Борис Мандель - Всемирная литература: Нобелевские лауреаты 1957-1980 Страница 53

Растесненные к ограде кладбища и к церковным стенам, верующие не то чтоб там возражать, а озираются, как бы их еще не пырнули, как бы с рук не потребовали часы, по которым сверяются последние минуты до Воскресения Христа. Здесь, вне храма, их, православных, и меньше гораздо, чем зубоскалящей, ворошащейся вольницы. Они напуганы и утеснены хуже, чем при татарах.

Татары, наверное, не наседали так на Светлую Заутреню. Уголовный рубеж не перейден, а разбой бескровный, а обида душевная – в этих губах, изогнутых по-блатному, в разговорах наглых, в хохоте, ухаживаниях, выщупываниях, курении, плевоте в двух шагах от страстей Христовых. В этом победительно-презрительном виде, с которым сопляки пришли смотреть, как их деды повторяют обряды пращуров.

Между верующими мелькают одно-два мягких еврейских лица. Может крещеные, может сторонние. Осторожно посматривая, ждут крестного хода тоже.

Евреев мы все ругаем, евреи нам бесперечь мешают, а оглянуться б добро: каких мы русских тем временем вырастили? Оглянешься – остолбенеешь.

И ведь кажется не штурмовики 30-х годов, не те, что пасхи освященные вырывали из рук и улюлюкали под чертей – нет! Это как бы любознательные: хоккейный сезон по телевидению кончился, футбольный не начинался, тоска, – вот и лезут к свечному окошечку, растолкав христиан как мешки с отрубями, и, ругая церковный бизнес, покупают зачем-то свечки.

Одно только странно: все приезжие, а все друг друга знают, и по именам. Как это у них так дружно получилось? Да не с одного ль они завода? Да не комсорг ли их тут ходит тоже? Да может эти часы им как за дружину записываются?

Ударяет колокол над головой крупными ударами – но подменный: жестяные какие-то удары вместо полнозвучных глубоких. Колокол звонит, объявляя крестный ход.

Сборник коротких рассказов А.Солженицына

И тут-то повалили! – не верующие, нет, опять эта ревущая молодость. Теперь их вдвое и втрое навалило во двор, они спешат, сами не зная, чего ищут, какую сторону захватывать, откуда будет Ход. Зажигают красные пасхальные свечечки, а от свечек – они прикуривают, вот что! Толпятся, как бы ожидая начать фокстрот. Еще не хватает здесь пивного ларька, чтоб эти чубатые вытянувшиеся ребята – порода наша не мельчает! – сдували бы белую пену на могилы.

А с паперти уже сошла голова Хода и вот заворачивает сюда под мелкий благовест. Впереди идут два деловых человека и просят товарищей молодых сколько-нибудь расступиться. Через три шага идет лысенький пожилой мужичок вроде церковного ктитора и несет на шесте тяжеловатый граненый остекленный фонарь со свечой. Он опасливо смотрит вверх на фонарь, чтоб нести его ровно, и в стороны так же опасливо. И вот отсюда начинается картина, которую так хотелось бы написать, если б я мог: ктитор не того ли боится, что строители нового общества сейчас сомнут их, бросятся бить?.. Жуть передается и зрителю.

Девки в брюках со свечками и парни с папиросами в зубах, в кепках и в расстегнутых плащах (лица неразвитые, вздорные, самоуверенные на рубль, когда не понимают на пятак; и простогубые есть, доверчивые; много этих лиц должно быть на картине) плотно обстали и смотрят зрелище, какого за деньги нигде не увидишь.

За фонарем движутся двое хоругвей, но не раздельно, а тоже как от испуга стеснясь.

А за ними в пять рядов по две идут десять поющих женщин с толстыми горящими свечами. И все они должны быть на картине! Женщины пожилые, с твердыми отрешенными лицами, готовые и на смерть, если спустят на них тигров. А две из десяти – девушки, того самого возраста девушки, что столпились вокруг с парнями, однолетки – но как очищены их лица, сколько светлости в них.

Десять женщин поют и идут сплоченным строем. Они так торжественны, будто вокруг крестятся, молятся, каются, падают в поклоны. Эти женщины не дышат папиросным дымом, их уши завешаны от ругательств, их подошвы не чувствуют, что церковный двор обратился в танцплощадку.

Так начинается подлинный крестный ход! Что-то пробрало и зверят по обе стороны, притихли немного.

За женщинами следуют в светлых ризах священники и дьяконы, их человек семь. Но как непросторно они идут, как сбились, мешая друг другу, почти кадилом не размахнуться, орарий не поднять. А ведь здесь, не отговорили б его, мог бы идти и служить Патриарх всея Руси!..

На этом знаменательном снимке собеседники , кажется, думают каждый о своем…

Сжато и поспешно они проходят, а дальше – а дальше Хода нет. Никого больше нет! Никаких богомольцев в крестном ходе нет, потому что назад в храм им бы уже не забиться.

Молящихся нет, но тут-то и поперла, тут-то и поперла наша бражка! Как в проломленные ворота склада, спеша захватить добычу, спеша разворовать пайки, обтираясь о каменные вереи, закруживаясь в вихрях потока – теснятся, толкаются, пробиваются парни и девки – а зачем? Сами не знают. Поглядеть, как будут попы чудаковать? Или просто толкаться – это и есть их задание?

Крестный ход без молящихся! Крестный ход без крестящихся! Крестный ход в шапках, с папиросами, с транзисторами на груди – первые ряды этой публики, как они втискиваются в ограду, должны еще обязательно попасть на картину!

И тогда она будет завершена!

Старуха крестится в стороне и говорит другой:

– В этом году хорошо, никакого фулиганства. Милиции сколько.

Ах, вот оно! Так это еще – лучший год?..

Что ж будет из этих роженых и выращенных главных наших миллионов? К чему просвещенные усилия и обнадежные предвидения раздумчивых голов? Чего доброго ждем мы от нашего будущего?

Воистину: обернутся когда-нибудь и растопчут нас всех! И тех, кто натравил их сюда – тоже растопчут.

Один из снимков А.И.Солженицына незадолго до смерти

Книги А.И.Солженицына возвратились на Родину только после объявленной в 1985 году М.С.Горбачевым гласности и перестройки (до этого знакомство с его творчеством ограничивалось «самиздатом», записями и прослушиванием радиопередач «Голоса Америки» и радиостанций европейских государств. Писатель И. Бунич в книге «Золото партии» пишет: «За чтение «Архипелага» давали срок до семи лет лагерей и пяти лет ссылки вплоть до 1985 года. Это общеизвестно. Интересно другое: книга была впервые издана на Западе на средства… КГБ (даже без ведома автора). Взрыв общественного мнения в мире был страшным, как успех самой книги, мгновенно переведенной на все существующие языки. Название СССР исчезло и было заменено на «Архипелаг ГУЛАГ»… Циники говорят, что КГБ это сделало специально, чтобы обеспечить себя работой на долгие годы, чтобы всегда было, кого и за что сажать»). Публикация трехтомного художественно-документального исследования «Архипелаг ГУЛАГ» произвела на российского, как и на прочитавшего раньше нас мирового читателя, не меньшее впечатление, чем «Один день…». Книга не только представляла подробнейшую историю уничтожения народов России, не только свидетельствовала о человеконенавистничестве как всегдашней сути и цели коммунистического режима, но и утверждала христианские идеалы свободы и милосердия, одаривала опытом противостояния злу, сохранения души в царстве «колючей проволоки». Сегодня его книги есть почти в каждом доме, школьник изучают их на уроках литературы, по ним снимаются фильмы, а сам А.И.Солженицын не только продолжает писать, но и достаточно часто (вернувшись в Россию) обращается к согражданам по телевидению. Он публикует рассказы и очерки о событиях, связанных с печатанием своих произведений (автобиографический сборник «Бодался теленок с дубом», 1990 год, «Угодило зернышко меж двух жерновов. Очерки изгнания», «Крохотки»). В 1999 году журнал «Новый мир» опубликовал новые произведения Солженицына, в которых писатель обращается к нехарактерной для него ранее тематике военной прозы. Совсем недавно опубликовал очень неоднозначно встреченную читателями и критиками книгу «Двести лет вместе» (о евреях, живущих в Росси и еврействе), вызвавшую нападки и обвинения в антисемитизме.

Беспрецедентный успех публицистических произведений и публичных выступлений А.И. Солженицына в 60-х-90-х годах и сейчас, в конце XX-начале XXI века, факт, который представляет действительный литературоведческий, политический, информационный интерес. В чем суть этого явления? Вероятно, в том, что, как и художественные произведения, публицистика Солженицына неразрывно связана с замечательной русской литературной традицией, и одновременно всегда актуальна. Созвучность времени обусловлена биографией человека, судьба которого не только была самым непосредственным образом связана с безднами трагедий прошедшего столетия, но и возносит его на вершины литературной и общественной славы. Писатель «болеет» Россией и хорошо знает западный мир, а тематика его творчества вмещает и собственную (частную) судьбу, и судьбу своего народа.