Яков Гилинский - Криминология. Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль Страница 16

Как всегда, во все времена и во всех странах, относительно устойчива доля рецидивной преступности. Это удивительное постоянство при всех изменениях уголовной юстиции послужило одним из обоснований «кризиса наказания». Подробнее об этом – в заключительной (IV) части нашей монографии.

В целом прослеживается тенденция роста «пьяной» преступности в 1987–1994 гг. (с 28 до 41 %) с последующим снижением до 19,5 % в 2006 г. Особенно высок удельный вес убийств (71–78 %), причинения тяжкого вреда здоровью (74–80 %), изнасилований (70–78 %), хулиганства (72–75 %), совершенных в состоянии алкогольного опьянения. Заметим, что до 1917 г. удельный вес «пьяной» преступности был значительно ниже (в среднем 11 %, по данным М. Н. Гернета), равно как и в 20-е гг. XX столетия (6–15 %).

Незначительна доля лиц, совершивших преступления в состоянии наркотического и токсического опьянения (0,2–0,9 %) или же страдающих наркоманией (в среднем 0,2 %). Только привычной толерантностью (терпимостью) к потребителям алкогольных напитков и официальной идеологией «войны с наркотиками» можно объяснить столь «несправедливое» отношение официоза и mass-media к потребителям наркотиков (образ хищного преступника) по сравнению с традиционными для России пьяницами.

Более подробные сведения о различных видах преступности в России будут представлены в соответствующих главах части III настоящей книги.

Глава 4

Механизм индивидуального преступного поведения

Социум выбирает из психогенофонда.

§ 1. Существует ли «личность преступника»?

В большинстве отечественных учебников имеются разделы (главы), посвященные «личности преступника». В зарубежной криминологической литературе социологического направления такой термин, насколько мне известно, отсутствует и не обсуждается. Впрочем, в современных цивилизованных странах вообще не принято употреблять такие слова, как «пьяница» или «алкоголик» (говорят: «у X. есть проблемы с алкоголем»), «наркоман» («у Y. проблемы с наркотиками»), «преступник» («у Z. проблемы с законом»). Можно сколь угодно иронизировать по поводу их «политкорректности», «так называемой демократии», но уважение к любой личности «там» впитывается с молоком матери.

В отечественной криминологии существуют два основных подхода к проблеме личности преступника. Одни ученые активно отстаивают «личность преступника» как «качественно отличную от личности других граждан»,[144] и определяют ее как «совокупность социально-демографических, социально-психологических, нравственных и правовых свойств, признаков, связей, отношений, характеризующих лицо, совершившее преступление, влияющих на его преступное поведение».[145] К числу сторонников этой точки зрения принадлежат, в частности, В. Н. Бурлаков, А. И. Долгова, Н. Ф. Кузнецова, Н. С. Лейкина, Г. М. Миньковский и др.

Но ряд авторов отрицают существование особой «личности преступника» (Ю. Д. Блувштейн, Я. И. Гилинский, И. И. Карпец, А. М. Яковлев и др.). При этом они исходят из следующих соображений.

• Уголовный закон изменчив в пространстве и во времени, нет преступлений sui generis, per se. Что происходит с «личностью спекулянта» или с «личностью тунеядца» при декриминализации этих деяний? А откуда взяться личностям лжепредпринимателя или «фиктивного банкрота», когда до 1997 г. не было таких составов преступления?

• Если следовать букве уголовного закона, то, как уже отмечалось выше, получится, что все (или почти все) люди в течение жизни совершают уголовные преступления. Значит все обладают «личностью преступника»? Но тогда – в чем их качественное отличие от «непреступников» (не существующих в реальности)?

• Никто никогда не назвал ни одного личностного свойства, признака, качества присущего только «преступнику» (или же только «непреступнику»). Злость, агрессивность, ревность, злопамятство, грубость, вспыльчивость, алчность и т. д., и т. п. могут быть присущи в той или иной степени каждому человеку, в том числе никогда не привлекавшемуся к уголовной ответственности.

Очевидно, в основе попыток найти специфические свойства преступников, присущие только «им» и отличающие «их» от законопослушных «нас», лежит древнейшее стремление людей отграничить «своих» (хороших, близких, родных) от «чужих» (плохих, подозрительных, опасных). «"Мы" это всегда «люди»… тогда как «они» – не совсем люди».[146]

Образ преступного человека, подлежащего жесточайшим наказаниям, конструируется общественным сознанием и властью в назидание другим, чтобы другим неповадно было. «Идея качественного, существенного отличия преступника от остальных людей, персонификация зла, меняя свое обличье, остается одной из самых устойчивых социально-психологических категорий… Устойчивость такой тенденции заставляет предположить, что создание концепций личности преступника, их постоянная модификация, их неуклонное возрождение после очередного опровержения вызываются к жизни какими-то определенными социальными потребностями и объективно служат социальным целям».[147] И цитируемый автор – А. М. Яковлев – называет главные из этих потребностей и целей. «Чем больше совершенства приписывается господствующим социальным условиям, тем порочней выглядит личность преступника, свободного выбрать добро, но избирающего зло… Чем более безупречным представляется общество, тем более порицаемым и порочным выглядит преступник. В этом случае все социальные беды, несчастья и просчеты, конфликты и противоречия общества можно объяснить моральными пороками, злой волей определенной категории людей. Козел отпущения меняет свое обличье, но его функция воспроизводится вновь… И если по своей явной, открыто провозглашаемой функции он (преступник. – Я. Г.) нужен для того, чтобы бороться со злом, с преступностью, то по скрытой, латентной функции он нужен для того, чтобы, заклеймив тех, кто внизу социальной структуры, придать ореол непогрешимости и добродетели тем, кто наверху этой структуры».[148]

Есть ли хотя бы какое-то рациональное криминологическое зерно в рассуждениях сторонников «личности преступника»? Да, есть. Но оно состоит, по моему мнению, не в поиске свойств и признаков (либо совокупности таковых), характеризующих «личность преступника» и только преступника, а в понимании того, что различные поведенческие формы (в том числе «негативные», отрицательно оцениваемые обществом) по-разному проявляются в зависимости от многих социально-демографических и психологических свойств. Лица определенного пола, возраста, образования, социального положения, тех или иных интеллектуальных, волевых, эмоциональных, физических качеств имеют относительно большую или меньшую вероятность оказаться среди совершивших те или иные преступления. Мужчины и женщины, молодые и пожилые, рабочие и служащие, семейные и одинокие, жители городов и сельской местности, мигранты и коренное население по-разному, в большей или меньшей степени, с большей или меньшей вероятностью совершают те или иные преступления (становятся лицами, имеющими проблемы с алкоголем, наркотиками, добровольно уходят из жизни). Ясно, например, что индивид с низкими интеллектуальными способностями вряд ли возглавит хитро задуманную сложную мошенническую операцию. А человек с выраженными физическими недостатками (слепой или без руки, без ноги) займется разбойными нападениями.[149]

Следует заметить, что зарубежная криминология (особенно так называемая «структурная») придает очень большое значение анализу таких факторов, как тендер (пол), возраст, раса, класс, тщательно изучая их корреляционные связи с преступными проявлениями.[150]

Посмотрим, как статистически отражаются те или иные личностные характеристики на вероятности совершения того или иного преступления. Выше мы приводили некоторые социально-демографические характеристики лиц, совершивших преступления (гл. 3, § 2). Сейчас мы попытаемся более основательно и под новым углом зрения рассмотреть этот вопрос.

Эмпирически достоверна относительно большая криминальная (вообще девиантная: алкогольная, наркотическая, суицидальная) активность мужчин. Что стоит за этим фактом?

Порожденная общественным разделением труда социальная дифференциация и сопутствующее ей социально-экономическое неравенство лежат в основе противоречий интересов людей, занимающих различные позиции в социальной структуре, в основе межклассовых, межгрупповых конфликтов. Однако истоки таких противоречий и конфликтов можно найти еще в естественном, демографическом разделении людей – по полу, возрасту, этнической принадлежности.