Путеводитель по поэзии А.А. Фета - Ранчин Андрей Михайлович Страница 15

Этими представлениями (свойственными отнюдь не только литераторам радикального толка, но и вполне «умеренному» Тургеневу) были вызваны многочисленные пародии на фетовские стихотворения. Наибольшее число пародийных «стрел» было направлено на «Шепот, робкое, дыханье…»: «бессодержательность» (любовь, природа — и никакой гражданской идеи, никакой мысли) произведения, банальность отдельных образов (соловей и его трели, ручей), претенциозно-красивые метафоры («пурпур розы», «отблеск янтаря») раздражали, а редкая безглагольная синтаксическая конструкция делала текст самым запоминающимся у поэта.

Стихотворение, «будучи опубликованным на пороге 1850-х годов, <…> укрепилось в сознании современников как наиболее „фетовское“ со всех точек зрения, как квинтэссенция индивидуального фетовского стиля, дающего повод и для восторгов и для недоумения.

Неодобрение в этом стихотворении вызывала прежде всего „ничтожность“, узость избранной автором темы <…>. В тесной связи с указанной особенностью стихотворения воспринималась и его выразительная сторона — простое перечисление через запятую впечатлений поэта, чересчур личных, незначительных по характеру. Нарочито же простую и одновременно по дерзости нестандартную форму фрагмента можно было расценить как вызов» [Сухова 2000, с. 71][67].

Одним из первых «Шепот, робкое дыханье…» вышутил Н. А. Добролюбов[68] в 1860 г. под пародийной маской «юного дарования» Аполлона Капелькина, будто бы написавшего эти стихи в двенадцатилетнем возрасте и едва не высеченного отцом за таковое неприличие:

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Вечер. В комнатке уютной       Кроткий полусвет И она, мой гость минутный…       Ласки и привет; Абрис маленькой головки,       Страстных взоров блеск, Распускаемой шнуровки       Судорожный треск… Жар и холод нетерпенья…       Сброшенный покров… Звук от быстрого паденья      На пол башмачков… Сладострастные объятья,      Поцалуй (так! — А.Р)[69] немой, — И стоящий над кроватью       Месяц золотой…

[Русская стихотворная пародия 1960,с. 404–405].

Пародист сохранил «безглагольность», но, в отличие от фетовского текста, его стихотворение воспринимается не как одно «большое» предложение, состоящее из серии назывных предложений, а как последовательность ряда назывных. Фетовская чувственность, страстность под пером «пересмешника» превратились в неприличную своей натуралистичностью, «полупорнографическую» сценку. Слияние мира влюбленных и природы оказалось полностью утраченным.

Спустя три года это же стихотворение подверглось атаке со стороны другого литератора радикального лагеря — Д. Д. Минаева (1863). «Шепот, робкое дыханье…» было спародировано им в четвертом и пятом стихотворениях из цикла «Лирические песни с гражданским отливом (посвящ<ается> А. Фету)»:

Холод, грязные селенья,         Лужи и туман, Крепостное разрушенье,         Говор поселян. От дворовых нет поклона,         Шапки набекрень, И работника Семена         Плутовство и лень. На полях чужие гуси,        Дерзость гусенят, — Посрамленье, гибель Руси,        И разврат, разврат!.. Солнце спряталось в тумане.        Там, в тиши долин, Сладко спят мои крестьяне —        Я не сплю один. Летний вечер догорает,         В избах огоньки, Майский воздух холодает —         Спите, мужички! Этой ночью благовонной,        Не смыкая глаз, Я придумал штраф законный        Наложить на вас. Если вдруг чужое стадо         Забредет ко мне, Штраф платить вам будет надо…          Спите в тишине! Если в поле встречу гуся,         То (и буду прав) Я к закону обращуся        И возьму с вас штраф; Буду с каждой я коровы         Брать четвертаки, Чтоб стеречь свое добро вы          Стали, мужички…

[Русская стихотворная пародия 1960, с. 510–511].

Минаевские пародии сложнее добролюбовской. Если Добролюбов высмеивал эстетизацию эротического и «бессодержательность» Фета-лирика, то Минаев обрушился на Фета — консервативного публициста — автора «Заметок о вольнонаемном труде» (1862) и очерков «Из деревни» (1863, 1864, 1868, 1871)[70].

Семен — нерадивый работник в хозяйстве Фета, на которого жаловались другие вольнонаемные рабочие; он прогуливал рабочие дни и вернул взятый у Фета и не отработанный задаток только под давлением мирового посредника (очерки «Из деревни», 1863 [Фет 2001, с. 133–134]). Здесь же — глава IV «Гуси с гусенятами», в которой рассказывается о шести гусынях с «вереницей гусенят», забравшихся в фетовские посевы молодой пшеницы и попортивших зеленя; гусята эти принадлежали хозяевам местных постоялых дворов. Фет велел арестовать птиц и запросил у хозяев штраф, удовольствовавшись деньгами только за взрослых гусынь и ограничившись 10 копейками за одну гусыню вместо положенных двадцати; в конце концов он принял вместо денег шестьдесят яиц [Фет 2001, с. 140–142].

Фетовские очерки были восприняты значительной частью русского образованного общества как сочинения замшелого ретрограда. На автора посыпались обвинения в крепостничестве. В частности, об этом писал в очерках «Наша общественная жизнь» М. Е. Салтыков-Щедрин, язвительно заметивший о Фете — поэте и публицисте: «<…> На досуге он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает, сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, потом опять напишет романс и опять почеловеконенавистничает» [Салтыков-Щедрин 1965–1977, т. 6, с. 59–60].

Сходным образом аттестовал публицистику автора «Шепота, робкого дыханья…» другой радикально настроенный литератор — Д. И. Писарев в 1864 г.: «<…> Поэт может быть искренним или в полном величии разумного миросозерцания, или в полной ограниченности мыслей, знаний, чувств и стремлений. В первом случае он — Шекспир, Дант, Байрон, Гете, Гейне. Во втором случае он — г. Фет. — В первом случае он носит в себе думы и печали всего современного мира. Во втором — он поет тоненькою фистулою о душистых локонах и еще более трогательным голосом жалуется печатно на работника Семена <…> Работник Семен — лицо замечательное. Он непременно войдет в историю русской литературы, потому что ему назначено было провидением показать нам обратную сторону медали в самом яром представителе томной лирики. Благодаря работнику Семену мы увидели в нежном поэте, порхающем с цветка на цветок, расчетливого хозяина, солидного bourgeois (буржуа. — А.Р.) и мелкого человека. Тогда мы задумались над этим фактом и быстро убедились в том, что тут нет ничего случайного. Такова должна быть непременно изнанка каждого поэта, воспевающего „шопот, робкое дыханье, трели соловья“» [Писарев 1955–1956, т. 3, с. 96, 90][71].