Борис Алмазов - Деревянное царство (с рисунками И. Латинского) Страница 8

— На какой митинг? — спросил Петька, рад-радёхонек, что спасён.

— Памяти погибших партизан. Их каратели к болоту прижали, а они отстреливались до последнего патрона. Все и погибли. Их в Староверовке похоронили. Восемь человек. Пятеро из нашей школы — комсомольцы. Пойдёмте?

— Обязательно. Только я ещё не завтракал.

— Ух, как у вас душно! Так и угореть можно! — сказала Катя, когда они вошли в горницу. — Что ж вы заслонку-то не открыли?

Петька покраснел, но, к счастью, он был так перемазан сажей, что под её слоем ничего не было видно. Пока он умывался, Катя разогрела еду и накрыла стол. Петька ел, а она смотрела на него, подперев щёку рукой, совсем как бабушка Настя.

— Зайдём к нам? Может, папа приехал — нас на тракторе в Староверовку отвезёт, — сказала она, убирая тарелки.

Дом, в котором жила Катя, был недалеко, улицу перейти. Когда Петька вошёл в горницу, ему показалось, что он попал в детский сад. Две девчонки-близнецы что-то рисовали. Мальчишка лет семи крутил радиоприёмник. Другой, поменьше, хныкал, стоя в перевёрнутой табуретке. Ещё одного, грудного, качал на руках высокий, широкоплечий и русоголовый мужчина. Полная румяная женщина возилась у печки и ворчала на пацана, который сидел на горшке посреди комнаты.

— Дай молока! — требовал он.

— Подой быка! — отвечала мать. — Отлепись от своего горшка! С утра приклеился!

— Это атомобиль! — сказал мальчишка, загудел и поехал по половице на горшке. — Дай молока! — закричал он опять.

На Петьку уставилось шесть пар синих глаз. И в избе сразу стало тихо. А тот, что катался на горшке, поехал под стол от греха подальше.

— Это — Петя! — объяснила Катя. — Ну, на митинг-то поедем?

— А как же, — сказал отец, — одевай малышей.

— А ну, быстренько! — захлопотала Катя, и в руках у неё замелькали чулки, валенки, рубашки. Она так ловко одевала малышей, что Петька от удивления рот открыл и пришёл в себя, когда его потянул за штанину малыш и сказал:

— Дядя! Ну-ко застегни мне лифчик назаду!

Глава десятая

«Сынушка мой горький!»

— Лайнер! Лайнер! — пищала малышня, проезжая мимо дома деда Клавы. — Поехали с нами!

Лайнер выскочил на дорогу. Залаял. Завертел хвостом. Сделал вид, что хочет вскочить в сани. Но прыгать не стал, а с деловым видом начал что-то вынюхивать на сугробах и вернулся во двор. Не такой это был пёс, чтобы в стужу куда-то бежать из тёплой конуры.

Трещал тракторный мотор, крутились огромные колёса «Беларуси», и сани плыли в сугробах, подымая снежные буруны, будто это и не сани были вовсе, а торпедный катер. И уже кто-то из малышей кричал:

— Плава луля! Лева луля! — и приставлял к глазам кулаки, словно смотрел в бинокль.

— А к нам на праздники корабли в Неву заходят! — сказал Петька.

— Ой! — вздохнула Катя. — Да как же они помещаются — на мель не сядут и домов не зацепят?

— Сказала! Да ты знаешь, какая Нева большущая! Редкая птица долетит до середины! — И тут же Петька спохватился, потому что Гоголя Катя тоже проходила в школе.

Но она не заметила.

— А какие они, корабли?

— Большие! Высокие!

— Выше вон той сосны?

— Ха! Раза в три!

— Да как же они не переворачиваются?

— А потому что у них остойчивость и балласт… Когда я ходил на корабле в Кронштадт… — Надо сказать, что Петька никогда не был ни на одном корабле, кроме речного трамвайчика. А побывать в Кронштадте было его заветной, но пока ещё несвершившейся мечтой. — Когда мы были на корабле… — И он принялся рассказывать про остойчивость, про парусное вооружение, про броню…

Катя слушала нахмурившись и думала о том, какие всё-таки в городе умные люди живут! А этот Петя, наверное, умнее всех. Так много знает совершенно непонятных вещей.

«А она хорошая, — думал Петька. — Сидит, слушает — такой рассказывать интересно! А наши девчонки из класса уже тысячу бы раз перебили».

«Что ж я-то молчу как дура!» — думала Катя. И ей так захотелось чем-нибудь тоже удивить городского мальчика!

— А у нас оборотни водились! — сказала она.

— Как оборотни? — не понял Петька.

— А так — целое село могло невидимым стать! — сказала Катя отчаянно, потому что сама не очень верила в эту историю.

«Врёшь», — чуть было не сказал Петька. Но не те у них с Катей были отношения, чтобы сказать такое слово. Кроме того, поскольку Петька сам был врун неисправимый, он как профессионал уважал чужую выдумку.

— Не может быть! — только и сказал он вежливо.

— Ещё как может! — На глазах у Кати навернулись слезинки, потому что уж больно неловко было ей отстаивать эту сомнительную версию. — Вот мы сейчас в Староверовку едем, там эти оборотни и жили! Староверами назывались. Они сюда от царя убежали. Послал царь слуг своих и полицейских, они приходят — деревня есть, а людей нету… Уйдут царские слуги — опять староверы появятся, вернутся — нету их! Так вот двести лет и не мог их царь обнаружить…

— А может, у них подземелье какое было?

— Да уж какое подземелье! — поправила платок Катя. — Тут копнёшь — вода выступает. А староверы и вовсе на краю болота жили…

— Так они в болото прятались, как собака Баскервилей!

— Да болото-то непроходимое! Трясина! Сколь разов мужики пробовали пройти! Да их и царь заставлял. Не пройти! Кабы была через болото дорога, не побили бы в Староверовке партизан — не ехали бы мы сейчас на митинг, — вздохнула девочка. — Партизан-то фашисты в этом месте постреляли… В сорок втором году.

— А где же оборотни были?

— А где им быть — обернувшись были. Невидимые. Пустая была в ту пору деревня.

— Что ж они партизанам-то не помогли?

— Кто их знает… Не смогли, значит.

Ребятня в санях затихла и со страхом слушала Катю. Тот, кто просил Петьку застегнуть лифчик, уже совсем надул губу, собираясь зареветь, да всё не было подходящего момента.

— Ну, а потом-то они появились? — спросил Петька.

— Появились! Схоронили партизан. А потом и сами погибли!

— Как погибли? — чуть не подпрыгнул Петька.

— Какая-то часть эсэсовская на них наскочила. Стали требовать, чтобы староверы их через болото перевели. Фашисты из наших тылов к своим пробивались. Стали, значит, требовать, а староверы ни в какую! Ну они их всех в избу загнали и сожгли.

— Как сожгли? — не понял Петька.

— Обыкновенно… огнём.

— Ы-ы-ы-ы-ы! — наконец заревел карапуз, и за ним сейчас же принялись реветь остальные малыши.

— Да чего вы! Да что вы! — приговаривала, обнимая их, Катя. — Да я вас не дам никому! Ну, не плачьте…

— А много их было, староверов?

— Двадцать семь человек с детишками. Три семьи, в общем. Там на памятнике партизанам и их фамилии написаны. Мы их всех вместе поминаем.

— Что же они не обернулись?

— Не знаю… — ответила девочка. — Бабушка Анисья говорит, что они весной и осенью силу теряли, колдовать не могли…

— И никто не уцелел? Не спасся?

— Один человек. Егерь Антипа Пророков.

Петька даже вздрогнул. Опять это имя!

— Бабка Анисья говорит, что он колдун! Оборотень. Что он в любого зверя может превратиться и по воздуху летает… — Катя утёрла нос успокоившемуся малышу. — А может, врёт! Антипа-то у неё сына на браконьерстве поймал и в тюрьму посадил. Такой у неё сын бандит был — так ужас. Вот бабка и несёт на егеря напраслину. Всё бегает по дворам и кричит: «Мой-то сынок какой стрелок! Из винтовки в гривенник подброшенный попадал, сколько он раз в Антипу стрелял, не может быть, чтобы мимо! Оборотень Антипа — сквозь него пули проходят…» Вообще, она плохая бабка — злая. Не то что твоя!

«Моя, — подумал Петька, и ему вдруг стало хорошо от этих слов. — Моя бабушка». И он вспомнил и блины, что совала ему бабка сонному, и её взгляд, когда он ел, и руки коричневые, шершавые…

— Моя бабушка! — прошептал он.

— А папа бабку Анисью не любит. Говорит, что она всё врёт и напраслину самую нелепую на человека возводит… А Пророков жив остался, потому что его на ту пору в селе не было… Он на охоте был. Первый он по нашим местам охотник.

«Охотник, охотник! — думал Петька. — Все кричат, что тут места, дичью богатые, а где этой дичи быть?» Он огляделся. Вокруг был заснеженный непролазный лес, и казалось, лес этот совершенно пуст. Голые осины, берёзы, корявые ёлки и кривые сосны. Лес был словно скручен ветрами и морозами, словно корчился от ревматизма, потому что стоял по колено в воде. Даже около станции лес был другим. Там хоть мачтовые сосны попадались. А здесь деревья хоть и большие, да какие-то перекрученные все…

Трактор остановился. Мотор замолчал. Петька глянул вперёд. У поворота стоял огромный чёрный крест.

— Вылезай! — сказала Катя. — Дальше пешком пойдём. Дальше ездить нехорошо. Тут тишина должна быть.

Присмиревшая малышня, косясь на пятиметровый чёрный крест, гуськом потянулась по узкой тропочке за отцом. Они вышли на большую поляну, посреди которой стоял какой-то странный обелиск. Возле него были сложены самодельные венки, и человек в городском пальто, держа шляпу в руках, что-то говорил толпе колхозников.