. «Ха-ха, — будто бы говорила ее усмешка. — Вот ты и попался».

— Мама! — позвал я. — Ханна сожрала мою домашку!

Мама стрелою влетела в комнату и подхватила Ханну на руки.

— Что она сделала? С ней все в порядке?

— Мама! Как же моя домашка?

Мама посмотрела на меня и нахмурилась, словно до нее только сейчас дошло, о чем я толкую.

— Николас, ты не выполнил домашнее задание, верно? А теперь пытаешься свалить вину на Ханну!

— Мама, я правду говорю! Отправьте Ханну на рентген. Сами увидите — у нее в пузе моя домашка!

Мама покачала головой:

— Николас, что с тобой последнее время творится?

В тот же день, когда училка спросила, где моя домашняя работа, я честно ответил, что ее слопала моя грудная сестренка.

Она оставила меня на дополнительные занятия.

Вот и говори после этого правду.

— Николас! Поди-ка сюда! Нам с тобой нужно поговорить! — проревел папа из окна второго этажа.

Я в это время как раз играл на заднем дворе.

Папу я нашел в родительской спальне. По-крайней мере, я решил, что это была их спальня. Скажем так, их спальня должна была там находиться. Только нынче это место на их спальню совершенно не походило.

Вообще-то, комната моих предков сверкает белизной. В самом прямом смысле этого слова. Белоснежный ковер, белоснежные стены, белоснежные шторы, белоснежное постельное белье. Мне не разрешается ни есть там, ни играть, ни вообще что-либо делать. Они страшно пекутся о белизне своих вещей.

Однако теперь комната не была белой. Она была всех цветов радуги. Повсюду были разбрызганы краски.

— Николас, — произнес папа. — У тебя большие неприятности. Огромные неприятности.

Маленькие баночки из-под краски из моего набора валялись по всему полу. Красные, синие, зеленые, желтые и черные краски забрызгали белоснежный ковер, белоснежные занавески, белоснежное постельное белье, белоснежные стены. И посреди все этого безобразия, вся забрызганная кроваво-красной краской, восседала Ханна и смеялась своим зловещим смехом.

— У тебя ровно минута, чтобы объяснить мне вот это вот все, — сказал папа. — Приступай.

— Я этого не делал, — сказал я. — Это сделала Ханна.

Папа язвительно рассмеялся.

— Ханна это сделала? Ханна взяла твой набор, самостоятельно отнесла его в нашу комнату, открыла баночки и расплескала повсюду краску?

— Да, — сказал я.

— Марш в свою комнату, Николас.

— Ну пап, я же не сделал ничего плохого!

— Ах, не сделал? Ступай в свою комнату и подумай там хорошенько, в чем ты не прав.

— Папа, это сделала Ханна! Она сделала это нарочно… чтобы меня подставить! Ты играешь ей на руку!

Папа окинул меня тяжелым, как камень взглядом. И ткнул пальцем в сторону моей комнаты.

Я ушел. Против папиного «каменного» взгляда не выстоишь.

«Она чудовище, — думал я. — Она настоящее чудовище».

Только ничего у нее не выгорит. Я найду способ их убедить, какой угодно. Я не покину семью. Уйдет она.

На следующий день, вернувшись домой из школы, я услышал душераздирающие крики из кухни.

Я ворвался в кухню. Ханна сидела в своем высоком креслице, вереща и смеясь. Рядом с нею стояла мама. И мама, и Ханна, и пол, и стены — все было покрыто густой зеленой слизью.

Зеленая слизь стекала у Ханны из уголков рта.

Ханна все заплевала зеленой слизью.

— Она чудовище! — заорал я. — Вот и доказательство!

Мама не удостоила меня вниманием.

— Ханна, ты непослушная девочка! — приговаривала она. — Вся кухня в протертом горошке!

Ханна шарахнула ложечкой по стоявшему перед ней подносу. Еще одна порция зеленой дряни забрызгала стены.

Все верно. Это была не зеленая слизь. Но вроде того. Протертый горошек. Он зеленый и склизкий.

Мама сказала:

— Николас, бери губку и помоги мне все это отмыть.

— А почему я? Это она устроила!

— Николас, я очень устала. Просто помоги мне, прошу.

Я уставился на рожицу Ханны, заляпанную зеленым месивом. Что-то в ней изменилось. Ее глаза. Ее глаза — они стали карими!

— Мама! — закричал я. — У Ханны глаза стали другого цвета! Я же говорил, она обладает зловещей силой!

На это мама только расхохоталась.

— Большинство малышей рождается с синими глазками, — пояснила она. — Иногда их цвет меняется за несколько…

— Мама, это невозможно! Человеческие глаза не меняют цвет!

— Да, Николас, меняют. Некоторые детки…

Я схватил ее за руки и затряс, пытаясь вразумить:

— Мама, ты ничего не понимаешь. Ханна промыла тебе мозги! Она пытается сжить меня со свету! Мы должны отправить ее назад… пока не стало слишком поздно!

— Довольно, Николас! Ты с самого начала ревновал к Ханне. Пора уже все это преодолеть и начать вести себя хоть немного по-взрослому!

Мне хотелось рвать и метать. Ну почему родители мне не верят? Как же мне открыть им глаза на темные Ханнины делишки?

Мама тем временем принялась оттирать протертый горошек с ее физиономии. Казалось, родинка на лице Ханны при этом светилась, словно маленькая искорка.

Но худшее было еще впереди.

Я сидел в гостиной, смотрел телик. Размышлял о своем. И вдруг услышал приближающийся шорох.

Шурх, шурх, шурх. Маленькие коленки шуршат по ковру.

«О, нет, — подумал я. — Она идет».

Я обернулся. Ханна ползла ко мне… сжимая в кулачке огромные ножницы!

Все ближе и ближе подползала она, и зловеще блестели ее глаза, и пульсировала родинка на лице.

Она собиралась меня заколоть!

— НЕТ! — заорал я. И попятился. Она неумолимо приближалась, ножницы угрожающе блестели.

«Ну вот и все, — подумал я. — Моя грудная сестренка меня убьет».

— Николас! — в дверях выросла мама. Она бросилась к Ханне и выхватила у нее ножницы.

— Спасибо, мам! Ты спасла мне жизнь! — воскликнул я.

— Как ты мог?! — закричала мама. — Как мог ты позволить Ханне играть с таким острым предметом?! Она могла серьезно пораниться!