С Дмитренко - Зима. Произведения русских писателей о зиме Страница 2

1828

Алексей Апухтин

Дрожа от холода, измучившись в пути,Застигнутый врасплох суровою метелью,Я думал: лошадям меня не довезтиИ будет мне сугроб последнею постелью…

Вдруг яркий огонёк блеснул в лесу глухом,Гостеприимная открылась дверь пред нами,В уютной комнате, пред светлым камельком,Сижу обвеянный крылатыми мечтами.

Давно молчавшая опять звучит струна,Опять трепещет грудь волненьями былыми,И в сердце ожила старинная весна,Весна с черёмухой и липами родными…

Теперь не страшен мне протяжный бури вой,Грозящий издали бедою полуночной,Здесь – пристань мирная, здесь – счастьеи покой,Хоть краток тот покой и счастье то непрочно.

О, что до этого! Пускай мой путь далёк,Пусть завтра вновь меня настигнет буря злая,Теперь мне хорошо… Свети, мой огонёк,Свети и грей меня, на подвиг ободряя!

1871

Александр Блок

Ветхая избушкаВся в снегу стоит.Бабушка-старушкаИз окна глядит.Внукам-шалунишкамПо колено снег.Весел ребятишкамБыстрых санок бег…Бегают, смеются,Лепят снежный дом,Звонко раздаютсяГолоса кругом…В снежном доме будетРезвая игра…Пальчики застудят, —По домам пора!Завтра выпьют чаю,Глянут из окна —Ан уж дом растаял,На дворе – весна!

Саша Чёрный

Мчусь, как ветер, на конькахВдоль лесной опушки…Рукавицы на руках,Шапка на макушке…Раз-два! Вот и поскользнулся…Раз и два! Чуть не кувыркнулся…Раз-два! Крепче на носках!Захрустел, закрякал лёд,Ветер дует справа.Ёлки-волки! Полный ход —Из пруда в канаву…Раз-два! По скользкой дорожке…Раз и два! Весёлые ножки…Раз-два! Вперёд и вперёд…

<1913>

Волк

Вся деревня спит в снегу.Ни гу-гу. Месяц скрылся на ночлег.Вьётся снег.Ребятишки все на льду,На пруду. Дружно саночки визжат —Едем в ряд!Кто в запряжке, кто седок.Ветер в бок. Растянулся наш обозДо берёз.Вдруг кричит передовой:«Черти, стой!» Стали санки, хохот смолк.«Братцы, волк!..»Ух, как брызнули назад!Словно град. Врассыпную все с пруда —Кто куда.Где же волк? Да это пёс —Наш Барбос! Хохот, грохот, смех и толк: «Ай да волк!»

<1925>

Зимою всего веселейСесть к печке у красных углей,Лепёшек горячих поесть,В сугроб с голенищами влезть,Весь пруд на коньках обежатьИ бухнуться сразу в кровать.

Весною всего веселейКричать средь зелёных полей,С барбоской сидеть на холмеИ думать о белой зиме,Пушистые вербы ломатьИ в озеро камни бросать.

А летом всего веселейВишнёвый обкусывать клей,Купаясь, всплывать на волну,Гнать белку с сосны на сосну,Костры разжигать у рекиИ в поле срывать васильки…

Но осень ещё веселей!То сливы срываешь с ветвей,То рвёшь в огороде горох,То взроешь рогатиной мох.Стучит молотилка вдали —И рожь на возах до земли.

<1925>

Иван Суриков

Белый снег, пушистый в воздухе кружитсяИ на землю тихо падает, ложится.И под утро снегом поле побелело,Точно пеленою всё его одело.Тёмный лес что шапкой принакрылся чуднойИ заснул под нею крепко, непробудно…Божьи дни коротки, солнце светит мало,Вот пришли морозцы – и зима настала.Труженик-крестьянин вытащил санишки,Снеговые горы строят ребятишки.Уж давно крестьянин ждал зимы и стужи,И избу соломой он укрыл снаружи.Чтобы в избу ветер не проник сквозь щели,Не надули б снега вьюги и метели.Он теперь покоен – всё кругом укрыто,И ему не страшен злой мороз, сердитый.

Константин Станюкович

Ёлка

В этот поистине «собачий» вечер, накануне сочельника, холодный, с резким леденящим ветром, торопившим людей по домам, в крошечной каморке одной из петербургских трущобных квартир подвального этажа, сырой и зловонной, с заплесневевшими стенами и щелистым полом, мирно и благодушно беседовали два обитателя этой каморки, попивая из кружек чай и закусывая его ситником.

Эти двое людей, чувствовавшие себя в относительном тепле своего убогого помещения, по-видимому, весьма недурно, были: известный трущобным обитателям под кличкой «майора» (хотя «майор» никогда в военной службе не служил) пожилой человек трудно определимых лет, с одутловатым, испитым лицом, выбритым на щеках, с небольшой, когда-то рыжей эспаньолкой, короткой седой щетиной на продолговатой голове и с парой юрких серых глаз, глядевших из-под нависших, взъерошенных бровей, и приёмыш-товарищ «майора», худенький тщедушный мальчуган лет восьми-девяти с бледным личиком, белокурыми волосами и оживленными чёрными глазами.

Мальчик только что вернулся с «работы», прозябший и голодный, и, утолив свой голод горячими щами и отогревшись, рассказывал майору о тех диковинах, которые он видел в окнах магазинов на Невском, куда он ходил сегодня, по случаю ревматизма, одолевшего «майора», надоедать прохожим своим визгливым, искусственно-жалобным голоском: «Миленький барин! Подайте мальчику на хлеб! Миленькая барынька! Подайте милостинку бедному мальчику!»

Майор с сосредоточенным вниманием слушал оживлённый рассказ мальчика, переполненного впечатлениями, и по временам ласково улыбался, взглядывая на своего сожителя с трогательной нежностью, казавшейся несколько странной для суровой по внешнему виду наружности майора.

– Так ты, братец, находишь, что эта ёлка очень хорошая? – спрашивал майор своим сиплым, надтреснувшим баском, наливая мальчику новую кружку чая.

– Страсть какая хорошая, дяденька! – с восторгом воскликнул мальчик и лениво отхлебнул чай.

– Какая же она такая? Рассказывай!

– Большущая… а под ей старик весь белый-пребелый с длинной бородой. а на ёлке-то, дяденька, видимо-невидимо всяких штучек. И яблоки. и апельсины. и фигуры. И вся-то она горит. свечей много. И всё вертится. Я так загляделся на неё, что чуть было чёрта-фараона не прозевал. Однако, небось, вовремя дал тягу! – с весёлым смехом прибавил мальчик и плутовато сверкнул глазами.

– А зазяб очень?

– Зябко было. Главная причина: ветер! – проговорил, напуская на себя серьёзный, деловитый вид, мальчуган с чёрными глазами. – А то бы ничего. Два раза бегал чай пить. Да работа была неважная. Всего тридцать копеек насобрал. Погода!.. Вот что завтра бог даст!

– Завтра ты не ходи! – после минутного раздумья сказал майор. – Завтра я выйду на работу!

Это известие, по-видимому, не особенно обрадовало мальчика, и он заметил:

– Да ведь ты нездоров, дяденька.

– За ночь нога отойдёт. А ты не ходи! – внушительно повторил майор. – Нечего шататься, да и заболеть по этой погоде недолго. Ты ведь у меня дохленький! – прибавил майор. – И то сегодня в своей кацавейке, небось, попрыгал… Никак уж простудился?

И с этими словами майор, одетый в какую-то обтрёпанную хламиду, заменявшую халат и покрывавшую его бурое голое тело, поднялся с табурета и приложил свою вздрагивавшую, грязную, но маленькую, видимо дворянскую руку к голове возбуждённого и раскрасневшегося мальчика.

– Ишь. горячая! – сердито проворчал майор и спросил: – Болит?

– Не болит!

– И нигде не болит? Смотри, Федя, говори правду.

– Вот-те крест, нигде не болит! Только будто жарко немного.