Деревянные актеры - Елена Яковлевна Данько Страница 8

— А согласятся ли его родители?

— У меня нет родителей! — крикнул я во весь голос. — Возьмите меня к себе, ваша милость, возьмите меня к себе! Я буду вам прислуживать, буду подметать пол, носить воду, варить обед! Я буду делать все, что вы прикажете!

— Вот видите, Джузеппе! — сказал синьор Гоцци.

Джузеппе задумчиво поскреб себе подбородок и пристально поглядел на меня. Я испугался — сейчас он спросит, где я живу… Они узнают, что я приемыш тетки Теренции, и отошлют меня обратно на рынок… Нет, я ничего, им не скажу. Пусть думают, что у меня нет хозяйки, что я выпрашиваю милостыню и живу где-нибудь под мостом. Ведь назвал же меня синьор Гоцци «уличным бродяжкой»!

Дядя Джузеппе, наверное, стал бы меня расспрашивать, но тут послышался стук. В дверь просунулась курчавая голова, и грубый голос спросил:

— Дядя Джузеппе, готов у вас Пульчинелла? Мне пора начинать представление.

— Пульчинелла готов. Входите, Мариано.

В каморку вошел неаполитанец в зеленой куртке с позументом. Серебряная серьга болталась у него в ухе, новые сапоги скрипели. Взяв Пульчинеллу, он причмокнул губами:

— Вот это кукла!

Он бережно завернул куклу в красный платок.

— Приходите, синьоры, я не начну представления без вас! — пробормотал он и вышел за дверь.

Мариано унес Пульчинеллу. Как бы мне хотелось поглядеть на него в балагане! Возьмет ли меня дядя Джузеппе с собой на представление? Ведь за вход в балаган нужно платить, а у меня нет ни гроша.

Дядя Джузеппе надел потертую бархатную куртку, положил в карман табакерку и клетчатый платок и сказал:

— Ну, идем, мальчик!

Я чуть не подпрыгнул от радости.

— А вы, синьор Гоцци, тоже пойдете с нами?

Синьор Гоцци поморщился.

— Нет, друг мой, не сегодня. Сейчас я пройдусь по набережной Скьявони, подышу вечерним воздухом над водой.

Мы спустились с чердака и пошли к площади Сан-Марко. Синьор Гоцци постукивал тростью по каменным плитам, еще теплым от полуденного солнца, и говорил:

— Мариано — грубое животное. Он думает только о наживе. Народные шутки он повторяет без всякого смысла, как попугай. И все же честь ему и слава за то, что он удержал эти шутки в своей тупой голове. Беспечные маски народных комедий исчезли со сцены настоящего театра, но их бледные тени еще живут в балагане бродячего кукольника. Да будет благословен этот жалкий балаган!

Наступали сумерки. В городе зажигались ранние, желтые огни. Из окон над каналами доносилась музыка. Синьор Гоцци был похож на большую, грустную птицу.

В балагане

— Сюда, добрые дамы и почтенные господа! Спешите сюда, мальчики и девочки! Сегодня султан Аладин спляшет волшебный танец. Сегодня плутовка Смеральдина запрячет монаха в сундук. Сегодня Пульчинелла покажет чудеса черной магии. Идите все смотреть на Пульчинеллу-чернокнижника!

Так кричал Мариано, зазывая народ в свой балаганчик. Долговязый парнишка бил в бубен и звенел колокольчиками. На афише у входа было написано кривыми буквами:

Пульчинелла-чернокнижник

Зрители, смеясь и толкаясь, протискивались в узкую дверь. Я ухватился за полу Джузеппе и пролез вместе с ним в балаганчик.

Два фонаря бросали тусклый свет на деревянные скамейки, на толпу нетерпеливых ребят и на заплатанную, сшитую из пестрых лоскутков занавеску в глубине балаганчика. Мы уселись на краю скамьи. Скоро театрик наполнился зрителями, — яблоку негде было упасть.

Долговязый парнишка зажег сальные свечи перед занавеской и потушил фонари. Трижды прозвенел гонг. У меня сердце замерло: сейчас начнется. Вдруг в темноте заиграла скрипка — так весело, что мне захотелось плясать.

Четырехугольный лоскут посреди занавески взвился кверху, открывая маленькую яркую сцену с семибашенным замком в глубине. Тотчас же на сцену вышел смешной, пузатый человечек. Я прыснул со смеху. Никогда еще я не видел такого толстяка.

Его туловище в полосатом балахончике было похоже на бочонок. Над бочонком торчала маленькая головка в колпаке с бубенчиками. Бочонок важно выступал, покачиваясь на тонких ножках.

Толстяк поднял ручку, поклонился и… пустился в пляс. Ах, посмотрели бы вы на этого плясуна! Он семенил ногами, подкидывал коленки, подпрыгивал, вертелся волчком, и вдруг — голова у него пропала. Я ахнул. Толстяк плясал на сцене без головы. Головы как не бывало! Он подпрыгнул, и голова появилась у него на плечах, словно вынырнула из бочонка.

— Ого! — закричали все ребята.

А толстяк все плясал, и голова его то исчезала, то появлялась снова, улыбаясь и звеня бубенцами. И каждый раз ребята кричали:

— Ого!

Толстяк кончил свой танец. На сцене появился усатый турецкий султан в зеленой чалме и в оранжевых шароварах. Этого султана я уже видел на прошлогодней ярмарке. Сейчас он будет плясать, взмахивая руками и подкидывая ноги. Одна рука у него оторвется, завертится, запляшет и превратится в арапчонка. Потом — другая рука, потом — ноги и голова… Все это будет плясать отдельно и превращаться в арапчат. От султана останется только зеленая чалма. Семь арапчат спляшут вокруг нее уморительный танец, завизжат и улетят кверху. Я заранее вытаращил глаза, чтобы не прозевать чудесных превращений.

Заиграл рожок. Султан начал плясать. Полы его красного халата развевались, он махал руками, — сейчас у него отскочит рука… Рука отделилась от туловища, дернулась в сторону, и вдруг султан споткнулся, встал, как вкопанный, а рука закачалась над ним в паутине ниток … Снова дернулась рука, султан тоже дернулся. Я видел: какая-то нитка захлестнула ему обе ноги, полы его халата сморщились и полезли кверху. Султан весь покривился на один бок.

— Эге! — крикнул чей-то голос из толпы. — Запутался султан!

За занавеской послышалась ругань. Султан, волоча ноги, протащился по сцене, как пучок тряпья, опутанный нитками. Из-за кулисы выбежала маленькая неаполитанка и, звеня бубном, протанцовала тарантеллу.

Потом выходили Пьеро, Арлекин и другие куклы. Каждая плясала свой танец. Я знал, что это еще не настоящее представление, а только начало. Я ерзал на скамье, мне хотелось поскорее поглядеть на Пульчинеллу-чернокнижника.

Занавес опустился, и я глубоко вздохнул.

— Хочешь, пойдем за сцену? — опросил меня Джузеппе.

В потемках мы проскользнули за занавеску. В дымном чаду свечей висели на гвоздях куклы — Пьеро, Панталоне, Пульчинелла. Я не посмел их потрогать, только удивился тому, какие они маленькие — едва побольше локтя. Со сцены они казались чуть ли не с меня ростом.

Мариано, стоя на четвереньках,