Александр Твардовский - Стихотворения и поэмы Страница 4

1936

«Не стареет твоя красота…»

Не стареет твоя красота,Разгорается только сильней.Пролетают неслышно над ней,Словно легкие птицы, лета́.

Не стареет твоя красота.А росла ты на жесткой земле,У людей, не в родимой семье,На хлебах, на тычках, сирота.

Не стареет твоя красота,И глаза не померкли от слёз.И копна темно-русых волосУ тебя тяжела и густа.

Все ты горькие муки прошла.Все ты вынесла беды свои.И живешь и поешь, веселаОт большой, от хорошей любви.

На своих ты посмотришь ребят,Радость матери нежной проста:Все в тебя, все красавцы стоят,Как один, как орехи с куста.

Честь великая рядом с тобойВ поле девушке стать молодой.Всюду славят тебя неспроста, —Не стареет твоя красота.

Ты идешь по земле молодой —Зеленеет трава за тобой.По полям, по дорогам идешь —Расступается, кланяясь, рожь.

Молодая береза в лесуПоднялась и ровна и бела.На твою она глядя красу,Горделиво и вольно росла.

Не стареет твоя красота.Слышно ль, женщины в поле поют,Голос памятный все узнают —Без него будто песня не та.

Окна все пооткроют дома,Стихнет листьев шумливая дрожь.Ты поешь! Потому так поешь,Что ты песня сама.

1937

Матери

И первый шум листвы еще неполной,И след зеленый по росе зернистой,И одинокий стук валька на речке,И грустный запах молодого сена,И отголосок поздней бабьей песни,И просто небо, голубое небо —Мне всякий раз тебя напоминают.

1937

Ивушка

Умер Ивушка-печник,Крепкий был еще старик…

Вечно трубочкой дымил он,Говорун и весельчак.Пить и есть не так любил он,Как любил курить табак.

И махоркою добротнойУгощал меня охотно.

– На-ко, – просит, – удружи,Закури, не откажи.Закури-ка моего,Мой не хуже твоего.

И при каждом угощеньеМог любому подаритьСтолько ласки и почтенья,Что нельзя не закурить.

Умер Ива, балагур,Знаменитый табакур.

Правда ль, нет – слова такиеПеред смертью говорил:Мол, прощайте, дорогие,Дескать, хватит, покурил…

Будто тем одним и славен,Будто, прожив столько лет,По себе печник оставилТолько трубку да кисет.

Нет, недаром прожил Ива,И не всё курил табак,Только скромно, не хвастливоЖил печник и помер так.

Золотые были руки,Мастер честью дорожил.Сколько есть печей в округе —Это Ивушка сложил.

И с ухваткою привычной,Затопив на пробу печь,Он к хозяевам обычноОбращал такую речь:

– Ну, топите, хлеб пеките,Дружно, весело живите.

А за печку мой ответ:Без ремонта двадцать лет.

На полях трудитесь честно,За столом садитесь тесно.

А за печку мой ответ:Без ремонта двадцать лет.

Жизнью полной, доброй славойСлавьтесь вы на всю державу.

А за печку мой ответ:Без ремонта двадцать лет.

И на каждой печке новой,Ровно выложив чело,

Выводил старик бедовыйГод, и месяц, и число.

И никто не ждал, не думал…Взял старик да вдруг и умер,Умер Ива, балагур,Знаменитый табакур.

Умер скромно, торопливо,Так и кажется теперь,Что, как был, остался Ива,Только вышел он за дверь.

Люди Иву поминают,Люди часто повторяют:– Закури-ка моего,Мой не хуже твоего.

А морозными утра́миНад веселыми дворамиДым за дымом тянет ввысь.Снег блестит все злей и ярче,Печки топятся пожарче,И идет, как надо, жизнь.

1938

Ноябрь

В лесу заметней стала елка,Он прибран засветло и пуст.И, оголенный, как метелка,Забитый грязью у проселка,Обдутый изморозью золкой,Дрожит, свистит лозовый куст.

1943

Две строчки

Из записной потертой книжкиДве строчки о бойце-парнишке,Что был в сороковом годуУбит в Финляндии на льду.

Лежало как-то неумелоПо-детски маленькое тело.Шинель ко льду мороз прижал,Далёко шапка отлетела.

Казалось, мальчик не лежал,А все еще бегом бежал,Да лед за полу придержал…

Среди большой войны жестокой,С чего – ума не приложу, —Мне жалко той судьбы далекой,Как будто мертвый, одинокий,

Как будто это я лежу,Примерзший, маленький, убитыйНа той войне незнаменитой,Забытый, маленький, лежу.

1943

Я убит подо Ржевом

Я убит подо Ржевом,В безыменном болоте,В пятой роте, на левом,При жестоком налете.

Я не слышал разрыва,Я не видел той вспышки, —Точно в пропасть с обрыва —И ни дна ни покрышки.

И во всем этом мире,До конца его дней,Ни петлички, ни лычкиС гимнастерки моей.

Я – где корни слепыеИщут корма во тьме;Я – где с облачком пылиХодит рожь на холме;

Я – где крик петушиныйНа заре по росе;Я – где ваши машиныВоздух рвут на шоссе;

Где травинку к травинкеРечка травы прядет, —Там, куда на поминкиДаже мать не придет.

Подсчитайте, живые,Сколько сроку назадБыл на фронте впервыеНазван вдруг Сталинград.

Фронт горел, не стихая,Как на теле рубец.Я убит и не знаю,Наш ли Ржев наконец?

Удержались ли нашиТам, на Среднем Дону?..Этот месяц был страшен,Было всё на кону.

Неужели до осениБыл за ним уже ДонИ хотя бы колесамиК Волге вырвался он?

Нет, неправда. ЗадачиТой не выиграл враг!Нет же, нет! А иначеДаже мертвому – как?

И у мертвых, безгласных,Есть отрада одна:Мы за родину пали,Но она – спасена.

Наши очи померкли,Пламень сердца погас,На земле на поверкеВыкликают не нас.

Нам свои боевыеНе носить ордена.Вам – все это, живые.Нам – отрада одна:

Что недаром боролисьМы за родину-мать.Пусть не слышен наш голос, —Вы должны его знать.

Вы должны были, братья,Устоять, как стена,Ибо мертвых проклятье —Эта кара страшна.

Это грозное правоНам навеки дано, —И за нами оно —Это горькое право.

Летом, в сорок втором,Я зарыт без могилы.Всем, что было потом,Смерть меня обделила.

Всем, что, может, давноВам привычно и ясно,Но да будет оноС нашей верой согласно.

Братья, может быть, выИ не Дон потеряли,И в тылу у МосквыЗа нее умирали.

И в заволжской далиСпешно рыли окопы,И с боями дошлиДо предела Европы.

Нам достаточно знать,Что была, несомненно,Та последняя пядьНа дороге военной.

Та последняя пядь,Что уж если оставить,То шагнувшую вспятьНогу некуда ставить.

Та черта глубины,За которой вставалоИз-за вашей спиныПламя кузниц Урала.

И врага обратилиВы на запад, назад.Может быть, побратимы,И Смоленск уже взят?

И врага вы громитеНа ином рубеже,Может быть, вы к границеПодступили уже?

Может быть… Да исполнитсяСлово клятвы святой! —Ведь Берлин, если помните,Назван был под Москвой.

Братья, ныне поправшиеКрепость вражьей земли,Если б мертвые, павшиеХоть бы плакать могли!

Если б залпы победныеНас, немых и глухих,Нас, что вечности преданы,Воскрешали на миг, —

О, товарищи верные,Лишь тогда б на войнеВаше счастье безмерноеВы постигли вполне.

В нем, том счастье, бесспорнаяНаша кровная часть,Наша, смертью оборванная,Вера, ненависть, страсть.

Наше всё! Не слукавилиМы в суровой борьбе,Все отдав, не оставилиНичего при себе.

Все на вас перечисленоНавсегда, не на срок.И живым не в упрекЭтот голос наш мыслимый.

Братья, в этой войнеМы различья не знали:Те, что живы, что пали, —Были мы наравне.

И никто перед намиИз живых не в долгу,Кто из рук наших знамяПодхватил на бегу,

Чтоб за дело святое,За советскую властьТак же, может быть, точноШагом дальше упасть.

Я убит подо Ржевом,Тот еще под Москвой.Где-то, воины, где вы,Кто остался живой?

В городах миллионных,В селах, дома в семье?В боевых гарнизонахНа не нашей земле?

Ах, своя ли, чужая,Вся в цветах иль в снегу…Я вам жить завещаю, —Что я больше могу?

Завещаю в той жизниВам счастливыми бытьИ родимой отчизнеС честью дальше служить.

Горевать – горделиво,Не клонясь головой,Ликовать – не хвастливоВ час победы самой.

И беречь ее свято,Братья, счастье свое —В память воина-брата,Что погиб за нее.

1945–1946