Зоя Воскресенская - Консул Страница 10

— Ну как? — заглянула она ему в глаза и увидела их ясными, добрыми и помолодевшими. — Исповедался?

— Исповедался! — ответил Андрей. — Консул сказал, чтобы я подавал заявление. Значит, есть надежда. И ощущение у меня, Марта, что я встретился с Нагнибедой и что он понял мои заблуждения и мое желание начать другую жизнь и готов забыть все. Наверное, все большевики похожи друг на друга, — задумчиво сказал Петраков, разглаживая шершавой рукой маленькую, похожую на крыло белой птицы, распашонку.

Глава 7

ПОЧЕМУ СОБАКА?

Теперь каждое воскресенье Константин Сергеевич с Ириной отправлялись, как они говорили, "в экспедицию".

На этот раз они решили поехать в Куоккала, в "Пенаты".

Ирина, отправив очередную информацию в ТАСС, усталая, но счастливая от сознания, что завтра предстоит поездка вдвоем, зашла в посольскую библиотеку. Книг о Репине почти нет. Полистала альбом с репродукциями репинских картин, краткий очерк его жизни. Прожил в своем имении "Пенаты" тридцать лет. Умер 29 сентября 1930 года, 84 лет от роду. Гениальный мастер и великий труженик. Десятки портретов, сотни картин, тысячи эскизов. Кем он был? Борец? "Борец!" — писал он с чувством зависти о Л. Н. Толстом. "Борец!" — говорил он о Горьком. И сам рядом с этими людьми становился борцом. После кровавых событий 1905 года Репин писал, что всякий честный человек понимает, что самодержавие — это "допотопный способ правления, годится только для диких племен". "Скоро ли рухнет эта вопиющая мерзость власти невежества!" — писал он в другом письме. А через несколько дней, когда художники Академии художеств, ученики Репина В. Серов и В. Поленов, обратились в Совет Академии с письмом протеста против расстрела мирной демонстрации, Репин неожиданно отказался подписать это письмо. "Оно далеко от правды", — говорил он. Кто водил тогда его рукой? В голове была путаница, неразбериха. Но его гениальные произведения, написанные правдивой кистью, останутся бессмертными.

Выехали рано утром. Небо было безоблачно, и день обещал быть жарким. Константин Сергеевич сидел за рулем.

В полдень добрались до Куоккала. Справа море, слева в густых соснах дачи. Константин Сергеевич сбавил газ, всматриваясь в дома. Вот они, "Пенаты". Серая низкая деревянная изгородь, в глубине из чащи берез и сосен высовываются шпили башенок дома. Константин Сергеевич поставил на обочине дороги машину, выключил газ.

Ирина подошла к калитке. Она была приоткрыта. По серым каменным плитам пошли вправо, к дому. Невысокое крыльцо. У двери большой медный гонг, рядом на шнуре висит молоток, а над гонгом на кусочке фанеры надпись: "Стучите весело и громко!" Константин Сергеевич нерешительно стукнул молотком в гонг. Он отозвался слабым гудящим звуком. Тогда Ирина взяла молоток и стала выколачивать: "Красный барабанщик, красный барабанщик крепко спал, крепко спал!" Дверь открылась, и на пороге появилась пожилая женщина в черном тюлевом платье до пят на каком-то блестящем чехле; на пышно взбитых крашеных черных волосах черная широкополая шляпа с белым страусовым пером, на руках черные ажурные перчатки. Вуаль с мушками не могла скрыть ни глубоких морщин, ни одутловатости лица, ни густо наложенного грима.

"Как она выдерживает в такую жару в черном?" — подумала Ирина.

— Хау ду ю ду!.. Бонжур!.. Гутен таг!.. Гуд даг!.. Хювя пяйвя! — произнесла женщина залпом приветствие на пяти языках и привычно продолжала: — Ду ю спик инглиш?.. Парле ву франсе?.. Шпрехен зи дойч?.. Талар ни свенска?.. Пухутеко суомеа?

Все это произносилось заученным тоном, хотя ее черные нагловатые глаза изучающе осматривали визитеров.

Константин Сергеевич вежливо поклонился и с самой обаятельной улыбкой ответил:

— Кроме того, мы говорим по-русски!

— О, — воскликнула дама, вскинув лорнет к глазам, и, снова оглядев обоих, произнесла: — Понимаю, вы наши, русские, надеюсь, вы не из Совдепии?

— Мы из Москвы, — учтиво произнес Константин Сергеевич. — Большие поклонники таланта Ильи Ефимовича и будем весьма признательны, если бы вы разрешили осмотреть дом и мастерскую великого русского художника.

— Мой дом открыт для всех, — холодновато произнесла дама. — Прошу вас.

Вошли в застекленную веранду, сплошь увешанную натюрмортами. Арбузы, дыни, тыквы, огурцы и помидоры, георгины и настурции, кувшины — все это вместе напоминало яркий осенний базар в каком-то южном городе России, если бы изображение не было плоскостным, назойливо ярким, олеографичным; им бы под стать красоваться на вывесках овощных и фруктовых лавок.

— Что это? Ученические работы Ильи Ефимовича? — спросила недоумевающе Ирина.

— Вам нравятся? — требовательным голосом спросила дама и таким тоном, в котором слышалось: "Это не может не нравиться".

— Очень ярко, впечатляюще, — поспешил ответить Константин Сергеевич.

— Спасибо! Это писала я, — сказала дама, жеманно поджимая свои полные дряблые губы. — Папочка верил в мой талант, талант художника, впрочем, он восторгался и моим талантом актрисы.

Ирина онемела. Так это дочь великого Репина! Вера Ильинична. Любимица отца, девчушка в полосатых чулках, уснувшая на крыльце с куклой в руках, ясноглазая девчонка с букетом ромашек, сидящая на плетне.

В памяти возникли многочисленные зарисовки Веры. Верочки, Верушки. Хотелось увидеть в этой даме былые черты детской непосредственности, чистоты.

— А вам, мадам, нравится? — спросила Вера Ильинична Ирину.

— Мастерская Ильи Ефимовича наверху? — спросила Ирина вместо ответа. Врать она не умела, и ей казалось кощунственным лгать в доме великого художника.

— Да, да, наверху, — пробрюзжала дама, и Ирине показался в тоне ее голоса отказ показать мастерскую. Кажется, она не ошиблась.

— Я покажу вам нашу столовую.

Посередине столовой огромный круглый стол, центральная часть которого была обрамлена деревянными шишечками.

Вера Ильинична взялась за шишечку, и центр стола стал вращаться.

— Когда собирались гости, — пояснила она, — все кушанья ставились в центре стола, и каждый, взявшись за шишечку, мог подвинуть к себе выбранное блюдо.

В углу под потолком балкон для музыкантов. Теперь он был завален венками с металлическими лавровыми и дубовыми листьями, цветами; черные и белые ленты с надписями свисали бахромой с перил балкона.

— Эти венки с могилы папочки, — произнесла грустно Вера Ильинична. — Храню их как зеницу ока, как нетленную память о моем бесценном папочке. И, кстати. — сказала она уже деловым тоном, беря с буфета серебряный поднос, — пожертвуйте, пожалуйста, сколько можете на памятник папочке.

Константин Сергеевич и Ирина положили на поднос деньги. Вера Ильинична по-своему оценила щедрость.

— А вот теперь я покажу вам папочкину мастерскую. Пожалуйста наверх.

Пропустила Ирину первой. Константин Сергеевич остановился, чтобы дать дорогу хозяйке, но она предложила ему идти впереди.

— Сразу видно, что вы интеллигентные люди. Понимаете толк в искусстве, — приговаривала она.

Поднявшись на площадку. Ирина вздрогнула. Прямо перед ней большой портрет мужчины с сумасшедшими глазами, разрывающий обеими руками рубашку на груди. На шее на тонкой цепочке болтался крест. "Стреляйте!" — было крупно выведено под портретом. Ирине стало жутко от этих глаз.

А Вера Ильинична, казалось, была довольна произведенным впечатлением. Она откинула на тулью шляпы вуаль, мешавшую ей дышать. Сквозь толстый слой грима выступили капельки пота.

— Это автопортрет моего брата Юрия. Он был тоже талантливым художником. Смотрите, он бросает Совдепии вызов: "Стреляйте!" Впечатляет? — спросила она.

— Как много злобы в нем! — ответила Ирина, передернув плечами.

— Что вы! Иностранцы останавливаются перед картиной в благоговении.

Ирине казалось, что до мастерской художника они так и не доберутся.

Насладившись впечатлением, произведенным портретом, Вера Ильинична открыла наконец дверь.

Мастерская была огромная, во весь этаж, со стеклянным куполом, сплошная стеклянная стена выходила в сад. Перед широким диваном, обитым зеленым плюшем, круглый стол, заваленный альбомами, эскизами, на других столиках вазы с кистями, палитры с засохшими горками красок. На стенах, мольбертах, в подрамниках множество этюдов, рисунков, пейзажей. По углам скульптурные группы. На одном из подрамников большой, в три четверти роста, портрет Максима Горького. Он в голубой косоворотке. Верхняя пуговица на воротнике расстегнута. Большой палец правой руки заложен за крученый поясок. Горький еще молодой, грустно и задумчиво смотрел с портрета голубыми глазами, весь в каких-то голубых брызгах, в голубом тумане, на фоне голубого моря. Все искрилось вокруг него.