Марсианин: Цандер. Опыт биографии - Голованов Ярослав Кириллович Страница 4

Как и все дети из семей его круга, Фридель вначале занимался дома, потом поступил в частное подготовительное трехгодичное училище Гельмута Лангермана, которое сумел закончить за два года, а затем продолжал свое образование в реальном училище. В этом здании на бывшей Николаевской улице[4] и провел Фридель семь отроческих лет. Шесть основных классов дополнялись еще одним, необязательным, окончание которого давало, однако, право на поступление без экзаменов в Рижский политехнический институт или в Лесной институт в Петербурге. Так что реальное училище Артур Константинович выбрал для сына с дальним прицелом: он видел, что призвание Фриделя — техника, и хотел, чтобы он стал инженером.

Плохо было Фриделю в училище. Поначалу совсем плохо. Отец был строг. Его строгости могли нравиться или не нравиться, но они были логичны, разумны. Занимаясь с Фриделем, отец хотел одного — понимания.

В училище преподавание требовалось вести на русском языке. Хорошо, пусть на русском. Но сами преподаватели — в большинстве своем немцы во главе с директором училища Генрихом Гельманом — знали русский язык плохо, говорили с ошибками, объясняли путано. В переполненном классе Фриделя 53 ученика, ребята подобрались очень разные: с разным уровнем подготовки, разного возраста, разных национальностей: русские, латыши, евреи, немцы. Были такие, которые совсем плохо понимали русский язык, но первоначальная подготовка позволяла им угадывать, что же сейчас объясняют, а было и наоборот: язык знали, но не понимали, о чем речь. Класс сложился недружным, шумным, драчливым.

Досадное недоумение вызывал у Фриделя и дисциплинарный устав — многоступенчатая система замечаний и взысканий, которую венчала просто тюрьма, — как иначе можно было назвать суточное заточение в карцере «на хлебе и воде»? Практиковалось и изгнание из училища с «волчьим билетом», запрещавшим поступать в другие учебные заведения. Ясный ум Фридриха всему этому упорно сопротивлялся. В голове его равно не укладывались ни педагогические строгости, ни ученическое бездумие. Раз ты пришел сюда учиться, так надо, чтобы тебя учили. Все остальное вздор какой-то. Что за глупость эта слежка классных наставников после уроков, когда нельзя было появиться в городе после девяти часов вечера, или эти внушения о чудовищах-революционерах?! Шпионят, где гуляю, где отдыхаю, объявляют список дозволенных увеселительных заведений и общественных мест, но и там требуют, чтобы был в форме и имел при себе ученический билет. Фриделю казалось, что все эти правила были рассчитаны на каких-то недоумков. Он не ходил к революционерам, не стремился в рестораны, носил черную шинель, но запреты были унизительны для него.

Настроение было кислое, и учился он плохо. Особенно часты были двойки по русскому и французскому языкам и чистописанию. Его почерк был создан явно вопреки законам чистописания. (Если бы знал он, сколько труда затратят историки науки, разбирая вязь его рукописей по сей день, он, верно, больше бы старался.) И по другим предметам успехи были более чем скромные, не радовал он своих педагогов, отца, да и себя самого.

Но год от года дела шли на поправку, особенно в математике, физике, химии — науках, прежде всего необходимых межпланетчику. Способности Фриделя заметил Купфер — учитель математики и физики. Василий Эрнестович Купфер был педагогом прогрессивным, деятельным, ищущим. Зубрежки не терпел, учил думать. Один из однокашников Цандера, будущий академик, директор Института химии древесины Академии наук Латвийской ССР Арвид Иванович Калниньш, вспоминал: «Каждая задача классной работы подбиралась Купфером так, что если „классическим способом“ ее можно было решить примерно за 30 минут, то, используя менее известные пути решения, — минут за 10–15. Именно к такому умению пользоваться математическим аппаратом Купфер приучал нас, его учеников. Решивший задачу мог пойти поиграть на спортивной площадке или в гимнастический зал. Купфер приводил много примеров, когда задачи, обычно решаемые с помощью высшей математики, можно было решить и с помощью элементарной. Главным его требованием к ученикам было: знать, мыслить, решать!»

Математика нравилась Фриделю своей законченностью, строгостью, не допускавшей множественности толкований. Или так, или никак! Это здорово! Уроки он делал быстро, а потом с удовольствием помогал Роберту. Роберт тоже учился в реальном училище, он был старше, но дела у него шли еще хуже, чем у младшего брата: двойки по всем основным предметам. Фридель тактично, стараясь не задеть самолюбия брата, растолковывал ему решения задачек, но толку от его помощи было мало: к выпускным экзаменам Роберта не допустили.

Однако ж не одними отметками в классном журнале живет человек, когда ему 15 лет! Маргарета! Вот отрада Фриделя, вот с кем можно душу отвести! «Я стала его поверенной не сразу, — вспоминала Маргарета Артуровна. — Я была бойкой, полной отчаянных идей, и Фридель испробовал на мне разные методы воспитания: когда однажды я ответила ему дерзостью („Ты не имеешь права мне указывать“), он приказал мне подойти к буфету, высунуть язык (что я и сделала, заревев) — и намазал его горчицей. В другой раз в отсутствие мамы к обеду подали кислую кашу (это блюдо тогда вызывало у меня тошноту). Я отказалась есть. Фридель вскочил со стула и хотел ударить меня по щеке. Но Роберт схватил его за руку и с присущим ему спокойствием сказал: „Оставь эту малышку“, — и Фридель подчинился спокойному приказу Роберта. Еще помню, когда братья в саду стреляли в цель, и я прибежала взглянуть на мишень, Фридель в шутку прицелился в меня, но в этот момент Роберт толкнул его в руку — раздался выстрел, пуля попала в забор, а Фридель с плачем упал на землю, и мне пришлось его успокаивать… Отец строго наказал нам: оружием, даже если это простой кусок дерева, не надо целиться в человека, легко может произойти несчастье. С тяжелым чувством Фридель отправился к отцу просить прощения. И вот более полугода он не имел права участвовать в состязаниях в стрельбе.

А в другой раз он спас мне жизнь. У нас в саду всюду были вкопаны большие бочки с водой, в которых накапливалась дождевая вода для поливки цветов. Все бочки были плотно закрыты крышками, но маленькие бочонки, для так называемых „детских“ грядок, не были закрыты, и в одном бочонке на дощечке плавала жаба… Когда Фридель увидел болтающиеся над бочонком ноги, одетые в полосатые чулки, он бросился на помощь и вытащил меня из бочки. И позднее, когда Фриделя уже ничего не интересовало, кроме избранной области, для меня он всегда находил время. Он был большим другом детей и чувствовал мою любовь».

У Маргареты болели ноги (всю жизнь прихрамывала), многие дни она лежала в постели. Фридель часами сидел рядом, и они беседовали. Впрочем, не беседовали: говорил он один. Он рассказывал ей о межпланетных путешествиях. Она покорно слушала: деваться было некуда… «Он рассказывал мне изумительные истории. Он не замечал, как я скучаю, слушая его длиннейшие рассуждения технического характера. Но я восторженно слушала его размышления о возможных посещениях Марса, Венеры или Юпитера. Он приносил мне книги. Кажется, это была „Новая вселенная“, где было изумительное описание „Путь падучей звезды“ (сегодня это назвали бы утопическим романом), — о летательном приборе, отправившемся на Марс. По сей день я думаю, что именно этот фантастический рассказ побудил пытливый ум моего брата к смелым дерзаниям. Под его контролем я рисовала великое множество „марсиан“ — страшных чудовищ. Он восхищался тем моим рисунком, на котором я изобразила марсиан в виде водных жителей — обитателей каналов Марса. Обратив взгляд в себя, что было для него характерно, он часто повторял: „Это просто немыслимо, это просто дерзость — утверждать, что только на Земле имеются существа. Ведь во Вселенной столько звезд, их надо лишь открыть — определенно и там существует жизнь, — нужно лишь найти, нужно добраться туда“».

Вот такой рос мальчик: маленький мужчина невероятной целеустремленности.