Вера Иванова - Весенний подарок для девочек. Лучшие романы о любви (сборник) Страница 10

— Все равно здесь что-то не так, — не унималась Марго. — Никогда не замечала такого острого восторга мужской половины класса в адрес Митрофановой.

— Да мне его и не надо, — дрожащим голосом сказала Марина.

— Видите! Она и сама чувствует здесь какой-то подвох, — обрадовалась ее дрожанию Григорович. — Ну что, ребятки, а не слабо признаться, кто Митрофанову написал?

Эти слова поначалу были встречены дружным молчанием. Марго удовлетворенно усмехнулась, но тут от группы ребят отделился Рыбарь и четко произнес:

— Один голос мой.

— А-а… — безразлично отмахнулась от него Григорович. — Это не считается. Кто еще признается? Или все четыре голоса — рыбаревских?

— Я тоже написал фамилию Митрофановой, — из гущи парней раздался высокий детский голос Кривой Ручки.

Марго расхохоталась так, что из ее накрашенных глаз брызнули слезы и несколько размазали искусно подведенные глаза.

— Ой, не могу! Никак и Карлсон наконец проснулся? Ну а еще кто? — спросила она, продолжая насмешливо и все-таки с явным неудовольствием разглядывать Кривую Ручку и Рыбаря.

— Ну, допустим, что я, — со своего места с очень бледным лицом поднялся Феликс Лившиц.

Марина в ужасе зажмурилась, а Лена Слесаренко истерично крикнула:

— Тогда я вообще снимаю свою кандидатуру и отказываюсь участвовать в ваших идиотских детских играх!

Она схватила свой яркий рюкзачок и выбежала из класса. Григорович уже совсем не хотелось искать четвертого поклонника Марины Митрофановой, но со своего места поднялся Вадим Орловский, который в сложившихся обстоятельствах, когда в дело все-таки встрял Лившиц, решил сыграть ва-банк.

— Я тоже написал ее фамилию. И сразу хочу сказать еще одно, чтобы больше ни у кого не было никаких вопросов. — Он повернул взволнованное лицо к Митрофановой, которая больше всего мечтала в этот момент провалиться сквозь землю, и сказал: — Ты мне очень нравишься, Марина… И я был бы рад, если бы ты… если бы мы… — Он запутался, сбился, а Марина вслед за Леной в не менее страшном волнении вылетела из класса, забыв на парте свою сумку.

Вадим, бледный, в тон Феликсу, не глядя на одноклассников, опустился на стул. Ему и хотелось бы ринуться вслед за Мариной, но он и так уже выступил на пределе своих возможностей. Длинные ноги в модных кожаных штанах не держали своего хозяина. Вслед за Мариной из класса вылетел Рыбарь.

— Да-а-а, — протянул Кура. — Вот вам и шоу! Хоть на телевидение идею продавай!

Марго, в отличие от блеклого колера Вадима и Феликса, была пунцового цвета. Она шумно выдохнула, встала с места и, бросив всем: «Пока», хотела выйти из класса.

— Ну уж нет! — перекрыл ей дорогу Кура. — Мы сейчас ваши голоса посчитаем и тебе учиним допрос с пристрастием. А то ишь, разошлась тут, главный арбитр!

— Да пожалуйста! — Марго швырнула сумку на подоконник и села с ней рядом. — Подумаешь, испугал!

Милка отлепила от доски конверты и начала подсчитывать голоса. Безусловным лидером, то есть претендентом на Золотую корону, как и предполагали, оказался Орловский. Серебряная корона доставалась Лифшицу, что тоже удивлений не вызвало. А вот после оглашения результатов, касающихся Медного царства, в классе опять повисла настороженная тишина. Милка зачитала шесть разных фамилий одноклассников, которые получили по одному голосу. Четырех голосов удостоился Кура. Всеобщее недоумение вызвало, конечно, не это. Васька, несмотря на свою дикую болтливость, был в классе довольно популярной личностью, и корона Медного царства досталась ему по праву. Неожиданным оказалось то, что одним из кандидатов на Медный престол кто-то посчитал Рыбаря, другим — Кривую Ручку, и что ни в один из конвертов никто из девчонок не положил бумажки с фамилией Пороховщикова.

Первым не выдержал, конечно, сам Пороховщиков. Он ледяным взором окинул Марго и медленно, не торопясь, но с вызывающе прямой спиной вышел из класса. Григорович нервно кусала губы, не поднимая ни на кого глаз.

— Надо же, какие миленькие результаты! — сказала наконец она. — Помнится, Стимфалийская Кура, ты хотел меня допросить. Так вот я во всеуслышанье заявляю, что фамилию этого придурка Рыбаря в Медное царство вписала не я и Карлсон — тоже не мой герой.

— Ой! Погодите! — проговорила Милка. — Тут в «Золотом» конверте еще одна бумажка завалялась! — Она развернула крохотный листок из тетради в клетку и прочитала: — Богдан Рыбарев.

— Чего-чего? — презрительно переспросила Марго. — Рыбарь — и в «Золотом» конверте? А ты ничего не перепутала, Константинова?

— Нет! — отрезала Милка, потому что очень хорошо знала, кто положил в конверт листок с фамилией Богдана.

Вадим Орловский тоже знал. Он поднялся, чтобы уйти, но тут решительно, с грохотом, соскочила с подоконника Марго. Она окликнула его таким же звенящим голосом, каким он только что говорил с Мариной, и сказала:

— Так вот! Я тоже ничего не боюсь! И мне плевать, что подумает Кура или кто-то еще… Я листок с твоей фамилией положила в «Золотой» конверт, потому что ты мне нравишься, как тебе… Митрофанова… И если она тебе откажет, а она откажет… то знай, что я… — Тут Марго все же не выдержала, всхлипнула и тоже выбежала из класса.

Орловский в изнеможении прислонился к стене.

В этот момент в класс вошла Людмила Ильинична, вернувшаяся с педсовета.

— Ну как? Выбрали царевен с царевичами? — весело спросила она и осеклась, потому что лица ее подопечных веселыми назвать нельзя было даже с большим натягом. Она в страхе прислонилась к стене рядом с Вадимом и спросила: — Что случилось?

— Ничего особенного, всего лишь поговорили, — ответил ей Орловский и наконец вышел из класса. За ним, не глядя на классную руководительницу, стали расходиться и остальные.

— Куда же вы? Постойте! — пыталась остановить их Людмила Ильинична.

Но никто не хотел говорить о том, что только что произошло, потому что в общем-то ничего особенного и не произошло. Как сказал Орловский, всего лишь поговорили.

В конце концов в классе остались лишь Милка с Курой да груда мятых бумажек на двух первых партах.

— Вы тоже ничего мне не расскажете? — с обидой спросила их классная руководительница.

— Могу сказать только, что мероприятие вашей Элеоноры Сергеевны, похоже, загнулось на корню, — ответил ей Кура и тяжело вздохнул.

6. Плоды скалярий и амулет на счастье

Алеша Пороховщиков шел домой и думал о том, что если бы он был девчонкой, то непременно разрыдался бы. Такого расклада он никак не ожидал. Он знал, конечно, что ему особенно не на что рассчитывать, но не мог даже предположить, что не получит вообще ни одного голоса. Даже Кривая Ручка кому-то симпатичен, а он… Все эти царства — чушь собачья! Никому до них и дела нет! Главное — это твое положение в классе. Выходит, что он, Алексей Пороховщиков, хуже всех, хуже самого захудалого Рыбаря.

А какова оказалась Марго? Сама ведь в этом году пересела к нему прямо первого сентября. Разве он ее звал? И ведь не просто сидела! Глазки строила, старалась будто бы невзначай коснуться его локтем. Он кому хочешь поклянется, что это было именно так. И его раздувало от гордости, что самая красивая девчонка в классе выделила его из одноклассников и всячески намекала, что не равнодушна к нему. Они даже несколько раз возвращались домой из школы вместе, и Марго смеялась и липла к нему самым откровенным образом. Он как раз намеревался в пятницу, на дискотеке по случаю окончания первой четверти, пригласить ее на танец и откровенно обсудить складывающиеся отношения. И что же теперь? Выходит, что она посмеялась над ним. Зачем? И что же ему теперь делать? Честно говоря, хотелось удавиться.

Вместо того чтобы идти домой, Алеша повернул в сторону сквера за домами, одну из аллей которого они сажали всей школой. Деревца были еще маленькими, худенькими, с двумя-тремя веточками, на которых не сохранилось уже ни одного листочка. Взрослые деревья и кусты еще были украшены разноцветной листвой, а эти малыши не выдержали наступающих холодов. Пороховщиков горько вздохнул, потому что показался себе таким же жалким и голым, как эти маленькие деревья. И так же, как они, он был на виду, и каждый мог показывать на него пальцем и смеяться в голос. Нет, пожалуй, ему здесь нечего делать.

Пороховщиков хотел повернуть домой, но заметил в конце аллеи красную куртку Митрофановой. Она сидела на спинке скамейки, а ноги ее утопали в желтой листве, сугробом лежащей на сиденье. Сам не зная зачем, он побрел к ней.

— Сидишь, яблоко раздора? — спросил он Марину и уселся с ней рядом на спинку скамьи. Митрофанова ушла раньше — значит, не знает еще о его позоре, а потому не будет смеяться, и с ней одной пока еще можно говорить на равных.

— Сижу, — односложно ответила Марина.