Валерий Гусев - Сказка для злодеев Страница 9

— Почему не пришло в голову? — обиделся Алешка. — Очень даже пришло. И даже купили.

— А где же оно? — мама уперла руки в боки.

Алешка похлопал себя по животу.

— Понятно, — усмехнулась мама и тут же переключилась: — Алексей! Что у тебя с футболкой? Она же была совершенно белая!

— Один раз всего, — безмятежно успокоил ее Алешка. — Рано утром. А потом… Мам, я ж тебе говорил: покупай черные. Они всегда чистые. Хоть полгода не снимай.

— Алексей! — заподозрила мама. — Что ты опять замышляешь? О чем думаешь?

— Я думаю, куда могла исчезнуть дверь?

— Какая дверь?

— Ну это… В каморке папы Карло.

— О боже! — Мама обеими руками схватилась за виски. — Как же папа не вовремя уехал в свой Париж со своим ремнем!

— На фига ему в Париже ремень, — прошептал мне Алешка, — у него там и детей-то нет. Мы все здесь.

— Все! — решительно сказала мама. — Допивайте свой чай и мотайте к бабушке. Она будет показывать вам свое хозяйство. И купите ей по дороге какой-нибудь гостинец.

Мы допили свой чай и пошли смотреть бабушкино хозяйство. А по дороге купили ей мороженое.

Дорога на конезавод была запущенная, заросшая зеленой травой и голубыми цветиками. И шла по пригорку мимо Гремячей башни. На ее полуразрушенной верхушке вовсю тусовалась горластая воронья стая. Теперь понятно, почему эта башня Гремячая.

В стороне от дороги, в чистом поле, какой-то дядька что-то делал. Перед ним стояла тренога с какой-то фиговиной вроде подзорной трубы. Теодолит[1], что ли? Дядька смотрел в эту трубу, делал какие-то знаки тетке, которая стояла вдалеке с полосатым шестом в руках, и что-то записывал в блокнот.

Алешка тут же ввязался помогать:

— Хотите мороженого?

— Хочу. — У дядьки была небольшая курчавая бородка и пробковый шлем на голове. — А у тебя, что ли, есть? Тогда и Лидке отнесите.

Пока я носил этой Лидке мороженое, у них уже завязался разговор. Дядька оказался геодезистом и снимал горизонтальный план местности.

— И вам это надо? — посочувствовал Алешка.

— Мне. Это. На фиг. Не надо. — Геодезист говорил отрывисто и обрывисто. Видно, на кого-то очень сердился. — Это надо. Одному бизнесмену. Будет. Здесь. Строить. Замок.

— С привидениями? — спросил Алешка.

— Это. Мне. Наплевать. Это. Меня. Не касается. — И тут он вдруг опомнился и заговорил нормально. — А у тебя, что ли, привидения есть?

— Целый шкаф. И молодые и старые.

— Почем?

— Даром. По дружбе.

— Ух! Я бы этому. Насажал бы привидений!

Тут выяснилось, что съемка местности ему никак не удается. Как он сказал, не к чему привязаться.

— Я-то рассчитывал на башню. Начал замеры. А она, оказывается, осела.

— Как это? — насторожился Алешка.

— Элементарно. Какой-то жлоб отвел русло ручья, который питал заливной луг, от своей усадьбы, и башню стали подмывать подземные воды. Вот она и опускается. Придется искать другой ориентир.

— Нам пора, — вдруг заспешил Алешка. — Нас бабушка ждет. На лошади.

— Передавайте ей привет.

Мы не стали уточнять — кому привет: бабушке или лошади, попрощались и пошли на конезавод.

— Дим, ты понял, куда делась дверь? — восторженно спросил меня Алешка.

— Какая дверь?

— Да к этой… к спящей царевне. С сокровищами.

— Тебе это надо? — в свою очередь спросил я.

Алешка даже остановился. И сказал с большим сожалением:

— Ты, Дим, ни о чем не догадался!

И не собираюсь догадываться. Сохнет там эта царевна Несмеяна — и пусть сохнет. И правда, чего ей не сохнуть — в подземелье-то — и с чего ей смеяться среди крыс, пауков и тараканов? Так я и сказал Алешке. Он не ответил. Но промолчал так, будто с обидой и горечью сказал:

— Эх ты!

Вот у него всегда так — догадается, но сразу никогда не скажет.

* * *

Хозяйство бабушки нам очень понравилось. Особенно конюшня. В ней было здорово. Пахло лошадьми, свежим сеном и навозом. В денниках стучали копытами и ржали лошади. А под крышей летали и щебетали вокруг своих гнезд шустрые ласточки.

Алешка тут же разыскал Принцессу и угостил ее корочкой хлеба и кусочком сахара из своего кармана. В Алешкиных карманах всегда что-нибудь полезное найдется. От гвоздей горстью до чипсов врассыпную. Наверное, поэтому у него шорты всегда ниже колен висят.

Принцесса взяла с Алешкиной ладони мягкими губами угощенье, отведала и покивала головой, подбрасывая красивую волнистую челку.

Потом бабушка повела нас на скаковой круг. Там царило большое оживление — бабушкины сотрудники занимались выездкой. Кто-то гонял лошадь по кругу. Кто-то попеременно пускал свою лошадь то в галоп, то рысью. Кто-то посылал свою лошадь брать препятствие. А в сторонке бежали ровно и плавно рысаки, запряженные в легкие двухколесные колясочки — они почему-то называются качалками. Прямо праздник какой-то. Разномастные лошади, разноцветные на всадниках штаны и куртки, веселое ржание, щелканье кнутов, глухой стук копыт и летящий из-под них мелкий гравий.

— Какая прелесть! — сказала мама. Она появилась неожиданно — не усидела дома, тоже захотела посмотреть бабушкино хозяйство. — Люди, лошади! И как все красиво скачут. Особенно вон тот, маленький. На такой ладной лошадке.

Маленький был Алешка, ладная лошадка — Принцесса Галльская. Она бережно несла его мягким стелющимся галопом вдоль дальнего забора.

— Кузнечик на собаке, — одобрительно сказала бабушка. — Из него получится хороший жокей.

— Надеюсь, не очень скоро, — вздохнула мама.

Все это время мама делала всякие снимки своим любимым фотоаппаратом, который папа подарил ей на день рождения. И мама увлеклась. Она снимала все подряд: первое сентября, новогоднюю елку, ворону на подоконнике, бабочку на цветке и муху на тарелке. Даже сделала портрет тети Зины. Папа на него посмотрел и, похоже, еще раз обрадовался, что женился не на ней, а на нашей маме.

Ну и здесь мама снимала все подряд: людей, лошадей, машины, кузнечика на собаке. И при этом с восторгом ахала.

Алешка подскакал к нам, осадил Принцессу, соскочил на землю. Радостный, раскрасневшийся. Будущий жокей в далеком времени.

— Мам, хочешь прокатиться? — спросил Алешка.

— Не очень, — отказалась мама. — Как-нибудь в другой раз. Я лучше полюбуюсь окрестностями.

И мы пошли любоваться бабушкиными окрестностями. Когда мы взобрались на зеленый пригорок, нас окружила неземная тишина. Только в небе позванивали птицы и в траве стрекотали кузнечики. Ну и мама все время приговаривала: «Какая прелесть! Какие неоглядные дали!»

Справа ненаглядные (так Алешка сказал) дали ограничивались сумрачным еловым лесом, слева чуть поблескивала в высокой траве маленькая речка. И высилась вдали приземистая мрачноватая Гремячая башня.

Стоя на верху пригорка, озаренная солнцем, наша мама вскинула руки и в восторге пропела:

— Боже, какой воздух!

— И как его много! — в тон ей подпел Алешка.

Мама с подозрением на него взглянула — насмешничает? — но глаза у Алешки были голубые и чистые, как эти «ненаглядные» дали. Только наливались тревожной синевой при взгляде на башню.

Бабушка присела в траву и с задумчивой улыбкой покусывала травинку своими белыми зубами. Похоже, она была очень довольна, даже радовалась в душе, что нам все это нравится. Будто хвалилась, как художник своей картиной.

Где-то в глубине леса закуковала кукушка.

— Какая прелесть, — умилилась мама. — Кукушка! Настоящая!

— Ненормальная, — сквозь свои белые зубы буркнула бабушка.

— Кто? Я? — с обидой удивилась мама.

— Не замечал, — удивился и Алешка. Тоже с обидой.

— Да при чем здесь ты! — засмеялась бабушка. — Кукушка ненормальная. С дробью.

— Это как? — мы все спросили в один голос.

— А вы послушайте. Как нормальная кукует?

— Ку-ку! Ку-ку! — очень похоже прокуковал Алешка.

— А эта?

Мы прислушались. Точно — с дробью. У нее получалось: ку-ку, ку-ку-ку. И словно в ответ ей тоже как-то ненормально, хрипло и зло каркнул ворон на верхушке Гремячей башни.

Алешка приподнял одну бровь, опустил другую и со значением произнес:

— Не к добру. События назревают.

— Я тебе такие события назрею! — с сердцем пообещала мама. — Что опять задумал?

— Он дохлую боярышню хочет поцеловать, — выдал я Алешку. — В башне.

— Зачем? — удивилась мама. — Тебе живых не хватает. Полкласса в тебя влюблены.

— У них приданого нет, — усмехнулась бабушка. — А у этой сундук с драгоценностями.

— Два, — серьезно сказал Алешка. — И не сундука, а железных чемодана.

— Что-что? — бабушка привстала, а мама села.

Но Алешка подтянул свои шорты и ничего больше не сказал. То ли сказать было нечего, то ли слишком много знал.