В погоне за махаоном - Иоланта Ариковна Сержантова Страница 9

Ну, а потом…

После ливня на земле мелкими веснушками проступили лягушата. Невзирая на скромные размеры, в каждом из них проглядывал недюжинной силы характер, что не в состоянии смыть никакими дождями.

Вон тот — филосОф, манкируя проходящими, спокойно взирает на солнце, что неторопливо, пауком взбирается по сетке ветвей. Ни нарочитый подле топот, ни размеренные мимо шаги, ни даже осторожное прикосновение к плечу и оклик: «Эй, парнишка, ты бы лучше отошёл, а то раздавят ненароком!» — не отрывают его от важной роли сопроводителя светила на небеса.

Тесно сплетённая промеж собой листва, как влажные косы. Не ровён час, солнце заплутает, позабудет дорогу наверх, тут без лягушонка никак. Серьёзен малыш, велик в своём предназначении.

Но не всяк лягушонок таков. Иной скачет, не разбирая дороги, куда ему глянется, на виду у ошалевшего от подобного нахальства кота. Другой, после лёгкой пробежки и душа мокрой травы, ныряет в купальню пруда, где принимается вырабатывать штиль и стойкость, как заправский физкультурник…

— Деда, и после любой грозы точно так?

— И так, и эдак, и немного по-иному. А ты, как я погляжу, про бояться-то и позабыл. Чаю, не страшно тебе теперь!

— Не страшно, деда! А можно я схожу на лягушат поглядеть?

— Почему нет. Иди, да ступай осторожно. Махонькие оне, мне с ноготок, тебе с пальчик. Детки ещё, как и ты.

Чужая жизнь

Они не были товарищами в привычном смысле этого слова, и хотя шапочное их знакомство длилось уже довольно долго, но, как водится, лишь «пока шляпа висит в воздухе». Ни до ни после они взаимно не брали один другого в расчёт вне случайных, но довольно регулярных встреч. Изредка, впрочем, осознавая неловкость минуты, по причине неопределённости, — кто они друг другу, знакомцы стояли, обратив к визави лицо с вежливой, беспричинной и бессмысленной от того улыбкой. В минуту слабости, когда молчание начинало заметно тяготить, более междометиями, нежели общими фразами, обсуждали они редкие до заурядности погодные явления.

Среди прочих, особенно выделялась ими солнечная погода, так как дожди потворствовали появлению всё новых и новых комаров, что очевидно досаждали обоим. Явно добродушные и добропорядочные, приятели сочли бы дурным тоном нехорошо отзываться о ком-либо, но в отношении насекомых были единодушны.

— Нет, ну ведь правда же?! — В полупоклоне потирая укушенное комаром место, вопрошал один, и второй ответствовал без промедления:

— Совершенно с вами согласен!

Так бы и тянулось это приятельство неведомо сколь долго, и не переросло б ни во что большее, если бы однажды вечером…

Ожидая поезда из города, с которым обыкновенно приезжал к снимавшим дачу погостить кто-то из многочисленной родни, наши герои, — оба разом, но не вместе, — прогуливались подле железнодорожного вокзала. Заприметив знакомый силуэт, они уже было готовились приподнять шляпы, как вдруг…

— Поглядите только на это! — Воскликнул издали один из приятелей, и помчался прямиком на железнодорожный путь, по которому шаркая чугунными тапками рельс уже плевался кипятком товарный, так что второму приятелю не осталось времени на малодушие, и он побежал наперерез.

Сбитый наземь и с толку, но не с карусели земли, моментально сбившийся «на ты» виновник происшествия выравнивал дыхание, и на вопрос, цел ли, смог лишь кивнуть.

— Ну и куда ж ты торопился?! Разве не слышал, как шепелявит паровоз?

— Представь себе, нет… — Виновато ответил тот.

— Но отчего?! — Изумился невольный спаситель.

— Там, над железнодорожным полотном размахивал крыльями, словно вышитым платочком, махаон…

Надо ли говорить, что с того вечера друзья стали гулять вместе. Не под руку, впрочем, но они шагают теперь рядом, и по-прежнему немногословны. Не из-за отсутствия тем для бесед, а от того, что понимают друг друга без слов.

Котёнку, что едва не поплатился за своё любопытство, устремившись к поманившему его паруснику14, на вид было месяца три, не больше, а собаке, которая не дала случиться непоправимому — чуть больше двух лет, и она с раннего детства боится грохота поездов, но махнула хвостом на свой страх, не истратив на раздумья ни мгновения чужой жизни.

Как в жизни

— Гляди-ка, камни дорожки исписали улитки перламутровыми мелками. И линии все неровные, неловкие, то шире, то тоньше. Ну, это ничего, к школе набьют руку, научатся, как мы, бывало, — и буквы чтоб ровные, и чертить в тетради поля прямо так, без линейки. А кто и окружность рисовал без козьей ножки!

— Это что ещё за ножка?

— Циркуль такой был, для школьников, надевался на карандаш или ручку. Упрёшься в листочек иголочкой, что у него на ножке и крути, сколь надо. Бывало, такими окружностями всю тетрадку изрисовывали — загляденье. Ну и раскрашивали после, красиво выходило.

— Какие глупости…

— У каждого поколения они свои, как и у всякого — свой дар.

— И много было у вас даровитых?

— В классе-то? Хватало. Один в уме перемножал четырёхзначные числа, другой, улыбаясь лёгкости, с которой умел распутывать переплетения вычислений, исписывал листок черновика четырежды, а после, если хватало урока, ещё и пару раз наискось.

— Как это? Так не бывает. Не получится!

— Отчего же! Сперва сверху вниз, потом перевернёт листок и опять сверху вниз, по написанному, и с левого боку, и с правого…

— Да там же после ничего было не разобрать!

— Кому как. Ему понятно, а в тетрадке начисто у него уж давно всё написано. Талант!

Покуда дождь отбивал чечётку босыми пятками по мокрой траве, как каблуками по паркету, я вспомнил ещё и про то, как случалось, на переменке, — стукнет кто дробно по полу, раз, да ещё раз, а ему в ответ с другого конца