Тайна месье Каротта - Анна Красильщик Страница 9

– Ну, братец, иди сюда, – сказал он, и Макс меня подтолкнул, и я понял, что «братец» – это я.

– Видишь? – спросил доктор и ткнул пальцем в экран. На нем в каком-то темном яйце бултыхался лысый человечек.

– Сейчас мы его немножечко пощекочем, – сказал доктор и начал тыкать мамин живот.

Живот дернулся, а человечек начал переворачиваться.

– Тэкс, теперь увеличим. Видишь, это глаза, а вот нос и рот. На тебя похож, между прочим. Смотри, он держится за пуповину. Родители, пол уже знаете?

– Нет, – хором ответили мама и Макс.

– Хотите узнать?

– Хотим, – вдруг ответил я, хотя меня никто не спрашивал.

– Родители, согласны? – спросил доктор. Мама с Максом кивнули, а доктор сказал:

– Мальчик. Стопроцентный мальчик.

– Ой, – сказала мама.

– Ого, – сказал Макс.

А я ничего не сказал. Я вдруг подумал, что этот второй мальчик сидит у мамы внутри и что маме еще придется его рожать. И что он будет совсем маленьким. И что вдруг что-то будет не так. А вдруг мама умрет во время родов?

– Морковкин, ты рад? У тебя будет братик.

– Угу, – ответил я, хотя на самом деле не радовался, а волновался.

Когда мы приехали домой, я тут же полез в «Википедию». Оказалось, что:

1) ежедневно в мире около 800 женщин умирают от предотвратимых причин, связанных с беременностью и родами;

2) в США показатель материнской смертности опустился до рекордно низких значений 9,1 на 100 000 живых рождений в период между 1979–1986 годами, но к 2008 году поднялся до 24 смертей на 100 000 рожениц;

3) в России в 2001 году показатель материнской смертности составлял 36,5 на 100 тыс. родов, а в 2015-м достиг абсолютного исторического минимума за всю историю страны – 10,1 на 100 тыс. родов.

Восемьсот женщин каждый день. А вдруг мама окажется среди них? Вдруг абсолютный исторический минимум поменяется на абсолютный исторический максимум? Вдруг маленький лысый человечек из живота ее убьет? Я думал об этом, лежа в кровати и уставившись в потолок. Что тогда будет со мной? Я буду жить с бабушкой и все время есть гречку? Или меня заберут папа с Девицей и мы будем жить без режима дня и есть пиццу? А может, я останусь с Максом и мы вместе умрем от голода, потому что он умеет готовить только бутерброды со шпротами? Я подумал, что готов обойтись без пиццы, и даже могу рано ложиться спать, и чистить зубы, и ходить в школу, и даже не прогуливать физру, только чтобы мама всегда-всегда была со мной.

– Ты спишь? – в дверях стояла мама.

– Еще нет.

– Полежать с тобой?

– Да.

– Мне показалось, ты даже не обрадовался, когда мы узнали, что это мальчик.

– Я не успел об этом подумать.

– А о чем ты думал?

– Неважно. Хорошо, что это мальчик.

– Почему?

– Потому что если бы это была девочка, ты назвала бы ее Мариэттой.

– Что за чушь?

– Ты сама однажды сказала, что если бы я родился девочкой, ты назвала бы меня Мариэттой.

– Морковкин, я пошутила.

– А как ты его назовешь?

– Не знаю, я пока про это не думала. А ты?

– Мне кажется, что, не обязательно его называть на букву «М».

– Хорошо, не будем. Ложись спать.

Мама ушла, а я еще долго не мог заснуть, потому что пытался вспомнить странное слово на «Б», думал о том, что так и не получил ответа от Жан-Пьера, хотя прошел уже месяц с его последнего письма, и что завтра будет вонючая физкультура, а еще восемьсот женщин умрут, потому что решили стать мамами.

Глава 9

в которой я занимаюсь физкультурой и наконец получаю ответ

Завтра все-таки наступило, и физкультура вместе с ним. Пришлось плестись в школу. Справедливости ради, мы все-таки не плелись, а ехали на машине. Мама сдержала свое обещание и отвезла меня, а по дороге мы заехали в бассейн и забрали мой рюкзак.

Первые две формы, которые купила мама, я забыл – то ли в зале, то ли в классе, то ли в раздевалке. Мы с мамой так и не поняли. Одну забытую форму я искал везде, где только можно, – в раздевалке на первом этаже, в спортзале, в нашем классе и даже в туалете, – но так и не нашел. «Я в этом не сомневалась», – хмыкнула мама и заказала еще одну, точно такую же. Но через две недели она тоже пропала. Я решил, что мне конец, но мама просто сказала, что больше она ничего покупать не будет и пусть я сам выкручиваюсь. И я выкручивался всеми возможными способами. Делал вид, что заболел. Говорил, что забыл форму, и это почти была правда. И пока все мои одноклассники прыгали, скакали, перемахивали через козла, отжимались и делали приседания, я сидел на скамейке и играл в змейку. Через месяц учительница физкультуры пошла к нашей классной, а та позвонила маме, и маме пришлось покупать третью форму.

– Если потеряешь, сам знаешь, что будет, – сказала она таким тоном, что даже кошке стало не по себе и она галопом умчалась куда подальше.

Физкультуру я ненавижу из-за учительницы. Думаю, сама она никогда не занималась спортом: все, что учительница умеет, – это свистеть в свисток и орать страшным голосом: «И-и-и… Пошли! Дружно! Выполняем подскоки на месте с поворотом на девяносто градусов… Глазки открываем, не спим. А теперь перекатываемся с пятки на носочек… с пятки на носочек. А теперь руки на пояс и поскакали боком, как зайчики». Свисток. «А теперь в другую сторону с поворотом на сто восемьдесят градусов».

Разве зайчики так прыгают? Сам я, когда так прыгаю, начинаю хохотать как сумасшедший, потому что, если со стороны посмотреть, это совершенно безумное зрелище. «Я что-то не поняла: что это нам так весело? Сейчас у меня будешь отжиматься десять раз», – сказала мне однажды физручка.

Если бы она знала, как я отжимаюсь, то вряд ли захотела бы на это посмотреть.

А один раз физручка заявила, что побрила бы меня машинкой, потому что волосы у меня длинные как у девчонки. Я попробовал объяснить ей, что это сексизм: мама считает, что мальчики могут ходить с длинными волосами, носить розовую одежду, если она им нравится, и играть в куклы или еще что-то в этом роде. Но физручка сказала что-то типа: «Совсем уже. Докатилась пропаганда».

– Что такое пропаганда? – спросил я маму.

– Пропаганда – это когда тебе пытаются навязать какие-то идеи. Например,