Олег Тихомиров - Зеленое окно Страница 10

— Где так научилась? — спросил я, когда Верка, раскрасневшаяся и возбужденная, села рядом со мною на диван.

— В лагере… еще прошлым летом. — Она сразу не могла отдышаться, — У нас все вожатые… ил музыкального училища были… Такие пляски устраивали!..

А потом вышли на середину комнаты Таня и Виталька. Затем опять отплясывала одна Верка. Но чаще всего они танцевали втроем.

Таня не так ловко притопывала, хотя все же у нее получалось здорово. «В порядке», — отметил я про себя. Зато Виталька танцевал неважно, движения у него были скованные, а лицо — вот смех-то! — лицо было таким серьезным и сосредоточенным, будто он в уме решал и никак не мог решить задачку по алгебре.

Но все же он танцевал, а я…

— Эдик, иди к нам, — услышал я голос Тани.

— Не хочу, — сказал я.

— Почему? — спросила Верка.

— У нас в лагере не было вожатых из музыкального училища. — И я опять стал рассматривать кедровую шишку.

После танца ко мне подсел Виталька:

— Что не танцуешь?

— Не умею, — сказал я.

— Ерунда! Притопывай под музыку, и все. Вон у меня как получается.

— Блеск! — сказал я.

— Видишь, — снисходительно проговорил Виталька. — Притопывай, и все дела.

— Боюсь, твои духи свалятся. — Я кивнул на подоконник.

Виталька на миг смутился, а потом сказал:

— Научись. Топать тоже нужно уметь. Вон на второй полке слева учебник танцев лежит. Желтый корешок. Почитай.

Когда вновь заиграла пластинка, я от нечего делать подошел к книжным полкам. Я скользнул взглядом но корешкам книг, остановился на желтом. «Герберт Уэллс, — было написано на нем. — Человек-невидимка».

Я взглянул на две свои книжищи — они так и лежали на подоконнике, Таня их даже не раскрывала.

Кончилась музыка, остановилась пластинка.

— Я пойду, — сказал я Тане.

— Куда ж ты? — удивилась она.

— Домой.

— Посиди, еще и десяти нет.

— Нет, я пойду. До свидания. — Я взял свою шишку и пошел.

Таня проводила меня до дверей.

— Ты заходи, — сказала она. — Хорошо?

— Ага. Спасибо. — Я закрыл дверь.

Пошел я не домой, а к воротам: решил прогуляться по улице.

Я взглянул наверх. Танино окно зеленовато светилось. Оттуда неслась музыка: что-то веселое наяривал джаз.

«Кусочек морского дна» сегодня не был тихим и манящим. Почему-то я раньше считал, что он мой, этот кусочек, что о нем никто не знает. Только я и Таня. А теперь там появились ненужные, посторонние люди. Они вели себя шумно и дерзко. Они все перевернули и взбаламутили.

Таня, ты все дальше и дальше от меня. Что мне сделать, чтобы ты вернулась? Может, набить Витальке морду?… А потом что? Нет, это, конечно, глупо. Мне нужно ее забыть. Или, как я прочитал в одной взрослой книжке, «вырвать ее из сердца». Вырвать! До чего же это правильно сказано. Вырвать — и все дела. Жаль, что не с кем мне посоветоваться. Был бы у меня настоящий друг, я бы все ему рассказал. Только нет у меня настоящего друга. Знакомых ребят полно, а друга почему-то нет.

Как же он мне нужен!

«МУСТАНГ» ВИШНЕВОГО ЦВЕТА И ДЯДЯ ВАСЯ

Я не знаю, как у других, а у меня настроение часто зависит от погоды.

Если я просыпаюсь и в окно бьет солнце, то день начинается хорошо, меня наполняет какое-то неугомонное чувство, и мне хочется смеяться, и бегать, и заговаривать со всеми.

Л если небо затянуто серыми тучами и моросит дождь, то меня одолевает лень, и я не знаю, чем заняться, и никого мне не хочется видеть, и вспоминается все неприятное.

Сегодня с утра светило солнце. А еще на мне были новые сандалии из светло-коричневых ремешков. Поэтому мне шагалось легко-легко, словно кто-то подталкивал меня в спину.

Но торопиться было некуда. Хотя в руке моей и болталась хозяйственная сумка — меня послали в овощной магазин, — я знал, что сегодня обед у нас будет поздний, потому что воскресенье, и не спешил наполнять эту сумку картошкой.

Возле гостиницы «Интурист» я остановился. Народ облепил какую-то легковую машину. Мне ее плохо было видно за людьми, я только мог различить, что она вишневого цвета. Перед входом в гостиницу, где жили иностранцы, всегда останавливались какие-нибудь интересные автомобили. Их сразу же окружали и мальчишки, и взрослые, поглядывали на спидометр, говорили о мощности, постукивали ногой но шинам. То же самое было и сейчас.

Я протиснулся вперед, и мне открылась приземистая спортивная машина. «Мустанг», — прочитал я под капотом. Это был отличный автомобиль! И форма красивая, и весь он сверкал, как вылизанная тарелка, а в колпаки на колесах можно было смотреться, как в зеркало. («Хоть брейся», — заметил один дядька.)

— Сила! — сказал я и слегка толкнул мальчишку в тюбетейке, который стоял рядом со мной; он был, наверное, чуть постарше меня и повыше ростом.

— Двести кэмэ в час запросто выжимает, — проговорил в ответ мальчишка.

— Ну да?!

— Вон хозяин рассказывал.

Только теперь я обратил внимание на невысокого человека в замшевой куртке. У него было красное лицо, редкие желтые волосы и почти бесцветные глаза.

Я надавил с краю на багажник, машина легко осела, качнулась и, отпружинив, вернулась в прежнее положение.

— Эй, — закричали на меня, — чего балуешь?

— Приличные рессоры, — сказал я.

— Иди, иди отсюда!

Но тут вступился владелец машины.

— Пусть будет смотреть, — сказал он. — Мальчик понимайт тольк.

Мне стало неудобно, и я чуть отступил, а краснолицый продолжал что-то говорить на ломаном русском языке. Я рассматривал разноцветные наклейки, которыми пестрело заднее окно, немножко прислушивался к разговору.

— А какой двигатель? — спрашивал кто-то.

— Мощность?… Сто тридцать… э-э-э… лёшадь силь.

Наклейки были красивые. На одних изображались гербы, на других — замки, памятники, всякие звери.

— «Брно, Прага, Карловы Вары, — разбирали мы с мальчишкой, — Краков, Варшава…»

— А вот наши, смотри, — сказал он. — «Смоленск, Минск…»

— Вы приехали из Берлина? — спрашивали иностранца.

— О нет! Я живу в другой город… в Мюнхен… Да, да… турист… я люблю русский старина… Церковь… кремли…

— Наш город интересный, старинный. И кремль есть, и соборы. Много посмотрите, — сказали ему.

— Да, да… Я здесь бываль.

— Ученый, — проговорил кто-то.

— Историк.

Я сказал мальчишке:

— Много поездил, да?

— Будь спок! — отозвался он.

— Что?

— Будь спок, говорю.

«Будь спокоен», — догадался я. — Это как все равно «будь здоров» или «будь здоровчик», если что-то хвалят. А в нашем дворе говорят по-другому: «в порядке» или «в большом порядке». Везде свое.

«Будь спок», — произнес, я про себя. Выражение мне понравилось: короткое, звучное. Все равно что щелчок по пустой банке.

Потом мы пошли с мальчишкой вместе.

Лицо у него было узкое, вытянутое, а когда он улыбался, показывались крупные, крепкие зубы.

«Лошадиная голова, — подумал я. — С такими *убами боксом заниматься: нипочем не выбьют. Уши, правда, здоровые. По ушам будет много попадать. Нет, в самом деле лошадиная голова».

И все же мне почему-то не захотелось сразу расставаться с мальчишкой.

— Тебя как зовут? — спросил я.

— Глеб.

«Глеб! Ну и имя…» Я-то думал, лет сто так никого не называют. По крайней мере, у нас в школе нет ни одного. Зато Вовок — как муравьев в муравейнике.

— Чудно? — сказал он. — Это всем так сначала. Можешь звать меня Глебкой.

«Глебка, — прикинул я в уме, — это совсем не то».

— Нет, уж лучше будь Глебом.

И мы засмеялись.

Оказалось, что Глеб знает многие марки машин. «Шевроле», «Форд», «Мерседес», «Фиат», «Опель», «Шкода», «Паккард» — названия так и сыпались.

— А к нам во двор тоже приезжала одна спортивная машина. Похожа на эту, — сказал я.

— Голубая? — спросил он.

— Ага!

— «Феррари».

— Точно! — удивился я.

— Я видел. Она тоже у «Интуриста» стояла. А к вам она зачем приезжала?

— Она приезжала к Шинкареву. Он городским прокурором работает.

— Ну?! А что он сделал?

— Кто?

— Иностранец.

— Он ничего не сделал. Он к Шинкареву в гости приезжал.

— Почему в гости?

И тогда я рассказал, что на «Феррари» приезжал к Шинкареву итальянский коммунист, который во время войны командовал партизанским отрядом.

— Ты-то откуда знаешь? — спросил Глеб.

— Мне Виталька, сын Шинкарева, говорил. Итальянец еще прокатил нас по разику.

— Здорово жали? — Глеб даже дыхание затаил.

— Нет, на обычной скорости. Довез до угла улицы — и назад. Я ему вперед показываю, чтоб еще немного проохал, а он: «Баста! Баста!» Хватит, значит, — и во двор.

— А почему он в гости-то приезжал? — снова спросил Глеб.

— Так они же в одном отряде воевали. У Шинкарем даже итальянская медаль есть. А в отряд он бежал из концлагеря. Лучшим пулеметчиком у партизан был.