Ирина Медведева - Гел-Мэлси и Бог-Ягуар Страница 5

Хотя тень широкополой шляпы укрывала его лицо и плечи от лучей достигшего зенита солнца, она не спасала от удушающе влажной жары тропического леса. Серебряный цирковой костюм защищал тело от укусов насекомых, но струйки пота, стекавшие по груди и спине, не давали как следует сосредоточиться на тренировке.

Если бы кто-то полгода назад в Москве сказал Володе, что несколько месяцев спустя он будет балансировать на моноцикле[1] на вершине затерянной в дебрях Гватемалы древней индейской пирамиды, вращая на руках и ногах пластмассовые обручи, юный циркач рассмеялся бы ему в лицо.

С трудом восстановив равновесие, Володя чуть не произнёс вслух несколько усложнённое, но очень выразительное ругательство, которое обычно изрекал его знакомый наездник Джигиткин после очередного падения с лошади, и тут же устыдился этого порыва.

— Никогда не слушай Джигиткина, — с детства говорила Володе мама, воздушная гимнастка. — И упаси тебя Бог когда-либо повторить эти его кошмарные выражения.

"Мама… Как она там без меня?" — подумал Володя, с неожиданной для его спокойного и миролюбивого характера ненавистью оглядывая окружавшие пирамиду джунгли.

Мама Володи родилась в Иваново — городе ткачих и одиноких женщин. Поскольку ни карьера ткачихи, ни перспектива медленного одинокого увядания не прельщали очаровательную молодую блондинку с романтичным именем Зоя, она поступила в цирковое училище, а затем начала работать в цирке.

Но, видимо, над всеми ивановскими женщинами тяготеет некоторая разновидность проклятия, и Володина мама вскоре на собственном опыте убедилась, что независимость одиночества для неё предпочтительнее сосуществования с нудным и бесполезным представителем противоположного пола.

После бурного, но непродолжительного романа с известным чтецом-декламатором красавица Зоя окончательно прониклась к мужчинам презрением с лёгким налётом чёрной ненависти. Правда, эта ненависть распространялась не на всех. Девять месяцев спустя Зоя родила прелестного мальчика и в дальнейшем посвятила свою жизнь лишь любимой работе и воспитанию сына.

По мере взросления Володя с успехом прошёл все необходимые кризисы переходного возраста. Вкусив запретные прелести табака, алкоголя и бурной, наполненной приключениями жизни в уличной банде хулиганов, в какой-то момент он понял, что такая жизнь — не для него.

Раскаявшись в своем хулиганском прошлом, Володя сменил диковатый хохолок панка на длинные вьющиеся волосы до плеч, и, решительно возненавидев табак и алкоголь, обратился в убеждённого пацифиста и вегетарианца.

В поисках своего места в жизни Володя перепробовал множество профессий — он учился в колледже на брокера, работал охранником, ремонтировал компьютеры, занимался другими, самыми разными делами, но ни к одному из них у него не лежала душа. Его раздражала бестолковая суета и крики биржевых брокеров, от экрана компьютера начинали болеть глаза, а, охраняя вверенный ему склад, Володя смертельно скучал.

После долгих исканий он понял, что ближе всего ему карьера циркового артиста — вероятно, мамины гены оказались слишком сильны. Володя научился жонглировать, танцевать, выполнять трюки на мотоцикле, ездить на одноколёсном велосипеде и балансировать на нём, удерживая на лбу и руках палки-балансы.

Он преподавал в детских цирковых кружках, выступал со своими номерами на праздниках и концертах и был абсолютно счастлив, несмотря на то, что любимое дело отнюдь не способствовало его обогащению, скорее наоборот. За многие выступления ему просто не платили, и он работал из чистого энтузиазма.

Многие циркачи выезжали на гастроли за границу. Некоторым из них везло, других обманывали бессовестные импресарио. Володю не манили дальние страны. Он оставался убеждённым патриотом, и ему даже в голову не приходило поменять грязноватый снежок московских улиц и площадей на сверкающие, но бездушные и порочные подмостки Бродвея.

Яркая тропическая птица с резким криком пронеслась на бреющем полете прямо над головой Володи. Отвлеченный ее появлением, циркач уронил со лба палку с сомбреро. Пытаясь подхватить ее, он потерял еще и обруч.

Спрыгнув с моноцикла, циркач положил его на источенную временем вершину пирамиды, и растянулся на камнях рядом с ним. Солнце палило немилосердно, и Володя укрыл лицо соломенным сомбреро.

— А ведь сегодня семнадцатое апреля, мой день рождения, — неожиданно вспомнил он. — В Москве мама испекла бы мне пирожки с капустой и картошкой. Какого чёрта меня понесло в Латинскую Америку? Ведь я же чувствовал, что что-то тут не так. И как этому проклятому импресарио удалось меня уговорить?..

Во время празднования Дня Москвы, когда Володя, переодетый весёлой разноцветной медузой, жонглируя морскими звёздами, колесил на моноцикле по улицам города, к нему подошёл одетый в дорогое пальто с каракулевым воротником невысокий кругленький как пончик мужчина.

Бегающие плутоватые глаза толстяка задержались на циркаче.

— Ты-то мне и нужен, — воскликнул он. — Остановись на минутку.

Представившись как импресарио, толстяк оставил Володе свою визитную карточку и попросил позвонить, обещая очень выгодный контракт.

"Соломон Махмудович Оболенский, импресарио", — прочитал на визитке удивлённый столь неожиданным сочетанием циркач. Вернувшись домой, он набрал указанный на карточке номер телефона.

— Вы произвели на меня впечатление, молодой человек, — с энтузиазмом сообщил ему Соломон Махмудович. — Я предлагаю вам трёхмесячное турне по странам Латинской Америки в составе передвижного кабаре "Машки и Наташки". Оплата — две тысячи долларов в месяц, переезды, гостиницы и питание — за наш счёт. Кроме того, мы выдадим вам новый реквизит — ваш велосипед чудом не рассыпается на ходу. После гастролей новый моноцикл достанется вам. Ну, как, согласны?

— Я подумаю, — ответил Володя.

Предложение было столь щедрым, что это наводило на подозрения. Перспектива получить хороший моноцикл соблазняла циркача даже больше, чем деньги. А когда Соломон Махмудович пригласил его в "Машки и Наташки", чтобы посмотреть его номер на новом велосипеде, Володя просто обомлел при виде сверкающей яркими красками и хромированными частями машины. Предостерегающий внутренний голос умолк, и циркач, не колеблясь, подписал контракт. Через два месяца он любовался бескрайней гладью Атлантического океана через иллюминатор самолета, уносящего его в далекую и загадочную Бразилию.

Выступления кабаре проходили с неизменным успехом. Украшенные блёстками и страусовыми перьями Машки и Наташки, все как одна дородные блондинки, пели и плясали, высоко вскидывая ноги и приводя в неистовство смуглых темпераментных латиносов. Володя в серебряном костюме лавировал среди них на одноколёсном велосипеде, жонглируя тарелками и булавами.

Всё шло хорошо. Володя привык к аплодисментам и жаркому тропическому солнцу и даже выучил несколько испанских слов. Но одна вещь не переставала его удивлять: помимо столиц и крупных городов, дающих большие сборы, кабаре останавливалось в небольших удалённых от центра селениях, где люди ходили босиком, а по улицам бродили домашние животные, и где выступления были абсолютно убыточны. В Венесуэле они заехали в затерянный в сельве поселок со странным названием Матаамбре, что, как объяснила циркачу танцовщица, знающая испанский язык, означало "Замори червячка", в Чили посетили городок Номбре-де-Диос — "Имя Божье", в Боливии — деревеньку Паловерде — "Зеленая палка", а в Колумбии — село с совсем уже непонятным названием Орденьяторо — "Подои быка"…

Не выдержав, циркач спросил у Соломона Махмудовича, зачем они дают представления в заведомо убыточных местах, но тот раздражённо ответил, что расписание гастролей не его дело, что он, мол, лишь выполняет приказы начальства, и вообще нечего лезть не в свои дела и приставать с дурацкими вопросами.

Наконец кабаре приехало в Гватемалу и после успешного выступления в столице отправилось на гастроли в маленький провинциальный городок Сан-Торибио. Босоногие жители городка, оживленно переговариваясь между собой, с интересом наблюдали, как рабочие устанавливают огромную круглую палатку для выступлений, но Володя сомневался, что хоть у одного из толпы зевак найдутся деньги на билет.

От размышлений циркача оторвало появление Pыжей Клашки, гордости кабаре и Кошмаре-На-Улице-Вязов для Володи.

При рождении мама нарекла будущую танцовщицу Каролиной в честь принцессы Монако, но рослая и дородная девочка с борцовскими плечами и громадной копной огненно-рыжих волос столь не походила на свою тёзку голубых кровей, что все как один (включая и родную маму) стали звать её Клашкой.

Следуя модным веяниям, Каролина мечтала стать манекенщицей, но её щедро бьющие через край формы не оставляли надежды даже на карьеру фотомодели. Каролина целыми днями занималась аэробикой и танцами, но приобрести изящество горной лани ей так и не удалось.