Елена Исаева - Зарубежная литература эпохи Романтизма Страница 26

Идея произведения заключается в предполагаемой речи волка, которую слышит глядящий на него лирический герой:

Он как бы говорил: «Коль и в тебе есть твердость,Сумей взрастить в душе стоическую гордостьИ стань ценою дум, и бдений, и трудовТем, чем с рожденья был я, вольный сын лесов.Поверь: стенать, рыдать, молить – равно позорно.Свой тяжкий крест неси и долго, и упорно,Путь, что тебе судьбой назначен, протори,Потом, без слов, как я, отмучься и умри».

Виньи утверждает в своем произведении идею мужественного принятия страданий.

Как над пожарищем сквозь дым сверкает пламя,Багровый диск луны сверкал меж облаками,И с черным краем их сливался лес вдали.По влажной от росы траве мы молча шли.Взяв на руку ружье, я вместе с остальнымиСкользил под елями, как в Ландах, небольшими,Но вдруг следы когтей заметил на пескеИ понял: волки здесь, от нас невдалеке.Дыханье затаив, мы замерли и сталиПрислушиваться… Лес, кусты, равнина спали;В недвижном воздухе царил покой, и лишьСкрипенье флюгера порой смущало тишь,Когда, под сводом туч в далеком небе вея,За башни задевал зефир стопой своею;Казалось, даже дуб, припав челом к скале,На локоть оперся и задремал во мгле.Ни звука… И тогда охотник поседелый,Вслед за которым мы шагали вечер целый,Звериных хитростей испытанный знаток,Склонился до земли, к следам почти прилегИ тихо объявил, вглядевшись в отпечатки,Что по размеру лап, их форме и посадкеДвух матерых волков и двух волчат признал.Прикрыли ружья мы, чтоб не блестел металл,И развернулись в цепь, и, раздвигая ветки,С ножами наголо пошли сквозь ельник редкий,Как вдруг навстречу нам в безмолвии ночномЗеленые зрачки заискрились огнем.А дальше, где стволы в лучах луны кривились,Две тени легкие на вереске резвились,Играя и скача, как пара псов борзых,Почуявших, что в дом вошел хозяин их.Но, всеми статями собак напоминая,Волчата прыгали без визга и без лая:С младенчества они запомнили навек –Отсюда в двух шагах их недруг человек.Отец стоял, а мать поодаль восседала,Как та, что Ромула и Рема воспитала,Та, изваяние которой вечный РимСчитал святынею и символом своим.Тут волк шагнул, присел и когти для упораВсадил в песок. К нему уже летела свора.Он ясно сознавал, что не уйдет живой,Однако был готов принять неравный бойИ первой же борзой, оскалившейся жадно,Вцепился в горло так глубоко и нещадно,Что не заставили его разжать клыкиНи грохот выстрелов, ни острые клинки,Которые в него наперекрест впивались,Ни псы, как яростно они ни заливались,Покуда челюсти он сам не разомкнулИ мертвого врага на землю не швырнул.Потом он взором нас обвел без тени страха.Торчали в нем ножи, которыми с размахаВо время схватки был к песку он пригвожден,И дула уперлись в него со всех сторон.Тогда он вновь на нас взглянул все так же твердо,Слизнул густую кровь, струившуюся с морды,И, не желая знать, за что убит и кем,Огромные глаза смежил – как прежде, нем.

Я на ружье поник в задумчивости грустной,Сочтя жестокостью бесцельною и гнуснойПреследовать волчат и мрачную их мать,Хоть мужа не могла она вблизи не ждать.В беде он не был бы покинут, будь их двое,Своей суровою красавицей вдовою,Но долг ее – спасти детей и научитьВез сетований дни голодные влачитьИ презирать зверей, которые в неволюНам, людям, продались, чтоб жить в тепле и холе,И травят для своих хозяев с этих порБылых властителей полей, лесов и гор.

Я думал: «Как смешны мы в нашем ослепленье!Как слабы, хоть и мним себя венцом творенья!Учись же, человек, величью у зверей,Чтоб, отдавая жизнь, не сожалеть о ней.Постигни до конца тщету существованьяИ знай: все суетно, прекрасно лишь молчанье.Да, волк-отшельник, я уразумел вполне,Что ты хотел сказать последним взором мне.Он как бы говорил: «Коль и в тебе есть твердость,Сумей взрастить в душе стоическую гордостьИ стань ценою дум, и бдений, и трудовТем, чем с рожденья был я, вольный сын лесов.Поверь: стенать, рыдать, молить – равно позорно.Свой тяжкий крест неси и долго, и упорно,Путь, что тебе судьбой назначен, протори,Потом, без слов, как я, отмучься и умри».

Над островерхими просторными шатрамиКатилось тяжкое медлительное пламя –Закат был недалек, и солнца луч косойЛожился на пески широкой полосой.В багрец и золото окрасилась пустыня.С зубчатых скал Нево, на полпути к вершине,Господень человек, провидец МоисейБезрадостно обвел глазами ширь степей:Под ним, вокруг Фасги, смоковницы густые;Направо – области Ефрема, Манассии,Весь за грядой холмов лежащий Галаад,Где тучные луга раздольем тешат взгляд;На севере, где мрак встает неодолимо,Простерся край олив – колено Нефталима;И к морю дальнему, бесплодна и бедна.На юге тянется Иудина страна;Ковром цветов поля пестреют там, где стеныВозносит город пальм, Иерихон надменный,И цепью длинною уходят на СигорМастичные леса, обставшие Фегор.Угрюмо он глядит на веси Ханаана,Запретной для него земли обетованной,Глядит, подъемлет длань, благословенье шлетСвоим сородичам и снова ввысь идет.

А под святой горой, восставшей величавоНад необъятными равнинами Моава,Народ израильский шумел со всех сторон.Как спелые хлеба, что клонит аквилон.Еще в рассветный час, прохладой напоенный.Когда росу в песок с ветвей роняют клены,Столетний Моисей, всеведущий мудрец,Взошел туда, где с ним беседует Творец.Весь день тревожных глаз евреи не спускалиС лучей, которые на лбу его сверкали,И чуть вершины он, пророк и вождь, достиг,В грозовом облаке сокрыв от взоров лик,Как ладан на камнях алтарных закурился.Шестисоттысячный народ к земле склонился,И в светло-золотом, густеющем дымуТолпа запела гимн владыке своему,И, словно над песком зыбучим кипарисы,Сыны Левиины над нею поднялися,И, вторя звоном арф несчетным голосам,Хвалу царю царей восслали к небесам.

А Моисей стоял, невидим в темной туче,Наедине с творцом у края горной кручи.Он богу говорил: «Ужели снова в путь?Ужели не умру и я когда-нибудь?Увы, я одинок и быть устал всесильным.Дай, господи, и мне забыться сном могильным.Скажи, за что твоим избранником я стал?Израиль я привел, куда ты пожелал.Коснулся он стопой земли обетованной.Так пусть другой блюдет завет, тобою данный,Скрижаль и медный жезл из рук моих возьметИ, как коня уздой, смиряет твой народ.

Ужель ты для того меня лишил навекиСтрастей и чаяний, обычных в человеке,Чтоб от горы Хорив и до горы НевоЯ места не нашел для гроба своего?Людей, мудрей меня, не видел мир доселе.Скитальческий народ мой перст направил к цели.Дождем огня вершил я над царями суд.Закон мой никогда потомки не прейдут.Могилам древним я приказывал раскрыться:Себе я даже смерть заставил покориться.Подошвою втоптал я в пыль немало царств.В моей руке судьба племен и государств…

Увы, я одинок, хотя и стал всесильным.Дай, господи, и мне забыться сном могильным.Увы, я знаю все, что свод небес таит.Огонь твоих очей в моих очах горит.Я тьме повелевал разъять свои покровыИ звезды окликал по именам сурово,И каждая, едва к ней доносился зов,Спешила выглянуть из толщи облаков.Я тучам на чело десницу возлагаюИ, молнии гася, грозу превозмогаю.Зыбучие пески на города я шлю,Тугим крылом ветров я цепи гор валю.Звучнее голос мой, чем моря грохотанье.Моим ногам давно не страшны расстоянья.Потоки предо мной – и те отходят вспять.Когда ж к Израилю ты хочешь речь держатьИ языком моим глаголет дух твой гневный,Тогда земля дрожит, мрачится свет полдневный…Но, ангелов твоих величием затмив,Не стал былой пастух от этого счастлив.Я стар и одинок, хоть прожил жизнь всесильным.Дай, господи, и мне забыться сном могильным.

Едва в меня вошло дыханье уст твоих,Как люди поняли, что я чужой для них:Их вынуждало взор склонять передо мноюГорящих глаз моих сверканье неземное.С кем мог я о любви иль дружбе говорить?Боялись девушки при мне лицо открыть.И в облачном столпе перед своим народом,Всем чужд и всеми чтим, шагал я год за годом.Я про себя твердил: «Зачем почет и власть,Коль к любящей груди мне не дано припасть?Приводят смертных в дрожь мои прикосновенья.Как буря – речь моя, как молнии – веленья.Я соплеменникам внушаю только страх.Я их хочу обнять – и повергаю в прах…Тому, кто одинок, что пользы быть всесильным?Дай, господи, и мне забыться сном могильным».

Внизу Израиль ждал и богу славу пел,Но обратить лицо к горе никто не смел,А если все ж дерзал смельчак поднять зеницы,Гремел из тучи гром, сверкали в ней зарницы,Слепила молния греховные глаза,И пригибала вновь толпу к земле гроза.Потом с горы слетел покров ее туманный,Но Моисей исчез… К земле обетованнойНарод повел Навин, угрюм и одинок:Теперь господь его избранником нарек.

Альфонс де Ламартин (1790–1869) родился в обедневшей дворянской семье, придерживавшейся монархических убеждений, что, как и воспитание в иезуитском коллеже, делало его в начале жизни приверженцем Бурбонов и противником Наполеона. Он выбрал дипломатическую карьеру, которую успешно сочетал с литературной деятельностью. Ламартин создал французскую романтическую лирическую поэзию, где интимные переживания сочетались с раздумьями о мире и с темой природы. Вместе с тем им создано 127 томов произведений в разных жанрах, в том числе исторические сочинения. Ламартин был хорошо знаком с французской поэзией XVIII в. и творчески использовал ее открытия. Его поэтические симпатии связывали его с Шатобрианом и Гюго, ему была близка поэзия Байрона.