Андрей Усачев - Дед Мазай и другие Страница 3

– Вот видите, добрые дела не забываются, – сказал Иван.

А в это время в соседнем Тридесятом царстве бушевала буря и гремел гром – Кощей запугивал Василису Прекрасную:

– Ну, что, Василиса, готовься к свадьбе… Трах-бабах!.. А не пойдешь добром, я тебя – Бум-турурум! – не в лягушку, а в змею подколодную превращу!

– А он меня все равно полюбит, – мечтательно сказала Василиса, прижимая к груди незабудку. – Может быть, даже сильнее…

– Тогда пеняй на себя, – угрожающе произнес Кощей. – Трум-бубум…

И вдруг Кощей посерел и схватился за сердце. Неизвестно, было ли у него сердце, но злодей весь заскрипел и застонал…

– Что случилось? – спросила Василиса Прекрасная.

– Кажется, у нас непрошенные гости! – злобно прошипел Кощей и вылетел в окно.

Могучий дуб с треском наклонился. Золотой сундук на цепях мотался, как осенний листок на ветру.

– Еще раз! – медведица с медвежатами поднатужились – и дуб рухнул.

От удара крышка сундука раскрылась. Из него выскочил здоровенный заяц и запрыгал как кенгуру.

– Вот это русак! – удивились медвежата.

– Это не русак, – покачал головой Иван. – Это сумчатый заяц Валлаби.

Заяц Валлаби гигантскими прыжками помчался прочь, но дорогу ему преградил Федот-царевич с кинжалом:

– Врешь, не уйдешь!

И тут из сумки зайца вылетела утка и полетела в обратную сторону.

– Лови ее! – заорал Федот.

Дормидонт выхватил у Ивана-царевича сачок и с неожиданной прытью понесся навстречу утке. Разогнавшись, он прыгнул с обрыва и едва не накрыл ее. Но в последний момент утка затормозила, крякнула… и от испуга снесла яйцо.

Яйцо упало в воду и, булькнув, исчезло.

Кощей Бессмертный летел по небу грозовой тучей. Полы его плаща развевались как черные крылья, и небо за ним темнело. Сверкающие молнии с грохотом били в землю – все ближе, и ближе, и ближе…

– Мы пропали, – Федот показал на приближающуюся тучу. – Видели – меч-молния? Смертельное оружие!

И тут из реки вынырнула щука с яйцом в зубах и подплыла к берегу. Иван осторожно взял яйцо, подержал на ладони, приложил к уху…

– Ванька, разбей яйцо! Кощей летит! – закричал Федот.

Иван-царевич посмотрел на яйцо и задумался:

– А вдруг оно живое?

– Ты что, дурак? В нем смерть Кощея! – скрипнул зубами Дормидонт.

– А если в нем не смерть, а жизнь? Я не могу, – сказал Иван.

– Он не может, – хмыкнул Кощей, опустившись на землю. – Слабак! Ботаник!.. И что Василиса в тебе нашла? – он протянул костлявую руку и властно приказал. – Бросай сюда!

Иван подчинился. Кощей ловко поймал яйцо и раскатисто захохотал…

И вдруг смех оборвался: по яйцу пошла трещина… А затем – крак! – высунулся острый кончик.

– Игла! – прошептал Дормидонт.

И тут яйцо раскололось, и из него вылез желтенький птенец:

– Пи-пи-пи…

У Кощея от удивления отвисла челюсть:

– Это… это что такое?

– Смешная у него смерть! – сказал Федот.

– Это не смерть, это – жизнь, – пояснил Иван-царевич.

– Чья жизнь? – не понял Кощей.

– Твоя, наверное, – пожал плечами Иван.

Птенец тем временем спрыгнул с руки Кощея и побежал по траве.

– Стой! Куда? Ути-ути!.. Цып-цып-цып… – кудахча, как наседка, Кощей бросился за птенцом.

Послышался мелодичный звон. Из цветка незабудки, словно из-под земли, выросла Василиса Прекрасная и бросилась к Ивану-царевичу:

– Слава Богу, Иванушка, ты жив!.. А где Кощей?

– Да вон он ползает, – кивнул Федот на ползающего по лугу Кощея.

– Ботаник! – тихо, но презрительно добавил Дормидонт.

Федот-царевич, подобрал брошенный Кощеем меч-молнию и двинулся в обратный путь, размашисто кося перед собой траву, кусты, молодые березки и дубы.

За ним – по просеке – Дормидонт-царевич, обмотавшийся золотыми цепями, тащил сундук.

Где-то вдалеке на карачках ползал за своей жизнью Кощей Бессмертный.

Иван и Василиса остались одни. Иван-царевич обнял свою прекрасную жену, хотел ее поцеловать… Но в последний момент задумался. В глазах у Ивана появилось нежное и одновременно мечтательное выражение:

– Интересно, а от поцелуя у нас лягушата не появятся?

КОНЦЕРТ НА БОЛОТЕ, или КАК БАБА ЯГА ЗАМУЖ ВЫШЛА

Может, было это, может – нет.

Прошло, наверное, сто лет, как бабушка мне эту историю рассказала, когда на печке носок вязала. С печки-то все и началось.

Не далеко, не рядом,А в царстве Тридевятом,А может, Тридесятом,За тридевять земель –Семь пятниц на неделе,И разные ЕмелиНа печке едут к речкеХлебать лаптем кисель.

                    Не знаю адрес точный я,                    Но далеко в лугах                    Течет река Молочная                    В Кисельных берегах…

Там сказочная репаБотвой уперлась в небо,Там кашу вас научатВарить из топора,А по ночам Жар-птицыЛетают как зарницы,И нам туда с тобоюОтправиться пора!

По проселочной дороге ехал на печи Емеля. Хотя неправильно сказать – ехал. Мчался, как угорелый. Почти летел. И про самого себя песню пел:

Емеля едет на печи,Жует Емеля калачи,Газует кочергою,А тормозит ногою…

Затормозил ногою Емеля у заправки, на которой было написано «Дрова». Под навесом рядком стояли поленницы с табличками: 80, 93, 98…

– Эй, почем дрова?

– По щучьему велению, по моему хотению, – высунулась из печи щука. И дрова – сами полетели в топку.

– Э-э… А-а… – проснулись под лопухом два здоровенных молодца, одинаковых с лица. Но печь была уже далеко.

Емеля едет на печи,Емеля ест с капустой щи,А на второе в печкеСтоит горшочек гречки…

Эх, хорошо ехала печь! А пылила-то как! А пылила!..

Емеля обогнал Ивана-царевича на Сером Волке, Ивана-дурака на Коньке-Горбунке, медведя со здоровенным коробом за плечами…

От поднятой пыли медведь собирался чихнуть, но не успел.

– Апчхи! – вместо него чихнула из короба Маша. Медведь удивленно оглянулся, но никого не увидел и почесал по обочине дальше.

А Емеля тем временем притормозил лаптем у дорожной развилки с тремя указателями: «Молочная река», «Дремучая чаща», «Болото». И повернул направо. Вскоре показалась деревня. На крайнем огороде дед, бабка, внучка, жучка и еще кто-то тянули здоровенную, как баобаб, репу.

И тут, то ли лапоть у Емели развязался, то ли заяц на дорогу выскочил… Печь, не вписавшись в поворот, зацепила репу, отчего гигантский овощ, наконец, выдернулся, едва не задавив огородников.

– Ты чё делаешь? Совсем очумел, что ли? – заорал дед.

– Извини, дед. На концерт спешу!

На выезде из деревни печь затормозил Соловей-разбойник, выскочивший из кустов со свистком и полосатой дубинкой:

– Куда спешим? Жизнью не дорожим?

– На концерт. Бабы Яги выступают…

– А меня подбросишь? – оживился разбойник.

– А то! Садись!

Пока Соловей усаживался, на печь с разбегу запрыгнули дед, бабка, внучка, Жучка и Мурка… Мышку, которая не смогла забраться сама, подбросил рулевой щучий хвост. И печь исчезла из виду. Только пыль столбом!

Вот пылища-то! Вот пылища! Сейчас такой не сыщешь!

На лесной поляне стояла Избушка-на-курьих-ножках. На ее фасаде – то есть, спереди, а не сзади – висела афиша:

Избушка работала кассой: доставала из окошка билеты, и сама компостировала их лапой.

Когда Емеля подъехал, зрители уже занимали места. Кто поближе – на пеньке, кто – вдалеке. Царевна-Лягушка расположилась на кочке, Водяной – в бочке, а две молоденьких русалки обмахивали его веерами…

Какие-то кикиморы торговали клюквой в сахаре.

Из-за деревьев выглядывали три безбилетные головы Змея-Горыныча.

– Концерт необычный. Любилейный, – поясняла избушка, – Нам – тысяча.

– Тысяча? – присвистнул Соловей. – Всем вместе, или каждой?

– Ну, это тебе рано знать, фулиган малолетний! – сердито скрипнула избушка. – И не свисти тутова!

Эстрада стояла на краю болота. Возле сцены, нервно поглядывая на ширму из камышей, ходил ведущий – Кощей Бессмертный. Время от времени он прикладывался к бутылочке, на которой было написано: «ЯД. Натуральный. Стопроцентный».

А за ширмой три сестры, три бабы Яги, готовились к выступлению. Старшая настраивала метлу, похожую на электрогитару. Средняя расставляла ступы, постукивая по ним, как по барабанам. Младшая, самая симпатичная, с тростниковым кларнетом, выглядывала из-за ширмы. Но не просто так выглядывала… В первом ряду пеньков сидел Леший с букетом цветущего папоротника.

Змею-Горынычу сверху отлично были видны все три сестры.

– Старшая! – кивнула первая справа голова.

– Дюже страшная! – ответила вторая. – Вот средняя…

– Дура вредная, – сказала первая.

– Младшенькая, – облизнулась третья. – Цветочек!

Две другие, подумав, согласились.