Екатерина Польгуева - За секунду до взрыва Страница 10

Я думала, Помойка ужасно разозлится, что его обозвали «безмозглым идиотом». Но нет. Он будто бы даже успокоился. Может быть, разглядел в случившемся то, чего не замечал раньше.

– Да уж, в логике вам не откажешь. А все же странный вы человек. Поверьте, я много за последние годы общался со школьной администрацией, но таких, как вы, не встречал. Даже среди русских. Все они боялись. Многие вовсе не за себя, а за школу, за учеников. Боялись и были послушными.

– Ну и где теперь они сами, их школы и их ученики?

– Это верно, – хихикнул Помойка. – Но и вы нарветесь, господин Силик. Эти трое, конечно, были лишь исполнители. Даже Паметан, самый умный из них. Тут явно целая организация, доморощенная, непродуманная, как обычно у малолеток. Рано или поздно они попадутся. И потянут за собой вас, на что мне плевать, и меня, чего допустить я, конечно, не могу. Так что берегитесь.

– Спасибо за предупреждение! – директор встал.

– Что ж, раскланяемся до завтра. У нас ведь еще остался этот голодранец Оданс из седьмого класса и Мкртчан. На кой он вообще влез?

Дослушивать я не стала, пока не поздно торопливо юркнув за пыльную фиолетовую портьеру. И уже спрятавшись, поняла, что забыла под столом секретарши рюкзак. Ну и фиг с ним. Может быть, Помойка и не заметит. Он не заметил. Я услышала, как хлопнула одна дверь, директорская, потом другая – приемной. Ушел…

– Господин Силик, можно? – минут через пять я все же рискнула сунуться в кабинет директора.

– Марта Даба? Ну заходи, конечно. Случилось еще что-нибудь? – Силик явно устал. Его и без того всегда бледное лицо было как бумага. Не очень-то ему, видно, хотелось общаться. Хотя в карих прищуренных глазах мне почудился интерес.

– Нет, что вы, ничего не случилось. Госпожа Анна сказала, что у вас мой пригласительный билет на елку и книга со стихами.

– Ах да, конечно! Ты садись, Марта. Может быть, хочешь кофе?

Раньше я никогда не пила кофе с директором, и, хотя было неловко, я согласилась. Силик из большого термоса налил кипятка в две чашки, добавил растворимого, достал печенье.

– Все же ты у нас победительница. Надо бы поздравить, как следует, чтобы все ребята в школе узнали. А тут…

Силик отхлебнул из чашки, и я заметила, что у него рука дрожит. Мне вдруг мучительно жалко стало и директора, и мальчишек, которых, если бы не он, могли отдать на расправу военной полиции, и Томаса-Альбиноса из нашего класса, и шестиклассника Яна, у которого снайпер застрелил брата. Кем бы ни был этот проклятый снайпер! И себя, несмотря на яркий пригласительный билет и толстенький сборник, в котором напечатано мое стихотворение. Какой смысл во всем этом, если нельзя похвастаться книжкой и стихами отцу, если на праздник по билету «на две персоны» нельзя прихватить с собой Дина. Чтобы не расплакаться от накатившей на меня жалости, надо было не молчать. И я заговорила:

– Но ведь вы же не виноваты, господин директор, что так все получилось! Вы, наоборот, всегда хотите как лучше.

Силик коротко вздохнул, потер переносицу и тоже заговорил. Я как-то сразу поняла, что не мне он отвечал, не со мной разговаривал.

– Я не виноват, это точно. И все всегда старался делать по уму. И по совести. А мало, что ли, таких же людей: и здесь, и там. И что, получилось по уму и по совести? По уму и по совести обложить Город со всех сторон и обстреливать из тяжелой артиллерии. По уму и по совести выгнать из Города людей, говорящих на языке, который тебе не нравится. А кто сам не захотел убраться, бросив все, того… Ох, ладно, Марта. Что-то я не праздничные вещи говорю, не поздравительные. Ты уж прости, устал и расстроен, сама понимаешь.

– Что вы, какой тут праздник, – меня растрогала неожиданная откровенность директора, и я опять чуть было не пустила слезу.

– И все же скажи Александру, чтобы поосторожнее. Листовки эти… Добром не кончится.

– Ну что вы, господин Силик! Дед к листовкам никакого отношения не имеет. Он вообще этим не интересуется.

– Дед? – удивился Силик. – Какой еще дед?

Я смутилась, поставила пустую чашку на стол, а не на блюдце, торопливо подхватила снова. Чашка еще не остыла, и на лакированной поверхности стола стремительно сжималось влажное пятно.

– Это мы Александра Извида так называем, из нашего класса.

– А… этого мальчика, новенького. Он, кажется, беженец из Синереченска? Я вообще-то не о нем. Но и он тоже, всем надо быть осторожными. Как он вообще, Извид, привык уже, вписался в коллектив?

Я уверила директора, что Дед вполне даже вписался, лучше многих стареньких, кто с нами с первого класса. Недаром же – Дед. Пообещала, что все мы будем очень осторожными (хотя как это сделаешь, если то стрельба, то полиция, то листовки, – и ничего от тебя не зависит). Сунула в рюкзачок книгу с аккуратно вложенным в нее пригласительным, и только выйдя в абсолютно пустой и уже остывающий коридор, сообразила, что Александр, о котором говорил Силик, – это мой брат. Интересно, а он-то тут при чем? Но думать об этом было некогда. На улице меня ждал Дед. А там, как известно, ледниковый период.

– Ну наконец-то! – Дед с виду совсем не казался замерзшим, а ведь торчал у крыльца минут двадцать, не меньше. Все же, несмотря на всю внешнюю непохожесть, что-то общее у Деда и моего брата Александра явно есть, и не только имя. Хотя бы морозоустойчивость. Дед был без перчаток, руки в карманы не прятал. Я свои рукавицы натянула сразу, а на его голые руки даже смотреть без озноба не могла, но уверена была, что они теплые. Такие уж они, с горячей кровью, два Александра – большой и поменьше. Тут я вспомнила странное предупреждение директора об осторожности и рассказала Деду обо всем, что услышала (точнее – подслушала) в приемной.

– Значит, спас ребят от полицаев. Хороший он человек, ваш директор.

– Почему ваш? Наш, я же ему сказала, что ты вполне вписался в коллектив. А что хороший, так это ясно! Такого еще поискать!

– Хороший, только слабый, – по-взрослому и как-то нехорошо, неправильно хмыкнул Дед.

Я возмутилась, так возмутилась, что едва не задохнулась редким морозным воздухом. Я кашляла, а Дед заботливо хлопал меня по спине. Прокашлявшись, наконец, просипела:

– Почему слабый, ты зачем так говоришь?

– Не заводись ты. Я ведь никого обидеть не хотел. Может, сам он и не слабый, даже наверное нет. Положение у него слабое. За кого он, с кем он? Для всех он чужой. Элементарная логика подсказывает, что если что-нибудь случится, никто ему не поможет.

– Что случится, почему не поможет? Он-то всем помогает! – кричала я.

– Не ори на морозе, простудишься. Ну ляпнул я глупость, чего разоряться-то на всю улицу? – примирительно сказал Дед.

Но я не унималась:

– Силик – он за правду, за справедливость! А ты сам-то, ты сам за кого?

Дед остановился, бросил школьную сумку на землю. Глаза его вдруг вспыхнули незнакомой желтой яростью, но тут же погасли. Заговорил он уже спокойно:

– Понимаешь, я жить хочу. Я видел, как людей раздетыми выбрасывали из домов, как жгли эти дома с теми, кто выбежать не успел. Как облавы на них устраивали, охотились, словно за зайцами в лесу. А мне не хочется, чтобы со мной – вот так. Не буду я жертвой, беспомощной и невинной! Как эти, которые с листовками попались. Или как Силик.

Его голос был таким же ледяным, как парковые дорожки. А меня прошиб пот. Это холодное спокойствие Деда показалось более страшным, чем его непривычная ярость. В конце концов, что мне известно о той, прошлой жизни Деда в Синереченске, о том, как они с матерью оттуда бежали? Я ведь даже не знаю, были ли у него другие родственники. Отец, как он сказал, умер полтора года назад. А братья, сестры, бабушки-дедушки? Мы в Городе привыкли думать, что нам хуже всех, про то, как живут другие, знать не знаем. А ведь и тутошняя жизнь Деда с мамой и других беженцев куда труднее, чем моя.

Дальше мы шли молча, и молчание наше было тягостным. Раньше мы с Дедом никогда не ссорились, а если и пререкались, то всегда не всерьез, дурачась. То, что случилось, было страшнее, чем ссора. Почему-то я чувствовала себя виноватой. Или правда виновата? Но и Деду, кажется, тоже было фигово. Я не выдержала, молчать дальше уже не было сил.

– Нет, все-таки обидно! Из шести уроков было всего лишь два, остальные пропали. Но вот контрольная по алгебре, черт бы ее побрал, пропадать и не думала. Всегда так, по закону мировой подлости.

Дед откликнулся сразу, в обычной своей манере. Видно, и ему молчаливая наша дорога была невмоготу:

– Странный все-таки ты, Марта, человек. Ведь элементарная логика подсказывает, что тебе как раз повезло. Если бы контрольной не было, ты бы не получила свою «восьмерку» и схлопотала бы «неуд» за полугодие. Оно тебе надо?

– Больно уж ты, Дед, расчетливый. Разве не приятно было бы сорвать урок этому придурку Золису? – говорила я ворчливо, хотя на самом деле, мне хотелось прыгать от радости. Все стало, как прежде.