Владислав Бахревский - Агей Страница 11

И тут в учительскую вошла пионервожатая Зина вместе с ветераном войны.

– Дядя Костя! – удивилась Алла Харитоновна.

– Здравствуй, Алла! Вот, рассказать позвали. А я думаю, чего ж не рассказать.

– Ах, дядя Костя, вы же у нас и герой, и мастер замечательный.

– Не отрицаю. – Лицо у дяди Кости стало серьезным, даже строгим.

Таким он и предстал перед седьмым «В». Усыхающий старичок с голубенькими мальчишескими глазами и по-мальчишески же задранным подбородком.

– Встреча! – объявила пионервожатая Зина. – На нашем пионерском сборе один из героев Великой Отечественной войны Константин Иванович Стригун.

– Вот именно – стригун, – утвердительно закивал головой дядя Костя и вынул из кармана потертый кисет.

– Времен войны? – спросил Вова.

– Вот именно, – согласился дядя Костя и принялся доставать из кисета ордена.

– Три Боевого Красного Знамени, – подсчитывал Вова, – три Красной Звезды, орден Отечественной войны первой степени и еще один, тоже первой степени.

– Этот я получил недавно. – Дядя Костя отложил орден в сторонку. – Как видите, на фронте я от дела не бегал.

Поднялась рука. У Зины в глазах мелькнула тревога: вопрос задавал Курочка.

– Дядя Костя, – спросил он, – а вы на войне тоже были парикмахером?

– Как ты смеешь? Немедленно садись! – У Зины даже слезы на глаза навернулись.

А дядя Костя просиял.

– Был я на войне парикмахером! Один, правда, день всего, но был! Вызывает меня спозаранок генерал, командир дивизии, и говорит: «Был слух, что вы, товарищ лейтенант, в Москве в «Метрополе» работали до войны». – «Так точно, – отвечаю, – стажировался». – «Дела своего не забыли?» – «Никак нет! Я в своей роте отличившихся бойцов сам и брею и стригу!» – «Всякое, – говорит, – на войне бывает». И дает мне задание: срочно явиться в штаб фронта. Таким вот образом довелось мне, ребята, поработать над головой известнейшего нашего маршала. Его парикмахер заболел, а тут из Москвы весть: едут союзники.

– А какой маршал-то? – не утерпел Вова.

– Секрет! – улыбнулся дядя Костя.

– Военная тайна, что ли?

– Какая тут может быть тайна? Это мой секрет! Вы вот теперь поглядите на маршалов Великой Отечественной и будете думать, не этого ли стриг и брил наш дядя Костя?

Ребята засмеялись, а старый парикмахер собрал ордена в кисет.

– А теперь я расскажу вам о своей работе.

Кто-то с «Камчатки» присвистнул.

– Ребята! – вскочила пионервожатая.

– Не волнуйся, Зина, – успокоил ее дядя Костя. – Дети хотят знать, за что ордена дают. Желание понятное. Но вот какое дело! О войне я никогда и никому не рассказывал. Зарок у меня такой. Я ее похоронил в себе. И дай бог, если она со мною в землю сойдет навеки… Скажете – чудак! А я и сам знаю, что чудак, но слово держу… Ну, а про мое ремесло я прошу вас послушать меня. Просто очень вас прошу.

Дядя Костя почему-то поклонился, и класс затих.

– Вот вы думаете: ну что такое – парикмахер! Так, приложение жизни… Может, и правильно думаете. Но есть тут этакий коленкор. Вот Пушкин. Брит, с бакенбардами. А ведь отрасти он усы, бороду, прическу смени – другой был бы человек. Или Гоголь. Есть рисунки, где он стрижен и с модным коком. Такого Гоголя мы не знаем. Мы знаем нашего Гоголя и нашего Пушкина. И других нам не надо. Не согласимся на других. А ведь образы этих великих людей, конечно, в первую очередь сотворены их талантом, но еще и парикмахерами. Так что я на свою работу смотрю как на очень достойную. Взять современных людей. Нас, сегодняшних, ни с кем не спутаешь. А через чьи руки все эти головы-то прошли? То-то и оно!

Дядя Костя улыбнулся и вдруг скинул пиджак, а под пиджаком на нем оказался тонкий белый халат.

– Если желаете, сотворю на ваших глазах чудо! – Он очень остро побежал глазами по ребячьим головам. – Вот вы – желаете?

– Я? – Ульяна встала, вспыхнула, села и опять встала. – Желаю!

И чудо совершилось.

– Ульяна! – ахнула Крамарь. – Да ты как… парижанка!

Все захлопали, а сияющий дядя Костя сначала раскланялся, а потом решительно замахал руками.

– Обижаете! При чем тут Париж? Это наша работа, местная. Вот здесь она, собака, зарыта.

Дядя Костя нахмурился, убрал инструменты, надел пиджак. Ребята ждали рассказа про собаку.

– Мы приучены, что лучшая жизнь – в столицах. Оттого и стрижем плохо, тротуары подметаем кое-как, сошьем костюм – куры и те смеются. Я с такой жизнью всю свою жизнь – несогласный! Пусть хоть и из Парижа приезжают, поглядят на головы женщин в нашем городе – загляденье! Загляденье ведь?

– Загляденье! – согласились девочки.

– Вот! А что москвичи берут с собой, покидая наш город? Конечно, фрукты и обязательно хлеб. То заслуга Матвея Матвеевича. Нашего булочника.

– В каждом бы деле так! – сказал Годунов.

– Золотые слова! Потому и пришел к вам. Помните, ребята, какие мы, такая и жизнь у нас. Ну а если кому-то по душе парикмахерское дело, прошу ко мне в ученики. – И беспомощно поглядел на Зину. – Веничек бы надо, насорили мы тут чуток.

Сор убрали, сбор продолжался.

– Вторым вопросом, – объявила Зина, – прием в пионеры Агея Богатова. Учебой, успехами в спорте, общественной работой – хорошо собирал металлолом – Богатов доказал свое право носить красный галстук. Дайте клятву пионера, Богатов!

Агей почувствовал себя деревянным, голос, произносящий слова клятвы, был слишком высоким, чужим.

– Константин Иванович, повяжите галстук нашему новому товарищу! – обратилась Зина к дяде Косте.

Тот тоже заволновался.

– Коли так, ребята, одну минуточку. – Достал ордена, прикрепил на пиджак и только тогда, при всем параде, повязал Агею галстук. – Расти, сынок, человеком государственным!

Борис Годунов и Курочка Ряба

Агей шел из библиотеки. Книги он нес под мышками.

– Эй, Михайло Ломоносов! – крикнул ему один из камчадалов и тотчас получил затрещину от Бориса Годунова.

– Историю, что ли, теперь хочешь кинуть? – спросил Годунов, водя пальцем по корешкам книг.

– Историю и зоологию.

– А в пристенок с нами не хочешь?

– Время жалко.

– А мы вот не жадные на время. У нас его – во! Хоть по горло залейся! – Годунов вдруг повернулся к дружкам и запустил в них монетой. – На память от лучшего товарища! Я с тобой, не возражаешь?

– Пошли, – сказал Агей.

– Хороший дед!

– Ты о ком?

– О дяде Косте, который на сбор приходил. Я у него, между прочим, стригся, а про ордена не знал. Три дня о нем думаю. Миро­вой дед!

– По-моему, все люди удивительные, – сказал Агей.

– И наша Лидия Ивановна?

– А много ты про нее знаешь?

– Я одно знаю. Вот из дяди Кости был бы учитель.

– Он меня, между прочим, в ученики принял.

– Ты в ученики к нему пошел?! – Годунов глаза вытаращил. – В парикмахеры? А твоя математика?

– Ремесло – математике не помеха.

– Но зачем тебе это?

– Не только голова – руки тоже пусть знают.

– Но зачем? Зачем?

– Жене буду прически делать. Чтоб всем на удивленье.

– Мировецкий ты парень, Агей. Я тоже пойду к дяде Косте. Из рейса возвращаемся, а все у нас… как эти… как сэры. – Годунов взял Агея за рукав. – Слушай, только честно скажи. Вот мне с английским уже полная хана?

– Почему?

– Да потому, что как начали мы его учить, так с той поры я его и не учу.

– У меня учебник есть, его сами англичане написали. За месяц класс нагонишь. Но заниматься надо каждый день.

– Может, попробуем?

– Давай.

– А когда приходить?

– Приходи в пять. Полчаса учим – купаемся. И потом еще полчаса. Ну а дома сам будешь работать.

С утра вся школа говорила о Курочке Рябе.

Кому пришла в голову уж никак не светлая мысль – напугать кладбищенского сторожа, осталось тайной.

Заботясь о славе, Курочка Ряба пригласила зрителей. Зрителей было пятеро. Трое от трех седьмых, один из пятого и один из шестого.

Вечерело. Сторож, собираясь закрыть ворота, обходил печальные свои владения.

Вдруг могила перед ним зашевелилась, и поднялся… голый человек в юбочке, очень похожий на те, в каких балерины изображают лебедей.

И тотчас из-за сумрачных кипарисов явился гигант.

Сторож присел и крикнул тонюсенько, по-петушиному: – Джулба-а-арс!

Больше всего досталось «балерине», и кабы не юбка из куриных перьев!..

– Все обошлось, – делился впечатлениями Курочка. – Во-первых, собака умная. Естественно, она напала на Рябова. И, заметьте, не кусала, а только обозначала места, которые вполне бы могла и откусить.

– А почему это – естественно? – негодовал Рябов.

– Ну я-то был на ходулях. Собака не дурная, чтоб зубы о дерево портить.

Историю пересказывали, смеялись. Но опять что-то не очень.

Лунная ночь

Перед тем как зазвонить будильнику, Агею приснился сон. Огромная комната. «Заходите», – сказали ему. Он зашел. И тут раздался хохот. «Это же мышеловка», – догадался Агей и почувствовал, что ему тесно в комнате. Он-то ведь не мышь. Хотел выйти, а кругом петли, крючки, обязательно за что-нибудь заденешь, мышеловка захлопнется.