Игорь Суриков - Аристократия и демос: политическая элита архаических и классических Афин Страница 12

В какой мере вообще можно говорить о влиянии аристократических родов на политическую жизнь Греции, какова была их роль в архаических и классических полисах, в частности, в специально интересующих нас Афинах? Дать верный ответ на поставленные вопросы было бы, на наш взгляд, чрезвычайно важно, поскольку это позволит пролить свет на ряд принципиальных особенностей древнегреческого социума.

В ходе исследований, проводившихся на протяжении многих десятилетий, выявился ряд фактов, которые можно считать на сегодняшний день твердо установленными. Так, неоспоримо, что в эпоху ранней архаики, по VII в. до н. э. включительно, руководящая, определяющая роль в Афинах всецело принадлежала аристократическим родам. Заменив собою (очевидно, в основном мирным, постепенным путем) власть ранних афинских басилеев, аристократическое правление в Афинах не вылилось в господство одного знатного клана (как Бакхиады в Коринфе), а приобрело форму соперничества различных группировок знати. Ситуация в Аттике осложнялась еще и тем, что на закате микенской эпохи, в период дорийского нашествия, она стала прибежищем для многих представителей ахейской знати Пелопоннеса, изгнанных дорийцами. Иммигранты сразу заняли в Афинах влиятельное положение: именно из их среды выдвинулась последняя афинская царская династия – Медонтиды (Кодриды), а также столь известные роды, как Писистратиды, Филаиды, Саламинии, а по некоторым сведениям (Павсаний. II. 18. 8–9) – и Алкмеониды.

История ранней афинской аристократии неразрывно связана с проблемой, которую представляет толкование термина «евпатриды», применяемого традицией к этой аристократии. Эта проблема пока не нашла однозначного и убедительного решения. Характерно, что термин «евпатриды» является чисто афинским, к аристократии других полисов он, насколько можно судить, не применялся. Положение осложняется еще и тем, что в Афинах, по всей очевидности, был и отдельный аристократический род, называвшийся Евпатридами; к этому роду долгое время исследователи относили Алкивиада, хотя теперь от этого в основном отказались. Известный русский эпиграфист А. В. Никитский высказывал предположение, что к этому же роду принадлежал законодатель Драконт (Никитский, 1919). Ясно, что все это вызывает определенную путаницу: порой из сообщений источников трудно понять, где речь идет о «сословии» (ethnos) евпатридов, а где – о роде (genos) Евпатридов.

В подобных условиях любое предположение, на наш взгляд, может иметь лишь гипотетический характер. Абсолютно не претендуя здесь на то, чтобы высказать какую-то самостоятельную точку зрения по этому вопросу (тем более что это не имеет принципиального значения для непосредственно интересующей нас проблематики), отметим лишь, что нам представляются стоящими ближе к истине те исследователи (Sealey, 1976; Arnheim, 1977), которые видят в евпатридах не автохтонную знать и не локальных вождей, а собственно афинскую, городскую аристократию в противоположность знати аттических местечек (ср. Bekker Anecd. I. 257: евпатриды – те, кто живет в самом городе-asty, имеет отношение к царскому роду и осуществляет попечение о святынях). Иначе оказывается непонятным, каким образом явно не-автохтонные Филаиды и Писистратиды могли иметь в VII в. до н. э. евпатридский статус, очевидный из того, что их представители (Писистрат в 669/8, Мильтиад в 664/3 и 659/8 гг. до н. э.) занимали пост архонта-эпонима.

Итак, в эпоху ранней архаики определяющее влияние знатных родов на афинскую политическую жизнь безусловно. На чем базировалась власть аристократии в течение этого хронологического отрезка? Необходимо назвать ряд важных факторов.

На первое место исследователи по традиции ставят экономическое могущество, богатство знати (Курбатов, 1986; Sealey, 1976, p. 97–98; Finley, 1983, p. 44–47). Оно основывалось прежде всего на земельных владениях в различных частях Аттики, которые продолжали сохранять даже аристократы, переселившиеся в Афины. Родовые земли аристократов были фактически неотчуждаемы, что вело к концентрации у «больших домов» весьма значительных земельных богатств. Были и другие источники экономического могущества, помимо земли: эксплуатация рудников (представители рода Кериков в Лаврии), торговля, которой в эпоху архаики также занимались по преимуществу аристократы. Многие источники доходов были неаттического происхождения (так, Писистратиды, Филаиды черпали немалую часть своих богатств во Фракии). Еще и по сей день некоторые исследователи придерживаются мнения, согласно которому наиболее крупные и влиятельные афинские роды чеканили собственную монету (Wappenmünzen), хотя специалисты-нумизматы уже давно и небезосновательно оспаривают это.

В целом в отношении этого экономического фактора могущества аристократии мы должны подчеркнуть, что его роль не следует ни преувеличивать, ни преуменьшать. С одной стороны, мы в чем-то солидарны с положениями, высказывавшимися В. П. Яйленко, согласно которым архаическая Греция была еще довольно простым обществом с отсутствием сильного имущественного расслоения, обществом, где бедность и богатство стояли в общем-то очень близко друг к другу, не имея между собой четкой, непреодолимой грани (Яйленко, 1990, с. 100–105). Отнюдь не присоединяясь к общим принципиальным посылкам этого исследователя (о полном отсутствии какого бы то ни было континуитета между греческим обществом II и I тыс. до н. э. и т. п.), мы все же считаем, что по данному конкретному вопросу его взгляды имеют право на существование, и это в известной мере подтверждается анализом современных эпохе источников, в частности, лирической поэзии. Поэтому та довольно жесткая критика, которой были подвергнуты работы В. П. Яйленко (Фролов, 1988; Шишова, 1991), кажется нам не всегда убедительной и справедливой. Действительно, насколько можно судить, не конфликт между богатыми и бедными был основным содержанием социально-политической жизни Эллады архаической поры. Такого рода конфликт стал по-настоящему острым и злободневным значительно позже – в эпоху классики, и даже еще конкретнее – в IV в. до н. э., после Пелопоннесской войны. И совершенно не случайно, что авторы, жившие в эти годы (в том числе Аристотель), бессознательно вносили реалии своего времени в повествование о событиях двух-трехвековой давности.

Но, с другой стороны, невозможно отрицать и то, что архаическая эпоха была тем не менее временем ожесточеннейших конфликтов. Ее полисы потрясали кровопролитные смуты (staseis), зачастую растягивавшиеся на десятилетия и нередко увенчивавшиеся установлением тиранических режимов. Что же это были за конфликты, коль скоро речь не может идти о противостоянии между богатыми и бедными, знатью и демосом (в сущности, еще не вышедшим на политическую арену)? На наш взгляд, следует говорить о борьбе за власть и влияние между аристократическими группировками; демос же был по большей части пассивным свидетелем этой борьбы, а если и участвовал в ней, то лишь как орудие в руках той же знати.

И вот здесь начинается наше расхождение с В. П. Яйленко, который выдвигает без развернутой аргументации следующие тезисы: «Знать архаической, так же как и позднейшей, поры чаще всего была постоянно возникающей фикцией… Славные афинские роды VI–V вв. были по большей части такой же фикцией» (Яйленко, 1990, с. 108–109). С положением о «фиктивности» афинской аристократии мы никак не можем согласиться, поскольку оно не находит себе опоры в источниках. Действительно, афинская (да и вообще греческая) аристократия имела достаточно своеобразный облик, заметно отличающийся от привычных нам представлений об аристократии как таковой, выработавшихся в основном из знакомства с жизнью европейских аристократов средних веков и нового времени. В условиях полиса, конечно, не возникла и не могла возникнуть аристократия «средневеково-рыцарского» типа, кардинально отчужденная от прочего населения резкими отличиями в статусе, богатстве, образе жизни, а зачастую и в языке. Не следует преувеличивать обособленность греческой аристократии от демоса, ее «исключительность»; она ни в коей мере не была какой-то кастой.

Но стоит ли отказывать в праве на существование этой аристократии, объявлять ее «фикцией», если она не была похожа ни на рыцарей Круглого стола, ни на блестящих герцогов и маркизов эпохи Людовиков, ни на японских самураев? Аристократия, как видно уже из этого перечня, может быть очень и очень разной. Вообще, как демонстрируют наблюдения этнографов, складывание знати – феномен стадиально весьма ранний: она надежно фиксируется уже в обществах, стоящих на позднепервобытном уровне развития, в том числе даже у собирателей и охотников (Семенов, 1993, с. 330, 492–493). Стоит ли считать Грецию I тыс. до н. э. настолько отсталой, что в ней только-только возникала знать, да и то «фиктивная»?

И еще одно замечание. Как ни тривиально будет это суждение, бедность и богатство – категории относительные. Даже в самом бедном обществе будут свои крупные состояния – разумеется, крупные по меркам этого общества. Если привести предельно житейский пример, в нищей деревне, каждый житель которой имеет всего лишь по одной овце, обладатель двух овец окажется «местным Ротшильдом» и eo ipso самым влиятельным человеком в кругу своих соседей. Завершив на этом несколько затянувшееся отступление, перейдем к рассмотрению других, неэкономических факторов, обусловливавших власть аристократии.