Анастасия Перфильева - Далеко ли до Сайгатки? Страница 11

Женщина подвесила бидон на большой медный, торчащий из котла кран, повернула его. Оттуда, шипя и брызгаясь, полился кипяток.

— А это у вас здесь что? — спросила Варя.

— Чего «что»?

— Ну, вот это. — Варя обвела пальцем котёл, стены.

— Котельная. Сейчас пар спускать будем.

Женщина завернула один кран, открыла другой, и белый свистящий пар вдруг забил в стену. Варя взвизгнула и отскочила.

— Не боись, не боись! — прокричала женщина. — Да ты проезжая, что ли?

— Проезжая, — сказала Варя. — П-проезжая…

И, вдруг побледнев, схватив свой бидончик, рванулась к лестнице.

От яркого света наверху она сначала зажмурилась, потом открыла глаза и громко ахнула: розовая станция оказалась почему-то не справа, а слева и, не загороженная составом, стала гораздо меньше. Базарчик растаял, точно его и не бывало. Против Вари на деревянной платформе стоял петух и, наклонив голову, смотрел на неё.

— Поезд… — прошептала Варя. — Ушёл поезд…

Он был ещё виден вдали. На последнем вагоне горел красный огонёк. Варя поставила на землю бидон, села около него и горько заплакала.

— Чего ревёшь? Чай, не маленькая, — говорил старик, шаркая валенками. — У нас завсегда остаются. Давеча тоже пионеры в лагеря ехали, двое остались. Ничего, догнали!

— Да как же я догоню?.. У меня и денег нет.

— Ничего-о!

Старик свернул в калитку и пропустил Варю вперёд. Они обогнули станцию, и старик постучал в окно.

— Иван Кузьмич, вам кого? — крикнула в форточку девушка в голубой кофточке.

— Доложи там по начальству — пассажирка отстала.

— А-а… Это со скорого? — И она исчезла.

— Ты здесь на лавочке посиди. Начальника найдут, он всё порешит. — Старик, пожевав губами, уже собирался уйти.

— Нет, я с вами, — сказала Варя. — Я уж лучше с вами.

— Ишь ты, «с вами»!.. Я ж весовщик. Ну ладно… пойдём чай пить покуда. Эх, посудина у тебя хороша!

Старик помахал облупленным пузатым чайником и пошёл обратно. Варя, крепко держа свой бидон, — за ним.

Весовая оказалась обыкновенным сараем. Сюда привозили для взвешивания багаж. Посредине стояли огромные, похожие на трамплин весы с рычагом и маленькой гирькой.

Иван Кузьмич поставил чайник на стол, отодвинул счёты, багажные квитанции, достал из ящика два стакана, буханку хлеба и банку с постным сахаром.

— Садись, — позвал он Варю и подвинул к столу опрокинутый ящик. — Есть хочешь?

— Хочу, — сказала Варя. — Очень хочу. Только вы мне сначала скажите, как я их догонять буду?

— Дого-онишь!

Иван Кузьмич пошарил снова в ящике.

— Тьфу, пропасть, нож куда-то завалился… У тебя в поезде кто, мать?

— У меня бабушка. Нате, возьмите мой.

— Ишь ты, девка, а с ножом… Сподручный ножик был! Вам до какой станции ехать?

— До Сайгатки.

— Не слыхал. Ну, начальник разберётся.

Иван Кузьмич отрезал от буханки большущий ломоть, налил в стакан кипятку.

— Перво-наперво дадут по станциям телеграмму — отстала, мол, девочка. Бабке твоей вдогонку.

— Отстала, мол, девочка, — радостно повторила Варя.

— А там ещё поезд подойдёт, тебя и подкинут.

— Куда подкинут? — спросила Варя испуганно.

— Ну, к проводнице или к кому… — он покрутил чёрным пальцем, — чтоб до твоей станции довезть.

— А тех… пионеров… тоже подкидывали?

— Их — к пограничникам. — Иван Кузьмич подул и отхлебнул из стакана. — Тут случись пограничники, пионеров и забрали.

— Тогда и меня, может, к пограничникам? — обрадовалась Варя.

— А что? Посадют, и поминай как звали.

— Поминай как звали! — повторила Варя.

Она залезла с ногами на ящик, взяла в руку хлеб, посмотрела на весы, на лежащий в углу старый фонарь и спросила:

— А вы мне расскажете потом, это у вас что? А вон там?

Сайгатка

Борис Матвеевич ударил по клавишам и отошёл от рояля к столу. Звук медленно уплывал в глубь зала. Лампочка, обёрнутая куском восковки, мигнула и погасла. Стены освещались теперь только жёлтым пламенем топившейся печурки.

— Ту-ру-ру-рум… — запел Борис Матвеевич, наклоняясь над чертежом, исчерканным и исписанным цветными карандашами.

В стену вдруг гулко застучали.

— Что там ещё? — проворчал Борис Матвеевич и зашлёпал растоптанными сандалиями к окну.

— Телеграмма вам! — ответил звучный женский голос.

Борис Матвеевич сдвинул фанерный, загораживающий окно щит, высунулся из неостеклённой, пахнущей смолой рамы.

— Ты, Маша? Откуда телеграмма? Не из Москвы? — спросил он.

— На разъезде приняли. Кажется, оттуда…

Борис Матвеевич развернул листок.

— Посмотрим, посмотрим… — замурлыкал он, подставляя листок под свет луны. — Ага, из Москвы. «Карты найдены чердаке сундуке… Выезжаем вместе Варварой». Чудесно! «Чердаке сундуке». Значит, едут обе. Прелестно! Воротовщики спят ещё?

— Спят. Вера Аркадьевна только с поля вернулись.

— Тогда её ко мне срочно. Да пусть последние пробы с собой захватит! Действуй.

Борис Матвеевич посмотрел на небо и задвинул щит.

Дрова в печке вспыхнули.

— «Выезжаем Варварой… чердаке сундуке»… — ещё раз с удовольствием повторил он. — Воображаю, сколько раз они успеют повздорить в дороге!

Борис Матвеевич убрал со стола чертёж и вернулся к роялю. Тот занимал добрую треть эстрады, отделённой от зала холщовой занавеской.

Стоя, Борис Матвеевич снова ударил по клавишам и громко засмеялся.

…Новый клуб, в котором вот уже две недели как поселился начальник стоявшей в Сайгатке геологоразведочной партии, был ещё не достроен. Борис Матвеевич Бурнаев поселился в клубе с тех пор, как туда привезли из райцентра рояль для будущей самодеятельности, потому что был не только геологом, но и страстным музыкантом. И теперь по вечерам, а иногда и по ночам, работая над геологическими картами, нередко давал себе волю поиграть. Да так хорошо, что к клубу сбегались послушать его игру колхозные девушки, парни и даже ребятишки.

Клуб стоял посреди широкой сайгатской улицы.

По обе стороны выстроились пяти- и семиоконные, с железными крышами избы с богато убранными палисадниками. Пышнолистые черемухи, рябины с нежными узорными листьями и густые вишни тянулись из них, прикрывая окна с резными наличниками. За избами густо зеленели огороды. Вдоль оврага у ручья бежали заросли малинника, отгороженного, как стеной, высокой крапивой.

В это раннее июньское утро Сайгатка ещё спала.

Из проулка, шагах в сорока от клуба, выбежала босоногая худенькая девчонка с тонкой рыжеватой косицей. Она остановилась у колодца, покосилась на задвинутое фанерой окно клуба, повертелась и юркнула обратно в проулок, к дому с голубыми наличниками.

Во дворе она быстро перебежала под навес к сараю. Подёргала его ворота, но они были заперты изнутри. Тогда она легла на утоптанную землю и ловко перекатилась через широкую щель в сарай.

Там было темно, сладко пахло сеном. Девчонка, оглядевшись (из-под крыши просачивалось бледно-голубое небо и освещало гору наваленного до крыши сена), нащупала зарывшуюся в сено лесенку и проворно полезла по ней.

— Спирька, а Спирь… — сердито проговорила она, добравшись до верха. — Ты здесь, что ли?

— У-х-хр… — ответили из сена.

— Да Спирька же!

— А-х-хр… Что тебе?

Сено заворочалось, из него высунулся заспанный мальчишка лет тринадцати.

— Со станции в сельсовет звонили — инженер Бурнаев чтоб лошадь за гражданкой срочно послал! — выпалила девочка.

— За какой гражданкой?

— А я знаю? Дальше чего делать?

Спирька почесался и сел. Сухая травина застряла у него в волосах. Голубая рубаха сбилась набок. Весь он, сонный и розовый, пропах душистым сеном.

— К Борису Матвеевичу бежи.

— А спит ещё? Всю ночь песни в клубе играл! Чудна́я будто такая, звонили, старушка. Слезла будто со скорого, и подай ей инженера Бурнаева!

— Ты, Ганька, чем языком трепать, бежи лучше к Вере Аркадьевне, — строго сказал проснувшийся совсем Спиря.

Ганька проворно засчитала перекладины лесенки голыми ногами. Так же, как раньше, перекатилась из сарая и задами, через огороды, побежала к крайней от околицы избе с тремя большими черёмухами в палисаднике. Здесь квартировала помощница Бориса Матвеевича, молодой геолог Вера Аркадьевна Грай. А Спирька, пригладив пятернёй волосы, спустился с сеновала и пошёл к клубу.

Дверь клуба была уже открыта. Борис Матвеевич в фуражке и высоких сапогах сидел на крыльце и строгал ножом какой-то колышек. Рядом на ступеньке лежали ещё несколько таких же колышков, перенумерованных чёрной краской.

— Дело такое, — сказал Спиря сиплым баском. — Со станции в сельсовет звонили. Лошадь чтоб выслать. За гражданкой.