Олег Алексеев - Горячие гильзы Страница 11

Форма у полицаев была немецкой, а оружие — русским: видимо, его захватили во время наступления или собрали там, где шли бои. Автоматов у немецких прихвостней не было — самозарядные карабины, ручные и станковые пулемёты. Патронов и оружия был полон сарай. Пробуя его, немцы и полицаи палили по лесу и озеру; пули то и дело залетали в нашу деревню. Выходить на улицу было страшно, на озере перестали ловить рыбу…

Потерянный, я часами сидел у окна, смотрел на поле и лес. Всё, что было до войны, виделось далёким-далёким. Прежде лес представлялся мне голубым, сказочным городом. С тех пор как ушёл воевать отец, лес потемнел, стал похожим на огромное войско. Переменилось даже небо. Прежде оно было весёлым, приветливым, но вдруг стало хмурым и отчуждённым. И солнце словно бы потускнело…

Всё чаще то там, то тут стали подниматься клубы тёмного дыма.

— Дома жгут, — встревоженно говорила мать. — У тех, кто связан с партизанами.

Рано утром мимо нашего дома строем прошли полицаи. Лихо гремела песня, покачивались стальные шлемы, подпрыгивали на плечах карабины и ручные пулемёты. Оружие у полицейских было русским, трофейным, и это почему-то пугало пуще грохота кованых немецких сапог.

Вечером я снова увидел полицаев, теперь они уже не шли, а ехали на подводах. Подводчики — деревенские старики и подростки — вели коней под уздцы. Повозки были завалены мешками с мукой, узлами, каким-то скарбом. Показалась хвостовая подвода. На ней стоял огромный кованый сундук, сидели фельдфебель и офицер в каляном дождевике. Из соломы торчал ствол пулемёта. Оба немца весело улыбались. За подводой трусила комолая тёлка, привязанная к грядке гремучей цепью.

Обоз выкатился за околицу, потянулся к Горбову хутору.

— Ух, уехали… — выдохнула мать…

В субботу мать собралась топить баню, вышла на двор, и тотчас вернулась испуганная.

— Немцы… Ищут кого-то.

В дом вошли двое полицаев, приказали идти к Антипову дому.

— Зачем? — спросила мать в недоумении.

— Будешь много знать… — И полицай грязно выругался.

Вскоре были собраны все жители деревни. Возле ёлок залегли трое полицаев с пулемётами. Щекастый обер-фельдфебель зачем-то пересчитал людей. Толпу оцепили, и на крыльцо дома, где прежде жил Бородатый, поднялся офицер с четырьмя ромбиками на погонах и чёрной кобурой парабеллума на поясе.

— Кто стрелял комендатура? — крикнул офицер, багровея.

Толпа молчала, лишь заплакал маленький ребёнок.

— Я повторять. Кто стрелял комендатура?

— Может, из леса кто стрельнул? — выступил вперёд дед Иван.

— Молшать. Деревня есть много прятать оружие. Будем обыскивать деревня.

Кольцо сцепления разомкнулось, и рослый полицай велел всем идти к озеру. Ничего не понимая, люди вышли на берег, замерли в нерешительности.

— Всем входить в вода… — весело выкрикнул офицер. — В вода стоять смирно, молшать!

Размахивая прикладами, полицаи погнали людей вниз, прямо в воду. Женщины взяли на руки маленьких детей, даже мать подхватила Серёгу.

— Глюпше, глюпше, — командовал обер-фельдфебель. — По самый шея, по плечи!

По деревне уже сновали полицаи, заглядывали в хлевы, торкали вилами в солому. Чёрная овчарка тащила за собой на поводке щуплого проводника. Всё было словно в страшном нелепом сне. Люди молча мокли в воде, на берегу стыли конвойные, лежали за пулемётами пулемётчики. Люди — все до единого — стояли спинами к берегу, никто не решался оглянуться. Каратели отражались в озере, и даже на их отражение было страшно смотреть. У меня были спрятаны под сеном граната и ракетница, я боялся даже подумать о том, что будет, если их найдут…

К счастью, чужаки ничего не нашли, кроме старого ружья, схороненного в брошенной бане. Все знали, что ружьё деда Ивана, но все, как один, показали на пустующий дом Антипа.

— Козяин где? — резко спросил офицер.

— А партизаны увели, — весело отозвался кто-то из толпы.

Полицаи заволновались, к офицеру подбежал фельдфебель, что-то сказал на ухо. С людей ручьями лилась вода, но никто не выжимал одежду. Лишь когда фашисты ушли, кое-как успокоились. Я достал ракетницу и гранату, спрятал на пустыре под камнем…

На другой день велено было сдавать в комендатуру продукты. К стене нашего дома прибили приказ, люди читали его, крутили головами.

— Прямо барщина какая-то!

Мать принесла из чулана корзину с куриными яйцами, кринку коровьего масла, узел с овечьей шерстью, наказала Серёге не выходить из дому, а меня взяла с собой.

Добрались до хутора быстро. Возле домов были вырыты окопы, под ёлками ходил часовой. На нас он не обратил особого внимания. Вот и бывшая школа. Возле завалины стояли четыре станковых пулемёта, чистенькие, старательно смазанные.

В стороне горою лежали артиллерийские гильзы, охотничьи капканы, винтовочные стволы, охотничьи ружья. Было среди них и ружьё деда Ивана, оранжевое от ржавчины.

Окна школьного дома были затянуты противогранатными сетками. Вблизи крыльца я увидел походную кухню. Продукты принимал повар в белой куртке, надетой поверх военной одежды. Он стоял среди ящиков, что-то записывал в толстую тетрадь, придирчиво осматривал и взвешивал принесённое. Масло он пробовал на вкус, каждое яйцо просматривал на свет…

С крыльца спустился офицер — тот самый, с четырьмя ромбиками на погонах. В руке у него был разговорник.

Комендант подошёл к повару, по-хозяйски осмотрел продукты и всё остальное. Офицер был невысокого роста, с узким бледным лицом, в новеньком голубоватом мундире и сапогах со шнуровкой и шпорами. И весь будто нарисованный: ни пятнышка на одежде, лицо словно из белого камня.

Вновь заскрипели ступени крыльца. Из комендатуры вышла босая женщина, с трудом заковыляла по дороге. Платье её было спереди серым, а сзади — багрово-красным.

— Получила на орехи, — захохотал стоящий поблизости полицай. — Патефон прятала, пластинки советские… Вот и дали бабе шомполов!

Ночью я не мог уснуть, думал о партизанах. Ненароком я слышал, что зимой главные силы партизан таились в дальней лесной местности, но с весны вновь появились в нашей округе, и всё больше парней просятся к ним в отряды. Почему же партизаны медлят, горевал я, почему не ударят по немцам?

На другой день мы с братом решили поставить сети. На озере сети ставить было нельзя: сразу дадут очередь из пулемёта, едва увидят комягу. Придумали взять с собой верёвку, перегородить сетью Лученку.

Вышли из дома поздно, возились с сетью долго, и когда наконец она была установлена, совсем стемнело. Домой возвращались в потёмках.

— Там кто-то ходит! — испугался братишка. — Слышишь?

Мы стояли на опушке. В лесу действительно что-то происходило: мне показалось, что движутся заросли можжевельника… Схватил Серёгу за руку, потащил за собой…

Мы были уже рядом с домом, когда стукнул выстрел и над озером, пыля огнём, прочертила полукруг ярко-белая ракета. И тотчас ударили пулемёты. Над озером, над полем, над нашим огородом прожгли темноту трассирующие пули.

Я плечом толкнул брата, повалил в траву и сам упал рядом. Поползли, прижимаясь друг к другу. В огороде увидели бегущую мать…

— Мама, — пронзительно закричал Серёга, и тонкий крик его прорезался сквозь грохот.

Мать подбежала, оттащила братишку к окопу, вырытому нашими бойцами ещё в сорок первом году.

Озеро хорошо доносит звуки. Казалось, стреляют совсем близко. Заухали взрывающиеся гранаты. Сквозь треск выстрелов было слышно, как орёт, командуя, голосистый обер-фельдфебель…

Вдруг стало светло как днём. Поборов страх, я привстал, выглянул из окопа. Горела комендатура, пылал ещё один дом. Над озером в полнеба стояло зарево. На его зловещем фоне метались фигуры людей…

Прошло, наверное, много времени. Стрелять перестали. Не взрывались и гранаты. Над лесом поднялось солнце, залило светом наш окоп. Радуясь солнцу и тишине, мы выбрались из окопа, вышли к озеру.

Берегом, в сторону хутора, шли и бежали люди. Я не выдержал, бросился следом. Истошно закричала мать, но меня уже ничто не могло остановить. Я сам должен был всё увидеть, своими собственными глазами!

На месте комендатуры дымилось огромное пожарище. Пахло золою, смрадом. В траве лежали убитые, рядом с одним из убитых полицаев лежала граната с вырванным кольцом. Трава была сплошь засыпана гильзами, от которых остро пахло сгоревшим порохом.

Под елью я увидел ящик, полный куриных яиц, валялись коричневые банки мясных консервов, коробки противогазов. Попалась под ноги пишущая машинка… Сапёрные лопатки, обшитые войлоком фляги, одинокий сапог, книжка в кожаном переплёте. Одуряюще пахло гарью.

На берегу озера стояли подводы. На телеги, будто дрова, грузили трофейное оружие — русские карабины и пулемёты вернулись к своим. Несколько партизан копали яму, спешили.