Поль-Жак Бонзон - Тайна Лантского леса Страница 8

Он посмотрел в зеркальце и вздохнул.

— Да уж, они со мной не церемонились. Я ни за что не решусь показаться в таком виде в гостинице. Чтоподумает хозяин? Не знаю почему, но он и так ко мне не очень-то расположен. Ну и ладно: дождусь темноты и фазу поднимусь в свою комнату. Надеюсь, к утру все пройдет.

Вдруг неожиданно Забег предложила: —А может, вы пойдете к нам? Мы вам воды согреем, компресс сделаем!

Тиду и Сапожник смерили ее уничтожающим взглядом. Эта идиотка собралась привести незнакомца в лагерь, когда только сегодня они с таким трудом запрятались в самой чаще леса! Но было уже поздно.

— Мне неудобно опять вас затруднять, — ответил Иностранец. — Садитесь в машину, думаю, я уже всостоянии ее вести.

Мальчики пребывали в нерешительности. Им казалось кощунственным сесть в машину к человеку, который, может быть, убил их собаку. Но, несмотря на это, им все равно было жаль раненого парня… И потом, Забег уже расселась на переднем сиденье.

Иностранец завел мотор. Он еще не восстановил силы, и управление машиной явно давалось ему с трудом. Тиду и Сапожник, устроившись на заднем сиденье, склонились друг к другу.

Надо у него спросить, не встречал ли он в лесу Кафи, — предложил Сапожник. — Посмотрим на его реакцию.

Не стоит, — прошептал Тиду. — Он еще не настолько пришел в себя, чтобы реагировать. Давай-ка лучше поищем следы крови.

Тиду нагнулся как будто затем, чтобы поднять выпавший из кармана карандаш. На коврике под сиденьем ничего не было. Удалось обнаружить только одно-единственное, совсем свежее пятнышко на спинке переднего сиденья, но это была кровь водителя.

— Это еще ничего не значит, — тихо сказал Сапожник. — Ты же понимаешь, что если он действительноперевозил Кафи, то уж наверняка положил его не в салон, а в багажник.

Путь казался бесконечным. Водитель ехал молча, внимательно следя за дорогой, чтобы не сбиться среди множества лесных тропинок, которые извивались и пересекались между собой; время от времени он отрывал руку от руля и стирал с губы кровь. Наконец Тиду узнал дорогу, проходящую поблизости от нового лагеря.

— Это здесь, — сказал он. — Стоп!

Дальше пришлось пройти пешком; лес был такой густой, что напоминал джунгли. Увидев рядом со своими товарищами Иностранца, Гий подумал, что ему это снится. Однако он сдержался и не стал ни о чем расспрашивать.

— Почему вы выбрали такое темное и сырое место? — спросил молодой человек. — Как будто прячетесь от кого-то… И потом, вас, кажется, было больше, когда мы встретились?.. А где собака?

Подскочив от неожиданности, Тиду ответил почти грубо, и в его тоне явно сквозило обвинение:

— Наша собака пропала вчера в лесу. Скорее всего, ее убили.

Убили? — повторил Иностранец, явно удивившись. — А вы не думаете, что пес мог просто потеряться?

Нет. Он убежал вчера, где-то после двенадцати. Даже учитывая туман, он давно бы уже вернулся. Потом раздались выстрелы, а утром я нашел ошейник — вот; его перерезали ножом.

Молодой человек взял ошейник, осмотрел и тихо сказал:

— Бедный пес! Он был замечательный. У меня раньше была похожая собака. Когда она умерла, я так горевал, как будто потерял близкого человека. Кто же мог это сделать?

Ни Тиду, ни остальные не ответили; даже Забет, у которой был слишком длинный язык, на это раз сдержалась. Однако у ребят сложилось впечатление, что возмущение Иностранца было неподдельным. Похоже, он действительно любил собак… и Кафи это понял — дал себя погладить, а ведь обычно он этого не позволяет первому встречному.

— А где вы нашли ошейник? — спросил молодой человек.

В самой чаще, рядом с хижиной дровосеков.

Что? Это они стреляли? Выходит, они взялись и за собак? Зачем им это нужно? Странно, но мне показалось, что эти люди не похожи на дровосеков. Что они делают в заброшенной хижине?

А вы? Что вы ищете в лесу? — быстро отозвался Тиду. — О чем вы хотели их спросить?

Лицо Иностранца затуманилось. На мгновение он отвел взгляд и пробормотал:

— Не знаю, сможете ли вы понять… Иностранец замолчал. Забег только что разогрела

воду и протянула ему салфетку для компресса. Молодой человек протер лицо — оно все еще было в крови, приложил влажную ткань ко лбу и посмотрелся в маленькое зеркальце, которое ему дала Забег.

— Ну вот, уже лучше, — сказал он. — В гостинице, конечно, никто ничего не заметит.

Он минуту помолчал и продолжил:

— Хозяин гостиницы очень приветлив со всеми постояльцами, кроме меня. Когда я попросил у него карту, чтобы сориентироваться в лесу, он так подозрительно посмотрел! Здешние люди все такие недоверчивые?

На этот раз Забет, всегда выпаливающая первое, что пришло в голову, ответила без колебаний:

— Наверное, это из-за того, что вы иностранец!

Незнакомец вздрогнул, а потом все-таки заставил себя улыбнуться.

— А что, очень заметно?.. Здесь не любят иностранцев? Конечно, ведь все еще помнят зверства нацистов во время войны.

Он помолчал, вздохнул и, сильно покраснев, заявил:

— Я немец.

Парень обвел взглядом ребят, чтобы посмотреть, какое это произвело впечатление, однако не обнаружил ни малейшей неприязни.

Мы почти догадались по вашему акценту и по некоторым словам — французы их редко употребляют, — сказал Тиду. — Я слышал, что немцы часто приезжают в Веркор, но в основном это люди постарше, которые воевали и хотят посетить места боев.

Я родился после войны, — ответил Иностранец, — но именно поэтому я здесь.

Больше он ничего не сказал, но ребята приготовились слушать. Забет пригласила гостя в палатку, так как приближался вечер и становилось прохладно. Здесь, под навесом, незнакомец начал свой рассказ…

РАССКАЗ ИНОСТРАНЦА

— Да, я немец, — серьезно повторил он. — Мне двадцать два года. Зовут меня Рудольф Вассер… или просто Руди. Однако в пансионе я зарегистрирован под чужим именем. Сомневаюсь, что даже через столько лет жители Веркора могли бы забыть о жестокостях нацистов в 1944 году. Я не осмелился приехать на своей машине: даже буква «Д» на заднем крыле могла бы вызвать неприязнь. Я оставил ее в Нанси у старого друга отца, а он дал мне свою, и здесь, в Сент-Агане, я записался под его именем: Жак Николя.

Мой отец был офицером запаса немецкой армии. Он ненавидел Гитлера. В тот момент, когда нацисты покидали Францию, он находился на юге. Однажды, отказавшись руководить операцией против мирного населения, он был арестован и отправлен самолетом в Германию, где его ждал трибунал. Но самолет сбили над Веркором; мне неизвестно, что произошло с другими пассажирами и экипажем, знаю только, что отца — в наручниках, со сломанным бедром, истекающего кровью — нашел в лесу мальчик. Он очень удивился и спросил, почему отец в наручниках, и тот рассказал ему правду. Мальчик поверил и перенес его в хижину, где жил со своими родителями. Нацисты, уходя из Веркора, жгли деревни, и если бы моего отца нашли партизаны, то наверняка бы с ним расправились. Юный дровосек и его родители выхаживали и прятали отца до тех пор, пока он не смог уйти из леса.

После небольшой паузы Иностранец продолжил:

— Мальчика звали Сирилл Блан — это все, что мне о нем известно. После войны отец ему много раз писал, но письма остались без ответа. Наверное, он их не получил. Может, адрес был неточный… и потом, фамилия Блан — самая распространенная в Веркоре. Отец очень хотел что-нибудь сделать для своего спасителя: он думал вернуться сюда и расспросить людей, когда ужасы войны немного забудутся. Не получилось. По профессии он был инженером и получил работу в Мексике на строительстве плотины. Мы вернулись в Германию только три года назад, когда отец был уже тяжело болен. Но он не забыл своего спасителя. Прошлой зимой, перед самой смертью, он просил меня возобновить поиски. А потом, когда отец умер, я нашел его военные дневники. Он был немного поэтом: там так трогательно описано место, где ему спасли жизнь! Это была маленькая тесная комнатка, с выступающими балками, почерневшими от дыма; там же дровосеки хранили и свои припасы. Там было только одно окошко; из него он видел высокую гору, напоминавшую спину верблюда, и даже в августе там лежал снег.

— Это, конечно же, Гран-Веймон — самая высокая точка Веркора, — перебил его Тиду. — Только там остается немного снега в это время года.

— Ну вот, — продолжил Руда. — Обнаружив хижину Брюль-Лу и осмотрев перед этим множество других, я сразу подумал, что это та, что я ищу; кроме того, в дневнике было написано, что хижина расположена в самой высокой точке леса. Тогда, как вы понимаете, я захотел рассмотреть ее поближе и надеялся разузнать у тех, кто там сейчас живет, что-нибудь о прежних хозяевах. Я обратился к дровосекам — они как раз работали поблизости, но они ответили, что понятия не имеют о том, что здесь было раньше. Я хотел войти внутрь, но они не разрешили, тогда я им рассказал свою историю. Они мне не поверили и обозвали нацистом, а это оскорбление. Ну, я ответил… В конце концов мы сцепились… Остальное вы знаете.