Анатолий Мошковский - Белые буруны

Анатолий Иванович Мошковский

Белые буруны

На скамейке у небольшого деревянного дома сидел дедушка Афанасий, окруженный гурьбой ребят. Всем на скамье места не хватило, и кое-кто из мальчишек уселся прямо на землю и, обхватив руками колени, снизу смотрел на морщинистое лицо дедушки, на его клочковатую сизую бороду. На изрезанной трещинками шее виднелась тесемка нательного креста. Дедушка сворачивал желтыми от махры пальцами цигарку и рассказывал, как «взял» своего шестого медведя.

Всего за свою жизнь он убил четырнадцать медведей. Четырнадцать грозных косматых зверей. И мальчишки этой окраинной иркутской улицы ловили момент, когда дедушка Афанасий, опираясь рукой о бревенчатую стену дома, выходил погреться на солнце.

— Выследил я эту шубу в Черной пади, — говорил дедушка. — Была при мне рогатина, нож да собака Волк, лайка, серая с белыми ушами… Померла теперь, царство ей небесное…

В это время к ним подошел высокий парень в синем комбинезоне с засученными рукавами.

— Дед, дай закурить, — попросил он.

И тотчас, как только раздался его голос, с земли вскочил один из мальчишек; вскочил, повернулся к нему спиной и зашагал прочь.

— Вы куда это торопитесь, Гавриил Пантелеймонович? — спросил парень, заслюнивая цигарку.

Но мальчишка — его звали Гаврик — даже не обернулся. Его узкие прыгающие плечи, небрежно ступающие босые ноги и тоненькая шея — все выражало величайшее презрение к парню в синем, пропахшем керосином комбинезоне. Гаврик скрылся. Все думали, что он ушел домой или валяется сейчас у себя на огороде. И все ошибались. Гаврик обогнул квартал и с другой стороны, из-за угла дома, наблюдал за ними: скоро ли уйдет этот парень? Уж очень хотелось дослушать историю про шестого медведя. А этот, в комбинезоне, уже третий месяц отравлял его существование на земле.

А между прочим, этот человек был не кто иной, как его родной брат.

Звали его Валентин, работал он шофером «на ГЭСе», как говорили в городе, а правильней — на строительстве Иркутской гидроэлектростанции. И был он всего на каких-нибудь пять лет старше Гаврика. Но непроходимой пропастью легли между ними эти пять лет.

У Валентина были веселые серые глаза с маленькими, острыми, как булавки, зрачками: посмотрит — уколет.

Ангара — ледяная река. Даже в августе не каждый рискнет искупаться в ней. Ангара — стремительная река. Как кабардинский скакун, проносится она через город. А Валентин запросто переплывал ее. И даже губы не дрожали от холода, когда вылезал на берег. А вот Гаврик еще ни разу не вымочил своих трусов в ангарской воде. На Иркут бегал купаться, это верно, — вода там теплая, и в затонах барахтался — тоже верно. А в Ангаре только пальцы ног мочил.

Валентин легко взбирался на самый высокий кедр и швырял оттуда шишки, а Гаврик только подбирал их и щелкал маленькие коричневые орешки. Валентин в тире три пули подряд сажал одну в другую, а Гаврик только подавал ему патроны. Валентин с маху перепрыгивал высокую изгородь возле их дома, а Гаврик бежал в обход, в калитку.

— Ну, куда ты годен? — спрашивал Валентин.

Гаврик бормотал что-то насчет того, что через пять лет и он… Но Валентин обрывал его:

— А я в твои годы уже кое-что умел…

На улице говорили, что он водит свой огромный грузовой «МАЗ», как летчик — реактивный истребитель. И ни разу милиция не отнимала у него права. Зарабатывал он раза в два больше отца с матерью. В три месяца трепал новый костюм, и мать, вздыхая, перешивала из него костюм для Гаврика.

И вот его-то, такого человека, у которого были веселые стремительные глаза, на всю жизнь возненавидел Гаврик.

Случилось все недавно. Однажды на улице толпа ребят окружила девочку. Она кулаками давила слезы, косички прыгали на ее плечах. Рядом стояла мать и вздрагивающим голосом спрашивала, кто выхватил у ее дочери кулек с яблоками, который девочка несла из магазина, — яблоки в этом сибирском городе бывали редко. Все молчали. К толпе подошел Валентин. Широко расставив ноги и сунув руки в карманы комбинезона, он окинул взглядом ребят и вдруг сказал:

— Эй, Гаврик, посмотри мне в глаза.

Кровь бросилась в лицо Гаврику.

— Где яблоки?

До сих пор Гаврик не может понять, как Валентин догадался. Брат стоял над ним, не вынимая из карманов рук, и внимательно рассматривал его.

— Неси яблоки, — сказал он. — Живо.

Но принести яблоки при всем желании Гаврик не мог. Минуту назад, забравшись в огород, он доел последнее и на две дырочки ослабил ремень. Он вышел на улицу только для того, чтоб отвести от себя подозрения. Тогда Валентин протянул женщине десятку за яблоки, сунул руки в карманы и зашагал домой. Вот и вся история. И этого было достаточно, чтоб испортить Гаврику всю жизнь. Он стоял у забора, и десятки глаз царапали его лицо. И это сделал брат. Родной. При всех. Гаврик здесь же дал клятву порвать с братом. Навсегда. Навек. Вырастет у него седая борода, как у дедушки Афанасия, а с братом — ни слова. Валентина любила вся улица. Валентин обошелся с ним, как с последним человеком. Из-за кулька яблок испортил ему жизнь! Играют мальчишки в футбол — редко поставят его в нападение; идут мальчишки на рыбалку в Кузьмиху — могут забыть зайти за ним. И Гаврик возненавидел брата. Он для него больше не существовал. Попросит кто-нибудь позвать Валентина — ноль внимания. А однажды, вспылив, Гаврик сказал матери, что видел Валентина на танцульках в саду имени Парижской коммуны с соседской Ленкой. Но мать почему-то не придала этому никакого значения.

И вот сейчас, повернув кепку козырьком назад, Гаврик выглядывал из-за угла дома, ждал, скоро ли уберется Валентин. А тот не торопился уходить. Он согнал с лавки двух пацанов, уселся рядом с дедушкой, и они о чем-то заспорили. Наконец Валентин поднялся и, гоня перед собой камешек, ушел. Он был в отпуске и днем без дела слонялся по городу. Когда Валентин исчез за поворотом, Гаврик повернул кепку козырьком вперед, вышел из укрытия и ленивой походкой подошел к скамье. Он не мог продолжать свою жизнь, не узнав о поединке с этим шестым медведем.

— Ерунда, — говорил дедушка. — У Ангары звериный норов. Не сломить ее!

Гаврик насторожился: о чем это они?

— А все-таки ее перекроют! — упрямо возразил один мальчишка, Серега Каурин. — Днепр перекрыли, и Волгу перекрыли, и Каму перекрыли.

— А Ангара — это Ангара! — повысил голос дедушка.

Сколько лет уже весь Иркутск живет разговорами об этой стройке! Гаврик еще учился в первом классе, а на берегу реки и на Кузьмихинском острове уже возносились в небо большущие бурые горы гравия и глины. И Гаврик с мальчишками лазил по ним… И вот оказывается, что в этом месяце перекроют Ангару!

— Перекроют, перекроют! — орали мальчишки.

— Дурак ты, дед, — сказал Гаврик и пальцем постучал себе по лбу.

Дедушка махнул рукой, поднялся, осторожно выпрямился и, держась за стену, пошел домой.

— Тебя кто сюда звал? — набросились мальчишки на Гаврика. — Проваливай!

И Гаврик ушел. Кому пожалуешься?

Случилось так, что в день, когда по радио объявили о перекрытии, Гаврик гостил у тетки в колхозе, неподалеку от Иркутска. Вот угораздило уехать в деревню — молочка попить и подышать воздухом, когда в городе начинались такие события!

Уже через час после сообщения Гаврик трясся в кузове попутной машины. К вечеру был в Иркутске. Домой не заходил — не хотел встречать брата, да и времени не было. На ходу взобрался в кузов другой машины и понесся на стройку.

Уже смеркалось, но стройка была в огнях. Огни горели на здании ГЭС, еще недостроенном, опутанном прутьями арматуры и досками опалубки. Огоньки светились на журавлиных шеях гигантских портальных кранов. Огни пылали на эстакадах, расплывались, вставали высоким трепетным сиянием. Внизу, через здание гидростанции, там, где будут установлены огромные турбины, уже с ревом проносилась вода. Она шла новым руслом. Но река еще летела и по своему старому руслу, по которому шла тысячи веков. И Гаврик помчался туда, где перекрывали это старое русло. Он пробежал через здание гидростанции под громадными арками стоящих на рельсах портальных кранов, он перепрыгивал резиновые кабели, железные трубы, баллоны с газом, похожие на торпеды…

Да и как было не спешить? Ангару могли перекрыть, не дождавшись его.

Когда он увидел сверкающую в огнях реку, темную спину понтонного моста, по которому с грозным гулом двигались колонны машин, и вспыхивающие на ветру знамена, Гаврик на минуту остановился, чтобы вобрать в себя всю эту красоту. Затем он помчался вниз, к дороге, проложенной от карьеров к мосту.

— Дяденька, возьмите! — заорал он и замахал руками проходившей машине.

Но машина прошла мимо, содрогаясь под тяжестью груза и растирая жерновами колес сухую глину. За ней шла вторая машина, прощупывая фарами дорогу.