Л. Щипулина - Хрестоматия по литературе эпохи Возрождения для 7 класса Страница 5

В этом сонете три части; в первой я говорю о том, среди каких людей Донна казалась наиболее дивной; во второй – говорю о том, как благотворно было ее общество; в третьей – говорю о тех вещах, которые благостно производила она в других. Вторая часть начинается так: «В веселии за нею…»; третья так: «Такую благость…». Эта последняя часть делится на три: в первой я говорю о том, как под ее действием менялись сами донны; во второй – говорю о том, как под ее действием менялись донны на взгляд других; в третьей – говорю о том, что благостно производила она не только в доннах, но и во всех людях, и не только своим присутствием, но и памятью о себе. Вторая начинается так: «Все перед ней…»; третья так: «И свет ее деяний…».

XXVII

После этого стал я однажды размышлять о том, что сказал я о моей Донне – то есть об этих двух написанных выше сонетах; и когда я увидел в моем размышлении, что не я сказал о том, как под ее действием меняюсь я сам, то подумал я, что сказано мною слишком мало. И поэтому я решил сказать слова, в которых поведал бы, как, я приуготовлен к действиям ее, а равно о том, как действует на меня ее благость. И, не надеясь, что сумею изложить это с краткостью сонета, я начал тогда канцону, которая начинается «Так длительно…».

Так длительно Любовь меня томилаИ подчиняла властности своей,Что как в былом я трепетал пред ней,Так ныне сердце сладость полонила.

Пусть гордый дух во мне она сломила,Пусть стали чувства робче и слабей, –Все ж на душе так сладостно моей,Что даже бледность мне чело покрыла.

Поистине любовь так правит мной,Что вздохи повсеместно бьют тревогуИ кличут на помогу

Мою мадонну, щит и панцирь мой:Она спешит, и с ней – мое спасенье,И подлино чудесно то явленье.

XXX

После того как благороднейшая Госпожа отошла от века сего, остался названный город весь словно бы вдовым и лишенным всего достоинства; и вот я, все еще плача в осиротевшем этом городе, написал старейшинам страны нечто о состоянии его, взяв началом слова пророка Иеремии, которые гласят: «Quomodo sedet sola civitas…». Говорю же я это к тому, чтобы иные не удивлялись, отчего привел я его выше как вступление к новому предмету, идущему затем. Если же кто-нибудь захотел бы упрекнуть меня. В том, что я не пишу здесь слов, которые следуют за теми, уже приведенными, то оправданием мне служит то, что с самого начала моим замыслом было писать не иначе, как языком народным; вот и вышло бы, что если бы я написал слова, следующие за теми, что приведены, – все латинские, – то было бы это чуждо замыслу моему; подобного же мнения, знаю, держится и мой первый друг, которому я пишу это, то есть что писать это я должен не иначе, как на языке народном.

XXXI

После того как глаза мои несколько выплакались и были так истомлены, что не могли уже дать исход грусти моей, я задумал попытаться дать ей исход в нескольких горестных словах; и поэтому я решил сочинить канцону, в которой, печалясь, размышлял бы о Той, из-за кого стала губительницей моей души столь великая скорбь; и я начал тогда канцону, которая начинается: «Устали очи, сердцу сострадая…». А для того чтобы эта канцона, когда дочтут ее до конца, казалась одинокой, словно вдова, я дам ей подразделенья прежде, нежели напишу ее самое; и так же отныне буду делать и впредь. Я говорю, что в этой злосчастной канцоне три части: первая есть вступление; во второй я размышляю о Ней; в третьей – я нежно обращаюсь к канцоне. Вторая часть начинается так: «Сияет Беатриче…»; третья так: «Канцона моя горькая…». Первая часть делится на три; в первой – говорю о том, что влечет меня говорить; во второй – говорю, кому хочу я говорить; в третьей – говорю, о ком хочу говорить. Вторая начинается так: «Но помню я…»; третья так: «Хочу в слезах…». Потом, когда говорю: «Сияет Беатриче…» – я размышляю о ней; и этому отдаю я две части: сначала говорю о причине, по которой была она взята; затем говорю, как другие оплакивают ее уход; начинается же эта часть так: «Прекрасную покинув плоть…». Эта часть делится на три: в первой – говорю, кто не оплакивает ее; во второй – говорю, кто оплакивает ее; в третьей – говорю о моем состоянии. Вторая начинается так: «Но скорбь, и воздыханья…»; третья так: «Меня страшат…». Потом, когда говорю: «Канцона моя горькая…» – обращаюсь к этой канцоне, указывая ей, к каким доннам надлежит ей идти и пребывать с ними.

Устали очи, сердцу сострадая,Влачить тоски непоборимый гнет,Напечатлевший знак на них сурово.И, тяготу свою избыть желая,Что к смерти с каждым днем меня влечет,Хочу я вздохам предоставить слово.Но помню я, что надлежит мне снова,Как, в дни, когда мадонна между насЖила, о донны, – к вам мой стих направить,Его лишь вам представить,Чтоб низкий слух не восприял мой глас;Хочу в слезах пред вами Ту восславить,Что на небе укрыла облик свой,Любовь в тоске оставивши со мной.

Сияет Беатриче в небе горнем,Где ангелы вкушают сладость дней;Она для них покинула вас, донны, –Унесена не холодом тлетворным,Не зноем, умерщвляющим людей,Но благостью своей непревзойденной.

Ее души, смиреньем напоенной,Вознесся свет к высоким небесам,И возымел желание ЗиждительПризвать в свою обительТу, на кого возрадовался сам.И помысел исполнил Повелитель,Зане он видел, что юдоль сияНе постигает благости ея.Прекрасную покинув плоть, благаяЕе душа, всемилости полна,В пресветлом месте славно пребывает.

Кто слез не льет, о Дивной размышляя,Тот сердцем камень, в том душа грязна,Тот благостыни никогда не знает,Тот помыслов высоких не вмещает,Пред тем сокрыт навеки лик ея.Вот отчего не видал он рыданьяНо скорбь, и воздыханья,И смерти зов, и тягость бытияИзведал тот навек влача терзаньяКому душа вещала в некий час,Кем Та была и как ушла от нас

Меня страшат жестокие томленья.Когда приводит мысль на тяжкий умТу, по которой сердце так страдает;И я прошу у смерти избавленьяИ чувствую такую сладость дум,Что тотчас цвет лицо мое меняет.Но лишь мечта желанное являет,Ко мне беда со всех сторон спешит,И я в смятенье мужество теряюИ облик вновь меняю,И с глаз людских меня уводит стыд;Но только лишь в сиротстве возрыдаюПред Беатриче: «Вот тебя уж нет!»Как слышу с выси ласковый ответ.

Унынье слез, неистовство смятеньяТак неотступно следуют за мной,Что каждый взор судьбу мою жалеет.Какой мне стала жизнь с того мгновенья,Как отошла мадонна в мир иной,Людской язык поведать не сумеет.Вот отчего, о донны, речь немеет,Когда ищу сказать, как стражду я.Так горько жизнь меня отяготила,Так радости лишила,Что встречные сторонятся меня,Приметив бледность, что мне лик покрыла.Одна мадонна с неба клонит взор,И верю: благ мне будет приговор.

Канцона моя горькая, иди жеВ слезах туда, где донны и девицы,Кому твои сестрицыВеселие привыкли приносить.Ты ж, чей удел – дитятей скорби быть,Тщись, сирая, в чужой семье ужиться.

XXXIV

В тот день, когда свершился год с той поры, как Донна стала гражданкой вечной жизни, сидел я в одном месте, где, вспоминая о ней, рисовал я ангела на неких листах; и в то время как я рисовал его, поднял я глаза и увидел возле себя людей из числа тех, кому надлежит воздавать почтение. Они же смотрели на то, что я делаю, и, как потом было сказано мне, они стояли уже некоторое время, я же не замечал этого. Когда я увидал их, я встал и, поклонившись, сказал: «Некто был только что со мной, поэтому я и задумался». И вот после их ухода вернулся я к своей работе, то есть к рисованию обликов ангела, и, когда я совершил это, пришла мне мысль сказать слова, как бы в память годовщины, и написать тем, которые пришли ко мне. И тогда сочинил я следующий сонет, который начинается: «Она предстала памяти моей…» – и в котором два начала; поэтому я подразделяю его согласно с одним и согласно с другим. Я говорю, что согласно с первым – в этом сонете три части: в первой – говорю, что Донна пребывала уже в моей памяти; во второй – говорю о том, что сделала в силу этого со мной Любовь; в третьей – говорю о действиях Любви. Вторая начинается так: «Заслышав зов…»; третья так: «Они неслись…». Эта часть делится на две: в первой я говорю, что все мои вздохи исходили, беседуя друг с другом; в другой – говорю, как иные из них говорили некие слова, отличные от других; вторая часть начинается так: «И у кого всех горестней…». Таким же образом делится он согласно со вторым началом, с той лишь разницей, что в одной первой части я говорю о том, когда Донна пришла мне так на память, в другой же об этом не говорю.

Она предстала памяти моей,Благая Донна, призванная нынеГосподней волей к вечной благостынеНа небеса, где Приснодева с ней.

Она предстала памяти моей,Та Донна, по которой плачет нынеЛюбовь, – в тот миг, когда во благостынеСмотрели вы на лик, что дал я ей.

Заслышав зов среди дремы своей,Любовь в сердечной ожила пустыне,Промолвив вздохам: «Поспешим к святыне!»И, возрыдав, те понеслись быстрей.

Они неслись и жаловались вслухСловами, исторгавшими не разТок слез из глаз, что скорбию объяты.

И у кого всех горестней был глас.Те шли, твердя: «О благородный дух,Сегодня год, как в небо поднялся ты!»

Данте Алигьери