Эдуард Веркин - Облачный полк

Эдуард Веркин

Облачный полк

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с письменного согласия издательства.

Интересы издательства “КомпасГид” представляет ООО “Юридическое агентство “Копирайт” (www.juragent.ru).

© Веркин Э. Н., текст, 2012

© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2012

Предисловие

Мы были высоки, русоволосы.Вы в книгах прочитаете, как миф,О людях, что ушли, не долюбив,Не докурив последней папиросы.

Эти строки написал Николай Майоров. В феврале 1942 года двадцатидвухлетний поэт погиб в бою под Смоленском.

Двадцать два года – совсем немного. Но все же больше, чем довелось прожить герою книги, которую вы держите сейчас в руках.

У них, наверное, ничего общего не было, у того деревенского парня и у поэта, студента московского университета. Ничего общего. Разве что гибель на войне. И мифы. Один их предвидел, а другой стал их героем.

Стал не по своей воле – так получилось. Но уже миф зажил своей собственной жизнью. Теперь, чтобы прикоснуться к нему, требуется немалое мужество.

Как оказалось, Эдуард Веркин – очень мужественный человек. Он решился говорить с читателем на тему не то чтобы табуированную, но очень нелегкую. Он решился поднять в своей книге вопросы, которыми мало кто задается. Он решился говорить не так, как говорят об этом обычно.

Впрочем, Веркин, кажется, никогда и ни о чем не говорит так, как говорят об этом обычно. То есть и слова, вроде, обычные, и темы самые обычные, даже сюжеты порой обыкновенные. Но Эдуард Веркин чуть поворачивает обыкновенный сюжет, находит, с какой стороны подойти к обычной теме, придумывает, в каком порядке расположить самые обычные слова, – и получает невероятный результат. Собственно это и называется писательским талантом, подтверждение которому – пять побед подряд в крупных литературных конкурсах.

Однако даже на звездной полке Эдуарда Веркина, на которой живут сериал «Место снов», романы «Друг-апрель» и «Мертвец», «Облачный полк» стоит особняком. Дело в том, что действие предыдущих происходит хоть в реальной, хоть в фэнтезийной, но в современности. А «Облачный полк» – роман исторический. Его героям приходится не только переживать обычный для подростков кризис взросления, но и справляться с обстоятельствами, которые вовсе не успокаивают. Герои «Облачного полка» оказались заложниками этих самых страшных обстоятельств и вынуждены бороться с ними по-настоящему: с оружием в руках. Но сказать, что рядом с этими обстоятельствами меркнут все другие проблемы, которые обычно волнуют подростка, – это значит сказать неправду. Потому что всегда и везде для человека будут важны друзья и враги, отношения между людьми, отношения с миром, первая любовь, познание себя. И честь. И честность.

Я очень боюсь рассказывать еще что-то об этом романе: трудно удержаться от спойлеров. Трудно, но необходимо. Потому что «Облачный полк» – это тот путь, который читатель должен пройти сам. Обязан пройти. Неслучайно московский журналист Шамиль Идиатуллин сказал о романе: «Его необходимо прочесть каждому, кто читает по-русски».

Прежде чем эта книга появилась в том виде, в каком вы держите ее сейчас в руках, больше тысячи читателей – и юных, и тех, кого принято называть взрослыми, – проголосовали за нее. Рукопись романа «Облачный полк» вышла в финал Национального конкурса на лучшее литературное произведение «Книгуру» и была опубликована на сайте конкурса, чтобы дальнейшую судьбу этого текста и еще четырнадцати других определило читательское жюри. Читатели присудили произведению Эдуарда Веркина безоговорочную победу.

Ксения Молдавская

Глава 1

– Как свистеть-то?

– Можно не свистеть, можно кричать.

– Кричать?

– Издавать боевые кличи, – поясняю я. – Вот так примерно.

Я кричу. Кажется, получается не очень: пискляво, как-то даже капитулянтски. Я от себя такого не ожидал. Вовка хихикает.

– Не страшно, – говорит он. – Совсем-совсем. Надо могуче. Я про теннисистов видел передачу, они всегда кричат – так сильнее бить получается. И каратисты кричат. И штангисты – они тоже ведь толкают. Толкать, наверное, тоже с криком легче?

– Наверное.

– Тогда попробую.

Вовка набирает воздуха, сводит облезлые от загара лопатки и с чужим криком срывается с места.

Перепрыгивая через корни сосен, выставив перед собой руки, несется по песчаному откосу, врезается в нос лодки. Бешено месит ногами песок, зарывается почти по колено, рычит, упираясь лбом в водорез.

Лодка сдвигается сантиметров на двадцать, на полшага.

– Видел?! – победно кричит Вовка. – Видел, а?! А ты говорил!

Он оставляет лодку, заходит по колено в реку, сует голову в воду. Минуту держит дыхание: легкие развивает.

Выныривает.

– Тут везде рыба мелкая сидит. – Вовка проглаживает ладонью волосы, отжимает влагу. – Килька какая-то наглая… Видел, как лодка сдвинулась? На метр!

– Так до вечера толкать будешь.

– Не, не до вечера. Уже немного совсем осталось, я уж дотолкаю.

Вовка вновь поднимается по берегу, собирает створки жемчужниц. Кажется, он собирается сделать из них ожерелье.

– Еще раза три, – говорит Вовка. – Потом вода уже сама подхватит.

Вовка прячет жемчужниц в рюкзак, поворачивается к реке, разбегается, врезается в лодку – двадцать сантиметров.

– Ага! – Вовка пинает посудину в бок. – Вот так!

Возвращается, набирает высоту и обратно.

Этим он занимается уже почти час. Упорный. Я бы давно бросил. Взял бы вон ту жердину, подцепил киль, навалился плечом, да и сдвинул. Или за корму раскачал, лодка бы и снялась. Но ему так неинтересно.

Я сижу на обрыве, греюсь, шевелю пальцами. Ага, суббота, суббота ленива, как старый пес. Особенно до обеда, смола и мед, и пахнет примерно так же, и в небе висят сонные птицы, кажется, чайки, ну-ка…

– Это парапланы, – перехватывает Вовка мой взгляд. – В Рыбачьем пять штук, по восемьсот рублей катают. Говорят, здорово. Над заливом и вдоль берега…

Вовка вздыхает.

– Твой дед меня убьет, – отвечаю я.

– Да он и не узнает, – отмахивается Вовка. – Он свечи менять думает, теперь целый день провозится.

– И отец убьет, – напоминаю я.

– Отец сам с парашютом прыгнуть собирается.

– Он уже двадцать лет собирается. Еще пару годков – и ни один парашют его уже не выдержит.

– Это да…

В полдень часы переворачиваются, время чуть ускоряется, и жизнь уже не так интересна. А с восьми до двенадцати – то что надо: чувствуешь перспективу. Минуты не спешат, и ты не спешишь вместе с ними. Можно забраться поглубже в кресло и смотреть на залив, на острую полоску воды между красными соснами. Иногда там мелькает белый парус, а иногда зеленый.

Сегодня никакого.

Вовка залезает на сиденье лодки, срывает бандану, машет в небо. Поскальзывается, падает в воду, поднимается, трава через плечо, выбирается на песок. Толкает лодку. Всё, мимо, устал.

– Опять не получилось, – говорит Вовка. – Тяжелая…

– Помочь?

– Не, не надо, завтра сам столкну. Все равно сегодня не успели бы.

Это точно: сегодня мы вообще редко куда успеваем.

– Пойдем, что ли…

Вовка смотрит на часы.

– Пойдем, а то опять орать будут. Весла только возьму…

Он сбегает к лодке, выворачивает весла. Тяжелые, почерневшие, настоящие весла с пиратских шлюпок. Забрасывает на плечи, продавливаясь в песок, взбирается наверх. Пытается насвистывать залихватское. Весла раскачивают его справа налево.

Мы шагаем сквозь сосны. Вовка цепляется веслами, а тащить их вертикально у него сил не хватает. Когда падает в четвертый раз, начинает ругаться. Сначала ругает весла, затем лодку, затем своего тренера, погоду и почему-то японцев; чем уж они ему не угодили? И белок, которые обнаглели и украли у него с утра две чурчхеллы. Они его доведут – возьмется за пневматику…

Весело у него получается, злобно. Очень скоро я понимаю истоки вдохновения: на крыльце нас уже поджидают. И скоро ругают уже Вовку. Занудно, долго, на два голоса, один мудрее другого. Мне надоедает это слушать, и я отправляюсь на веранду. Устраиваюсь в кресле, натягиваю валенки, вытягиваю ноги. Валенки в августе, сон в субботний полдень.

В двенадцать просыпаются звуки. Вовка притащил из гаража стремянку и разбирает антресоли. Гремит алюминиевой посудой, роняет чугуны и подшивки «Роман-газеты». Роняет котелки, футляр от аккордеона, старые пластинки с небрежными царапинами вдоль и глубокими поперек. Роняет брошюры о лыжном туризме и аквариумистике, связанные в плотные пачки. Брякает самоварами. Когда-то я коллекционировал самовары, можно сказать, был знатоком самоварного дела. До сих пор отличу по звуку: вот грохнулся настоящий столетний тульский пузан, двухведерный, с медалями; а вот – современный, легонький, хотя и тоже тульский, покатился, как консервная банка – звук несерьезный.