Дональдс Винникотт - Разговор с родителями Страница 2

Просвещение может зацепиться за все, что люди делают и, собственно, неплохо делали всегда, с тех самых пор, как в этом мире появились человеческие существа. Если действительно удается объяснить людям, что они делают, они меньше пугаются и чувствуют себя в большей безопасности. Так что, когда у них возникают искренние сомнения или они действительно осознают свое невежество, они будут стремиться получить не совет, а информацию. А причина этого поиска информации состоит в том, что теперь они наконец знают, куда за ней обратиться. Они начинают понимать, что вполне возможен объективный подход к вопросам мышления, чувства и поведения и с меньшим подозрением относятся к науке (даже если наука вторгается в области, которые до последнего времени были в исключительном ведении религии).

Я думаю, что здесь имеется обширнейшее поле деятельности: взять чувства, мысли и поступки людей и построить на этом фундаменте обсуждение или обучение, чтобы они лучше могли себя понимать. Так информация и может передаваться, не подрывая у слушателя уверенности в себе. Трудность этого пути для тех, кто учит, — в том, чтобы и знать достаточно много и понимать, где их знания кончаются.

Иногда радиобеседа с родителями подразумевает: «Вы должны любить своего ребенка; если вы не любите своего ребенка, он будет страдать и станет преступником». «Вы должны кормить вашего младенца грудью; вы должны получать удовольствие от того, что кормите младенца грудью; это должно быть главным делом вашей жизни». «Вы должны любить свое дитя, как только дитя появилось на свет; это неестественно — не любить свое дитя»… И так далее, и так далее. Все это очень легко сказать, но на деле сказанное может привести к плачевным результатам.

Полезно было бы указать родителям, что иногда матери поначалу не любят своих детей, что любовь — вещь сложная, а не просто инстинкт; или объяснить, почему часто мать оказывается не способной кормить грудью.

Я хотел бы добавить вот еще что. Выступая по радио, невозможно вести речь о серьезных аномалиях — как у матери, так и у младенца — особенно об аномалиях у родителей. Бессмысленно говорить людям, у которых имеются затруднения, что они больны. Когда больные люди обращаются за помощью, мы должны пытаться облегчить их бремя. Однако мы легко причиним вред, если заставим людей считать себя больными, не предложив им помощи.

Почти каждый совет, данный по радио, причиняет кому-то страдание. Недавно я говорил о том, как сказать приемным детям, что они не родные. Я, конечно, знал, что могу причинить кому-то вред. Без сомнения, я обеспокоил многих, но одна слушавшая меня мать приехала издалека и объяснила, почему было бы очень опасно в ее обстоятельствах сказать своему приемному ребенку, что ее удочерили. Я вынужден был согласиться, хотя в принципе считаю правильным говорить об этом приемным детям, и делать это как можно раньше.

Если матерям велят делать то, или другое, или третье, быстро возникает неразбериха, и (что самое важное) они теряют свою способность действовать почти не размышляя — без долгих выяснений, что точно правильно и что неправильно. Им слишком легко почувствовать себя некомпетентными. Они всегда опаздывают, если приходится уточнять что-то в книге или выслушивать по радио (даже если они и делают все правильно), потому что правильные вещи должны делаться немедленно. Только если действие интуитивно или, как говорят, инстинктивно, оно происходит в нужный момент. Можно нацелить мышление на проблему позже, и, когда люди обдумывают что-то, наша работа — помочь им в этом. Мы можем обсуждать с ними и характер проблем, которые возникают перед ними, и характер их действий, и характер возможных последствий этих действий. И это не обязательно будет указанием на то, как им следует поступать.

И наконец: можно ли на самом деле обучать по радио детской психологии? Мне кажется сомнительным, что мы готовы к тому, чтобы проводить занятия такого рода. К тому же мне напомнили то известное обстоятельство, что при работе со студенческими группами (социальных работников, например, или аспирантов-учителей, или врачей) обучение не может быть свободным, но должно проводиться в формальной обстановке. Допустим, что эти студенты в течение некоторого времени учатся; у них есть возможность обсуждать между собой то, что им говорят, читать, они могут выражать несогласие или вносить что-то свое. Даже в этих благоприятных условиях некоторым из них придется бороться с трудностями: личностными трудностями, связанными с новыми идеями и новым подходом, и вызванными оживлением неприятных воспоминаний и подавленных фантазий. Им придется иметь дело с новыми волнениями и пересматривать свою жизненную философию. Обучение психологии не похоже на обучение физике, или даже биологии.

Обучение родителей, вне всякого сомнения, может проводиться в тщательно контролируемой обстановке; но ситуация радиовещания в эту категорию не попадает. Если же использовать радио, обучение должно ограничиваться весьма узким кругом вопросов, то есть ориентироваться на обсуждение нормальных вещей, которые происходят с нормальными людьми. В этом направлении, однако, может быть сделано очень многое, и следует надеяться, что Би-Би-Си не изменит своей политике — оказывать услуги обществу, выделяя время на медицинское просвещение; такое, которое принимает во внимание характер трудностей, присущих радиовещанию.

[1957]

К мачехам и отчимам

Злая Мачеха

Иногда высказывают предположение, что, если бы не сказки, таких представлений, как «злая мачеха», вообще не существовало бы. Сам я убежден, что это не так, и гораздо вернее будет сказать, что никакие сказки (и, коли на то пошло, никакие «страшные истории») не могли бы обладать всеобщей притягательностью, если бы не касались чего-то, что свойственно любому индивидууму — взрослому или ребенку. Сказка стремится ухватиться за что-то, что правдиво, страшно и неприемлемо. Именно, все сразу: правдиво, страшно и неприемлемо. Маленькие «неприемлемые кусочки» человеческой природы кристаллизуются в общепринятый миф. Нас сейчас занимает вопрос: что именно кристаллизовалось в мифе о злой мачехе? Во всяком случае, ясно, что это должно иметь отношение к ненависти и страху, равно как и к любви.

Каждый индивид сталкивается с большими затруднениями в попытках собрать внутренне присущую человеку агрессивность и соединить ее с любовью. Эту трудность, до некоторой степени, преодолевают в раннем младенчестве — тем, что мир в это время ощущается в своих крайностях — дружественный и враждебный, хороший и плохой, черный и белый. Плохое вызывает страх и ненависть, хорошее целиком принимается. Постепенно дети вырастают из этого способа восприятия и достигают той стадии развития, на которой они способны принять то, что разрушительные идеи сосуществуют у них с побуждениями любить. Они приобретают чувство вины, но обнаруживают, что способны и к добрым поступкам. Если мать проявит терпение, то наступит момент для спонтанного и искреннего выражения любви. Но от типичного для младенца облегчения, получаемого через черно-белое понимание мира, даже зрелые люди не могут вполне отказаться. У детей, в особенности маленьких, мы легко допускаем некоторое упорство в этом младенческом пережитке и знаем, как легко можно вызвать его проявление, читая или рассказывая им сказку, изображающую крайности добра и зла.

Обычно настоящая мама и мачеха соединяются в воображении с этими полярностями, особенно из-за еще одного обстоятельства, о котором я хочу рассказать. Оно состоит в том, что существует множество причин, по которым дети могут ненавидеть своих матерей. Мысль о ненависти к матери для каждого очень тяжела, и некоторым слушателям не понравится, что мы употребили слова «мать» и «ненависть» в одном предложении. Однако тут ничего не поделаешь; матери, если они серьезно относятся к своей роли, являются представителями жесткого, требовательного внешнего мира, и именно они постепенно знакомят с реальностью, которая так часто оказывается враждебной желаниям. На маму сердятся, и всегда где-то имеется ненависть, даже когда нет абсолютно никаких сомнений в любви, переходящей в обожание. Если же реально есть две матери — настоящая, которая умерла, и мачеха — разве не понятно, как просто ребенок достигает освобождения от конфликта, сделав одну идеальной, а другую — ужасной? И не только ребенок: сказанное почти так же верно и в отношении ожиданий «общественного мнения».

В довершение ко всему, со временем ребенок начинает понимать или подозревать, что в самом раннем возрасте именно материнская забота обеспечила главные условия, которые дали ему возможность начать быть, начать существовать как личность, с личными правами, личными устремлениями и личным способом жить. Другими словами, вначале была абсолютная зависимость, и поскольку ребенок становится способным осознавать это, развивается и страх перед первобытной матерью, обладающей магической властью над добром и злом. Как трудно для каждого из нас сознавать, что эта всемогущая первобытная сила — наша собственная мама — та, кого мы знаем как достойное любви, но ни в коем случае не совершенное или совершенно надежное человеческое существо. Ведь могло случиться все что угодно. А позже, если речь идет о девочке, та же самая мать, изначально всемогущая, которая доводила до бешенства своей непреклонностью и которую обожали все это время, встает между дочерью и отцом. И здесь особенно мать и мачеха оказываются в совершенно неравных условиях; мать надеется, а мачеха — боится, что девочка завоюет любовь отца. Разве сказанного не достаточно, чтобы увидеть, что мы не вправе ожидать, что дети вдруг перерастут свою тенденцию расщеплять мир вообще, и двух своих матерей — в частности, на хорошее и плохое? И что нас не должно удивлять, если у взрослых сохраняются остатки этого детского мировосприятия?