Фрэнсис Бернетт - История маленького лорда Страница 10

А Седрику и в голову не приходило, что он произвел такое отрадное впечатление на себялюбивого, черствого старика.

Дед расспрашивал внука о его жизни в Нью-Йорке, о его друзьях и слушал, не спуская глаз с ребенка. Маленький лорд охотно отвечал на все вопросы, рассказывал ему про Дика, про Джека, про торговку и про мистера Гоббса, описывал республиканские митинги. Он дошел до революции и Четвертого июля и вдруг, что-то вспомнив, остановился.

— Что случилось? — спросил дед. — Почему ты не продолжаешь?

Маленький лорд завозился на стуле: ему стало неловко.

— Я вдруг подумал, что этот разговор наверное вам неприятен, — отвечал он. — Может быть, кто-нибудь из ваших участвовал в войне?.. Я забыл, что вы англичанин…

— Можешь продолжать, никого из моих там не было. Ты забываешь, что ты сам англичанин.

— О, нет, — быстро возразил Седрик, — я американец.

— Ты — англичанин! — жестко повторил старик. — Твой отец был англичанин.

Его развлекал этот спор, но Седрик был недоволен и покраснел до корней волос.

— Я родился в Америке, — протестовал он, — а кто родился в Америке, тот американец. Извините, что я возражаю вам, — прибавил он учтиво, — но мистер Гоббс сказал, что, если будет война, я… я должен стоять за американцев.

Граф сухо улыбнулся.

— За американцев? — переспросил он.

Он ненавидел все американское, но его забавлял этот маленький патриот, и он подумал, что со временем из него может выйти хороший англичанин.

Они не успели еще потолковать о революции, как пришли доложить, что подан обед.

Седрик встал, подошел к деду и, взглянув на его больную ногу, спросил:

— Хотите, я помогу вам? Вы можете опереться на мое плечо. Когда мистер Гоббс ушиб ногу о бочку с картофелем, он всегда опирался на меня.

Высокий лакей чуть не засмеялся, рискуя потерять за это место. Он всегда служил в аристократических домах и никогда не позволял себе улыбаться в присутствии господ. Теперь он с трудом удержался и только тем и спасся, что уставился на одну из картин.

Старый граф окинул глазами внука с головы до ног:

— Ты думаешь, что будешь в силах меня удержать?

— Полагаю, что да, — отвечал Седрик. — Я очень сильный, ведь мне семь лет. Вы можете одной рукой опереться на палку, а другой на мое плечо. Дик говорит, что у меня очень крепкие мускулы для моих лет.

Седрик сжал кулак и согнул руку, чтобы показать мускулы, он это сделал с таким серьезным лицом, что лакей опять принялся разглядывать картину.

— Хорошо, — сказал граф, — попробуем…

Седрик подал палку и помог ему встать. Обыкновенно лакей делал это, и старик всегда яростно ругался, когда чувствовал приступы подагры. Теперь же он молчал, хотя нога болела. Ему хотелось испытать мальчика. Медленно встав, он положил руку на детское плечо, мальчик осторожно сделал шаг вперед и зорко следил за движениями больной ноги подагрика.

— Обопритесь сильнее на меня, — сказал он, — я пойду тихонько…

Капризный старик дал ему почувствовать всю свою тяжесть и нарочно налегал больше на его плечо, чем на палку. После нескольких шагов лицо маленького лорда все вспыхнуло, сердце так и застучало, но он подбадривал себя, помня о том, что Дик похвалил его мускулы.

— Не бойтесь, — твердил он, — мне ничего… если… если недалеко идти.

До столовой было действительно недалеко, но маленькому лорду показалось, что они идут ужасно долго. Рука на его плече становилась все тяжелее с каждым шагом, дышалось все труднее, но он не думал сдаваться.

— Вам очень больно? — спрашивал он у деда. — А вы держите больную ногу в воде с горчицей? Мистер Гоббс всегда ставил ногу в горячую воду. Арника {6} тоже хорошее средство.

Лакей и огромная собака следовали за ними; лакей смотрел с изумлением на мальчика, который, напрягая все силы, стойко переносил такую тяжесть. Граф тоже бросал удивленные взгляды на раскрасневшееся личико внука.

Наконец они вошли во внушительную столовую, дотащились до стула, и граф уселся. Седрик вынул красный платок, подаренный Диком, и утер им лоб.

— Как сегодня жарко! — заметил он. — Вероятно, вы топите камин из-за вашей ноги, но мне кажется, немного жарко.

— Тебе тяжело было идти, — сказал граф.

— О, нет! Мне было не тяжело, но жарко… впрочем, летом всегда жарко… — И он опять вытер свои мокрые кудри красным платком.

Место маленького лорда было напротив деда, на другом конце стола. Стул ему был не по росту, и вообще все: большая комната, высокие потолки, массивная мебель, огромная собака, высокий лакей и сам граф — были таких размеров, что мальчик среди них казался крошечным.

Хотя граф был одинок, он жил роскошно, и обед был богато сервирован. Странно смотрелась огромная комната с лакеями, безмолвно стоящими вокруг стола, уставленного яркими свечами, сверкающим серебром и стеклом, с суровым стариком во главе стола и крошечным мальчиком напротив. Граф был страшно требователен к еде, хотя сам мало ел, сейчас же аппетит его был лучше, может быть, оттого, что он не злился и думал о другом. Внук занимал его мысли, граф смотрел на него через стол и заставлял говорить. Никогда граф не представлял, чтобы разговор ребенка мог его развлечь. Но маленький лорд забавлял и удивлял его — старик не мог забыть, как твердо мальчик вынес его тяжесть.

— Вы не всегда надеваете свою дворянскую корону? — почтительно спросил Седди.

— Нет, — отвечал граф улыбаясь, — она мне не к лицу.

— Мистер Гоббс говорил, что будто вы всегда ее носите, но потом подумал и прибавил, что вы ее, вероятно, снимаете, когда надеваете шляпу.

— Да, я ее иногда снимаю.

Один из лакеев вдруг странным образом закашлялся, закрывая рот рукой.

Седрик первый кончил обед и, прислонившись к спинке стула, осматривал комнату.

— Вы должны гордиться вашим домом, — сказал он. — Какой он великолепный! Я не видел таких… Правда, мне только семь лет, и я вообще мало видел…

— Ты думаешь, я могу гордиться своим домом? Да?

— Конечно, всякий им гордился бы. Я бы точно гордился, если бы он был мой. Какой у вас парк! Какие деревья! Как листья шелестят! — Он замолчал на мгновенье и потом прибавил: — Но не слишком ли он большой для двоих?

— Разве ты находишь, что он слишком велик?

— Нет, но мне кажется, что если бы мы не жили дружно, то было бы очень скучно…

— А как ты думаешь, мы будем друзьями?

— О, да! Мистер Гоббс и я, мы были большие друзья. Я его любил больше всех, кроме моей дорогой.

Брови старика сдвинулись.

— Кто это — дорогая?

— Это моя мама, — тихо ответил маленький лорд.

Ему уже пора было спать, и он немного устал. Различные впечатления утомили его, и он вспомнил, что первый раз в жизни будет спать в доме, где нет его матери. Он думал все о ней, ему не хотелось больше говорить, и граф заметил, что на лицо его набежала грустная тень. Но Седрик все-таки бодрился, и, когда после обеда они возвращались в библиотеку, он опять подставил деду плечо, и рука старика уже давила не так сильно.

Когда лакей ушел, маленький лорд сел на ковер против камина, около собаки, и молча гладил ее.

Граф наблюдал за ним: глаза мальчика казались грустными и задумчивыми, раза два он тяжело вздохнул.

— Фаунтлерой, о чем ты думаешь? — спросил граф.

Маленький лорд поднял глаза и сделал усилие, чтобы улыбнуться.

— Я думаю о моей дорогой и… и лучше я встану и похожу по комнате.

Он поднялся, положил руки в карманы и стал ходить взад и вперед; губы его были сжаты, на глаза навернулись слезы, но он высоко держал голову и ходил твердым шагом. Дугл шел за ним по пятам и тревожно посматривал на мальчика. Маленький лорд положил руку на голову собаки.

— Хороший пес, — сказал он. — Это уже мой друг: он понимает меня.

— Да что с тобой? — спросил граф. Он видел, что на ребенка навалилась тоска по дому, но он храбро старается себя пересилить, и это нравилось графу. — Подойди сюда, — сказал он.

Мальчик подошел.

— Я никогда не отлучался из дому, — проговорил он тихо. — Как-то странно ночевать не дома, а в чужом замке. Но дорогая недалеко отсюда — она велела не забывать этого. И притом мне уж семь лет, я большой и могу глядеть на ее портрет.

Он вынул из кармана темно-лиловый бархатный футлярчик.

— Вот он. Надо нажать пружину, крышка откроется, и внутри она!

Маленький лорд стоял рядом с графом и доверчиво прижался к его руке.

— Вот она, — повторил он, улыбаясь, когда футлярчик открылся.

Старик нахмурился, он не хотел смотреть и все-таки невольно взглянул на портрет: это было прелестное, почти детское лицо, до того похожее на сына, что граф вздрогнул.

— Ты очень ее любишь? — спросил он.

— Очень, — кротко отвечал ребенок. — Я ее очень люблю. Мистер Гоббс мой большой друг, и Дик, и Бриджит, и Мэри, и Майкл — они все мои друзья, но дорогая — мой самый лучший друг, мы друг другу все говорим. Отец оставил ее мне, чтобы я ее берег, и когда я вырасту, буду ради нее работать…