Новогодняя ночь - Иоланта Ариковна Сержантова Страница 8

Она тщилась обернуться, но помешало головокружение, да внезапное, позабытое давно ощущение безопасности и покоя. Ну, а когда незачем переживать, то к чему лишние движения?

И вот теперь — воцарился сумрак тёплой спальни с мягкой подушкой в тишине… славно!

— Где ты её взял? Разве ты не знаешь, что это дурной знак!

— Какой ещё знак?

— Сова — предзнаменование чего-то нехорошего!

— Покуда ей самой нехорошо! Представь, она лежала в колее, я едва не задавил её, заметил буквально в последний момент. Она пыталась взлететь, но не смогла, попробовала отползти,… Ты ж понимаешь, я не вытерпел дольше следить за её мучениями, взял на руки и поехал дальше.

— Прямо так просто? Взял!?

— Ну, да, под животик, как кошку.

— Она, конечно, красавица, но погляди, какие у неё когти, клюв! Это ж страшное дело!

— Бедняжка сперва не понимала, что происходит, а как согрелась, чуток пощипала меня за руку этим клювом. Знаешь, как когда пельмешек защипывают.

— Да уж, могу себе вообразить…

— А потом она стала глядеть в окошко. Сидела совершенно спокойно!

— Как думаешь, кто это её?

— Да поездом, скорее всего. Едва зацепило, конечно, но много ли ей, крохе, надо…

— Не повезло… Но я-то, я! Представь, гляжу в окошко и показалось, что ты с кошкой! — серая, мохнатая, глаза испуганные…

— Не, не с кошкой, с совой.

Прислушиваясь к разговору, сова хотела было вмешаться, поправить, что она не абы какая птица, а самая настоящая неясыть10, да ещё и серая, но, по чести, было немного лень, ну и бок, конечно, ещё побаливал. Так что она сочла за лучшее подремать до ужина. В разговоре люди упомянули про мясо. Ну, что ж, посмотрим! Сова была не против. Она явно не читала античной мифологии11 и была согласна на всё.

Минуя укоризну

Всякий мнит себя совершенством…

Автор

Спил дуба в оранжевом кружевном чепчике из трутовиков чудился лицом дамы, — загорелой, нестарой ещё, но измождённой горестями, как тяжёлой работой. Соблазнившись крахмальным шитьём сухих трав, склонившись низко, она уже не имела сил поднять голову, и близоруко рассматривала мешковину сосновых игл, толстый войлок палой листвы и панбархат мха, словно приценивалась. Можно было предположить, что она выбирает нечто для шитья, в котором нуждается не по хозяйственной надобности, но по невозможности занять себя как-то иначе.

Прорисованная бесцветным карандашом округа, щурилась свысока на ту бессмысленную возню. Она считала себя важной персоной, превосходящих всех прочих по значительности, избегая принимать во внимание то обстоятельство, что всякому, над кем кичилась она, довольно было сделать крошечный, незаметный шаг в тень, и округа перестанет быть сама собой. Изменит она себе, впрочем, не вмиг, и не враз то окажется заметным, но, коль скоро это произойдёт, ничего уж невозможно будет поправить.

И, дабы осадить округу, вразумить, пока не стало слишком поздно, раздухарился день, даже рассвирепел слегка, от чего взмок и принялся метать ледяные копья с ветвей. Вода немедленно нашла благовидный предлог пролиться с крыши, как через край недостаточно вместительного ведра у колодца, и сделались мокрыми босые ноги последней недели осени, из-за чего коты решили остаться дома, переждать, покуда округа войдёт в разум, да заневестится. Ну, а как наденет она после подвенечный наряд, тогда уж и можно будет выбежать по свежему-то снежку, попеременно поджимая лапы и оставляя повсюду пятна совершенно белых, совершенных следов.

Кем бы был мир, минуя укоризну? Как знать…

И расплачется вишня…

Нарядила осень вишню вербой, только заместо мягких, нежных почек — замершие ненадолго капельки воды. И показалось дерево сделанным из хрусталя, и почудилось оно волшебным, из сказки, так что перестать любоваться им можно лишь по одной причине, — когда стайка свиристелей, спутав капельки с ягодами, освищут вишенку, едва надкусив круглые льдинки.

И расплачется вишня… Или станет теплее немного?..

Даже продрогшая насквозь, жжётся крапива. Люди не умеют так. Они вянут куда скорее. Многим довольно чужого нелестного мнения, недоброго взгляда и слова, чтобы перестать быть собой, а взамен начать оправдываться, прилаживаться к тому, кто обидел нарочно. Зачем? Дабы избежать бОльшей боли, страха гущи.

Отчего она такова, внезапная, неумная тяга нравиться оскорбителю? Заискивая пред его бесцеремонным нахальством, не отыщется противовес содеянному тебе злу, но лишь усугубится оно.

А позволить себе быть собою — не из лёгких затея.

Едва сделается тепло, лёд тает мокрой салфеткой на поверхности пруда. Об руку с морозом ему куда лучше, и вновь он крепок, невзирая на заигрывания солнца. Зачем мы-то не так? И пусть даже сердце не изо льда, не от того не выходит похоже. Несомненности нет, — в правоте, в правде. Ведь… у каждого она своя, да? Но правильно ли, что эдак? Скорее, — ловчее, ибо шире дорога, проще разойтись, не тронув друг друга не то плечом, но взглядом. Всё на себя, всё в себе, всё о себе.

Нарядила осень вишню вербой, не уберегла от насмешек, а той, — хоть бы что. Весна докажет, от которого чего ждать: от кого сладки ягодки, а от кого одни лишь только листочки…

И без того…

Пылит снегом ноябрь напоследок. Пускает пыль в глаза зиме. Дескать, — одним лыком шиты! А та хохочет, разглядывая округу через приоткрытые двери, ходит из угла в угол, морозно скрипя половицами, стучит глухо накрахмаленными инеем юбками. Увешанная аквамаринами с алмазами, она, тем не менее, не выглядит простушкой. Расшитые самоцветами одежды зимы драгоценны в свой час, но никак не раньше.

Снег идёт целую ночь, — мелкий, едва заметный глазу, но уже к рассвету земля из-за него делается вровень: засыпаны впалые щёки оврагов. Побелели, ровно с берёзами и лица прочих дерев, — разгладились морщины стволов с наветренной стороны, посвежели, похорошели, приободрились чудок.

И всё бы ничего, да не совестно ли ноябрю? Умеет быть хорош и сам, без этих экивок, когда студён в меру, да карусель светила сеет лучи сквозь выкованные плети ветвей. А серебряный перламутр неба? Никогда в другое время не бывает оно столь строго и красноречиво. Глянешь на него, и стыдишься до слёз неумения своего срисовать его портрет, дабы любоваться им до следующего ноября.

Воды рек в ноябре холодны и прозрачны. Неутомимы