Лилиан Браун - Кот, который нюхал клей Страница 7

Он слишком скоро оказался на Пикакской площади, где Мейн-стрит разделялась и огибала маленький сквер; на площади располагались две церкви, здание суда, городская библиотека и будущий театр. В строительном вагончике горел свет, но длинная подъездная дорога к каретному сараю была погружена во тьму. Луна нырнула за тучу, а он забыл включить наружное освещение по углам каретного сарая.

Квиллер на ощупь отпер входную дверь и потянулся к выключателю на стене. Но светильники никак не отреагировали: не зажглась и лампа на верху лестницы. Вероятно, перебои с электричеством, решил он. Местная шутка гласила, что в Пикаксе гаснет свет, даже если метеорологи только предсказывают грозу. Он начал подниматься по ступенькам в темноте. Броуди был прав: они действительно крутые и узкие, эти ступеньки. В полной темноте они казались ещё круче и уже. Он поднимался медленно и осторожно, крепко держась за перила.

На полпути Квиллер остановился. На лестнице чувствовался сильный запах горелого. Электропроводка? Он боялся, что может произойти пожар, когда кошки будут дома одни.

Вдруг он услышал звук, который не сумел бы точно определить. Он внимательно прислушался. Кошки сидели запертыми в своих апартаментах в дальнем конце здания, да и звук этот издавало не животное: он был какой-то скребущий, точно кто-то царапал металлом по дереву. Квиллер вспомнил кованый герб, прислонённый к стене в верхнем коридоре. Если тот загремит вниз по лестнице, он собьет его. Квиллер прижался к стене и осторожно заскользил вверх, ступенька за ступенькой.

В верхнем коридоре он остановился и прислушался. Ощущалось чье-то присутствие. Звук прекратился, но кто-то находился в доме – дышал. Дверь в гостиную была открыта, хотя он точно знал, что перед уходом её запер. Абсолютная темнота указывала на то, что ставни закрыты, а он точно помнил, что оставил их открытыми. И всё отчетливее слышалось чьё-то дыхание. Неожиданно в темной комнате он увидел два светящихся красных глаза.

Он протянул руку к выключателю, но наткнулся на что-то волосатое.

Из его горла вырвался ужасный рык – такой мог издать попавший в ловушку лев, раненый слон или больной верблюд. Это было проклятие, которому он научился в Северной Африке.

Тотчас же вспыхнул свет, и хор дрожащих голосов сумел выдавить: «С днём рождения!»

В комнате находилось две дюжины человек, и все выглядели или пристыжено, или виновато, или испуганно.

– Чёрт возьми, вы, бестолочи! – взревел Квиллер, – Вы могли человека до инфаркта довести!.. Это ещё что?

Над ним, словно башня, возвышался чёрный медведь со стеклянными глазами и разинутой пастью, протягивающий лапу к выключателю.

Два сверкающих красных пятнышка оказались лампочками на маленьком аппарате. Он стоял на карточном столе, был включен и булькал.

– Извини, – смутилась Франческа – Это моя идея Мы воспользовались ключом, который ты мне дал.

Харли Фитч сказал:

– Мой двойник заслужил всю славу за сценическую постановку.

– Мой двойник вывернул лампочки, – продолжил его брат Дэвид, тот из близнецов, который носил усы. – Он стоял у меня на плечах и, наверное, навсегда подпортил мой знаменитый замах в гольфе.

Квиллер обвиняюще повернулся к Франческе:

– Значит, вот зачем ты задержала меня. Я-то гадал, почему ты каждые пять минут смотришь на часы.

– Нам требовалось полчаса, чтобы всё устроить, – сказал Ларри Ланспик. – Припарковать машины так, чтобы их не было видно, зайти сюда, взгромоздить медведя по этим чертовым ступенькам, а потом спрятать фургончик Уолли.

Уолли Тоддуисл, молодой таксидермист, оправдываясь, проговорил:

– Так вышло, что медведь был у меня в фургончике. Собирался везти его заказчику.

– Откуда вы узнали, что сегодня у меня день рождения?

– Папа проверил по твоей водительской карточке, – сказала Фран.

– А это что за штука? – Он указал на аппарат с красными лампочками.

– Это наш общий подарок, – сказала жена Дэвида. – Протест против смертельного кофе, которым ты угощаешь. Указывает на количество чашек, которое тебе нужно, и крепость, которую предпочитаешь. Таймер его включает.

Потом кто-то достал бумажные тарелки и чашки, а кто-то ещё открыл взорам плоский торт, украшенный горном и традиционным театральным пожеланием: «Чтоб тебе ногу сломать, дорогой!»

По мере того как Квиллер остывал, актеры и вспомогательная команда из «Мышьяка и старых кружев» тоже расслаблялись. Они все были здесь: Кэрол Ланспик и Сьюзан Эксбридж, игравшие эксцентричных старых сестёр; Ларри Ланспик, словоохотливый характерный актер; Харли и Дэвид Фитчи, им нравилось играть пьяниц, извращенцев и чудовищ; умница жена Дэвида, Джилл, создательница костюмов и декораций; Уолли Тоддуисл, гений в построении декораций из ящиков из-под апельсинов, упаковочной проволоки и клея; Дерек Катлбринк, которому предстояло сыграть первую в жизни роль; Эддингтон Смит, до боли не в своей тарелке; другие члены труппы, с которыми Квиллер был едва знаком. Они все говорили одновременно.

Сьюзан:

– Дорогой, ваш выход во втором действии был чудесным!

Фран:

– Настоящий актер думает всем телом, Дерек.

Кэрол:

– Как твоя жена, Харли?

Харли:

– Нормально, только слегка брюзжит. Доктор велел ей бросить курить, пока ребенок не родится.

Уолли:

– Что это за большая круглая штука в коридоре?

Квиллер:

– Это из замка в Шотландии. Думаю, часть декора центральных ворот.

Ларри:

– На каждом представлении она сбивалась, и мне приходилось на протяжении всей сцены импровизировать. Я был готов её убить!

Дэвид:

– Я отрастил усы, чтобы играть злодея в «Пьянице», потому что у меня аллергия на спиртовую резину, а потом решил их оставить. Джилл они нравятся.

Дерек:

– А где кошки?

Квиллер:

– В своих апартаментах, телевизор смотрят. Выпустить их?

Коко и Юм-Юм совершили торжественный выход, шагая бок о бок, как упряжка лошадей. В дверях они резко остановились, оценивая ситуацию ушами, усами, носами и своими голубыми глазами; шум, чужаки едят и роняют крошки. В следующий момент они почувствовали, что над ними вздымается чёрный медведь. Юм-Юм распушила хвост, изогнула спину, прижала уши, прищурила глаза и ощетинилась. Коко, припав к земле, осторожно пробирался к медведю, пока не удостоверился в его безобидности. Затем он храбро обнюхал его задние лапы и поднялся, чтобы потрогать лапкой жёсткий мех. Потом перенёс внимание на таксидермиста, который нервно оберегал своё произведение. Своим влажным носом Коко подверг Уолли Тоддуисла тщательному обследованию.

– Он чувствует, что ты работаешь с животными, – объяснил Квиллер, как бы извиняясь за невежливое обнюхивание Коко.

Однако Уолли был польщен.

– Если вы нравитесь кошке, – серьёзно, сказал он, – это означает, что у вас королевский характер. Моя мать всегда так говорит.

Харли Фитч поднял руку в подтверждение;

– Если так говорит мать Уолли, это истина, как в Писании, можете мне поверить!

– Аминь, – добавил Дэвид.

– А кто покупает медведя? – спросил Квиллер у молодого таксидермиста.

– Гарри Пратт – для своего бара в отеле «Буз»[2]. Я ещё успею сегодня доставить его. Вы знаете Гарри? Моя мама говорит, он больше похож на медведя, чем сам этот медведь.

– Верно! Верно! – подхватил Харли.

В следующий момент Коко обнаружил, что кто-то из гостей сидит на полу, который по праву является его царством.

– Йау-яу-яу! – стал, подкрадываясь, укорять их Коко.

Тем временем Юм-Юм успокоилась и решила проверить сандалии, ковбойские сапоги и кроссовки с двойной застежкой, но не нашла ничего интересного. И вдруг наткнулась на зашнурованные полуботинки Эддингтона Смита. Книготорговец робко стоял в стороне от других, и Квиллер подошёл поговорить с ним.

– Я нашёл для вас кое-что из комедий Шекспира, – сообщил Эддингтон, вкрадчиво улыбаясь. – Книги хранились на чердаке пожилой дамы из Скуунк-корнерз. Они в хорошем состоянии.

– Я не знал… что у Барда были последователи… в Скуунк-корнерз, – рассеянно ответил Квиллер, поглядывая на кошек. Юм-Юм ликующе развязывала шнурки его собеседника, Коко исследовал его носки и брючины – усы у кота топорщились, глаза безумно блестели.

– Люди, которые там живут, – объяснял Эддингтон, – Когда-то собирали редкие книги, в прекрасных переплётах, первые издания. Я имею в виду богатых людей. Так полагалось делать.

– Газетчикам следовало бы послать репортера к вам в магазин и взять интервью.

– Не думаю, чтобы из этого интервью получилось много толку. – сказал букинист. – Однако рекламу я дал – четверть страницы. Раньше я ничего подобного не делал, но пришла милая молодая леди и сказала, что мне следует дать рекламу. – Он виновато добавил: – Реклама – это… диверсионная кампания против интеллектуальной честности и нравственной независимости. Кто-то сказал это. Кажется, Тойнби.