Гектор Мало - Без семьи Страница 11

– Вы можете сказать еще что-нибудь в свое оправдание? – спросил судья.

– Нет, мне нечего добавить, – ответил Витали, – но ради мальчика, которого я горячо люблю и у которого нет никого, кроме меня, я прошу суд не разлучать нас надолго.

Я думал, что моего хозяина выпустят на свободу, но вышло не так. Кто-то еще говорил несколько минут, а потом судья торжественно объявил, что Витали за оскорбление полицейского и сопротивление ему приговаривается к двум месяцам тюремного заключения и ста франкам штрафа. Два месяца тюрьмы!

Сквозь слезы я видел, как отворилась дверь и Витали ушел в сопровождении тех же двух жандармов.

Нас разлучили на два месяца. Куда же мне идти? Что делать?

Глава X

Плавучий дом

Когда я, грустный и заплаканный, пришел из суда, хозяин постоялого двора ждал меня около двери.

Я хотел войти, но он остановил меня.

– Ну, чем же закончилось дело Витали? – спросил он.

– Его осудили.

– К чему же он приговорен?

– К двум месяцам тюрьмы.

– А штраф велик?

– Сто франков.

– Два месяца тюрьмы и сто франков! – задумчиво повторил он.

Я опять хотел войти, он снова остановил меня.

– Что же ты будешь делать эти два месяца? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я.

– Не знаешь? А у тебя есть деньги, чтобы содержать себя и собак?

– Нет.

– Ты, может быть, рассчитываешь на меня, думаешь, я позволю тебе прожить эти два месяца здесь?

– Нет, я ни на кого не рассчитываю, – ответил я.

И это было на самом деле так.

– Вот это умно, – сказал хозяин. – Витали и без того задолжал мне довольно много, и я не могу кормить целых два месяца тебя и собак, не зная, расплатятся ли со мной за это. А потому уходи с Богом!

– Уходить? Но куда же я пойду?

– Это не мое дело; я тебе не отец и не хозяин. С какой же стати мне держать тебя?

На минуту я совсем растерялся. Да, он прав. Я понял, что не могу доставить ему ничего, кроме затруднений и лишних расходов.

– Ну, бери своих собак и обезьяну, мальчик, и отправляйся, – сказал хозяин. – Вещи Витали останутся, понятно, у меня. Когда он выйдет из тюрьмы и расплатится со мной, то получит их.

Эти слова подали мне надежду.

– Если вы уверены, что он расплатится с вами, то продержите меня до тех пор, пока его выпустят из тюрьмы. Тогда он заплатит и за меня.

– Ты полагаешь? А я думаю, что за несколько дней Витали будет, пожалуй, в состоянии заплатить, но за два месяца – едва ли.

– Я буду есть очень мало.

– А собаки и обезьяна? Нет, тебе нужно уходить. Ты можешь зарабатывать деньги, давая представления в деревнях.

– Но как же отыщет меня Витали, когда выйдет из тюрьмы? Он ведь придет за мной сюда.

– Ты можешь вернуться к тому времени. А эти два месяца походи по ближним деревням и городам.

– А если Витали напишет мне?

– Я сберегу письмо до твоего прихода.

– Но ведь мне нельзя будет ответить ему!

– Хватит разговоров, ты мне надоел! Ведь я сказал, чтобы ты уходил. Ну, отправляйся, да поживее! Я вернусь сюда через пять минут, и если еще застану тебя здесь, то тебе придется плохо.

Настаивать было бесполезно. Я позвал собак, посадил на плечо Проказника, взял свою арфу и ушел.

Мне хотелось выйти из города как можно скорее, потому что собаки были без намордников. Что мне сказать, если встретится какой-нибудь полицейский? Что мне не на что купить намордники? Это была истинная правда, так как, когда я сосчитал свои деньги, их оказалось только одиннадцать су[6]. А что если и меня посадят в тюрьму? Если мы оба, я и Витали, будем в тюрьме, что станется с Проказником и собаками? Теперь я стал хозяином труппы и чувствовал ответственность, которую это налагало на меня.

Пока я торопливо шел, собаки часто оглядывались и смотрели на меня, а Проказник, сидевший на котомке за моей спиной, то и дело дергал меня за ухо, чтобы я обернулся. И когда я поворачивал голову, он начинал очень выразительно потирать себе живот.

Да, и они все, и я были страшно голодны, так как сегодня не завтракали.

Но делать было нечего. Одиннадцати су не могло хватить на завтрак и на обед. Придется поесть только раз в день и не сейчас, а немного попозднее.

Мы шли часа два. Собаки поглядывали на меня все жалобнее, а Проказник все чаще тянул за ухо и все сильнее потирал себе живот.

Наконец вдали показалась деревня. Когда мы добрались до нее, я вошел в булочную и спросил полтора фунта[7] хлеба.

– Вам следовало бы взять хотя бы два, – сказала хозяйка. – Ведь этих бедняжек тоже нужно кормить.

По-настоящему, нам, пожалуй, было бы мало и двух фунтов. Даже не считая Проказника, который ел мало, нам досталось бы тогда только по полуфунту на каждого.

Но нужно было экономить, и я сказал, что нам достаточно полутора фунтов, и попросил ее не резать больше.

– Хорошо, хорошо, – ответила она и все-таки отрезала немного больше, так что мне пришлось заплатить восемь су.

Собаки весело прыгали около меня, а Проказник вскрикивал и теребил меня за волосы.

Мы вышли из деревни и сделали привал под первым же деревом. Арфу я прислонил к стволу, а сам растянулся на траве. Собаки и Проказник уселись напротив меня.

Я разрезал хлеб на маленькие кусочки и стал раздавать их по очереди. Проказник скоро наелся, а остальные только отчасти утолили голод.

Когда мы поели, я решил обратиться к моим товарищам с небольшой речью и объяснить им, в каком положении мы очутились.

– Дела наши плохи, друзья, – начал я. – Хозяин сидит в тюрьме, а денег у нас нет.

Услышав знакомое слово, Капи встал на задние лапы и стал ходить по кругу, как бы собирая деньги с «почтенной публики».

– Ты хочешь, чтобы мы давали представления? – сказал я. – Это хороший совет и, может быть, нам удастся заработать денег. Но предупреждаю вас заранее, что если сборы будут плохи, то нам придется поголодать. Надеюсь, что вы будете терпеливы и послушны, а я, со своей стороны, постараюсь сделать все, что могу.

Я, конечно, не стану утверждать, что мои спутники поняли эту речь. Но они видели, что Витали нет, и чувствовали, что произошло что-то серьезное. Они очень внимательно выслушали меня и, по-видимому, мое обращение польстило им.

Говоря это, я подразумеваю только собак. Проказник с большим интересом выслушал несколько первых слов, а потом вскарабкался на дерево и стал качаться, перепрыгивая с ветки на ветку. Если бы Капи отнесся так к моим словам, это, наверное, очень обидело бы меня. Но на обезьяну я не сердился. «Такова уж ее натура», – как говорил мой хозяин.

Немножко отдохнув, я решил идти дальше. Даже если мы, во избежание расходов, переночуем на открытом воздухе, то все-таки нужно заработать денег, чтобы позавтракать на следующий день.

Мы шли уже около часа, когда вдали показалась деревня. Она была маленькая и выглядела бедной, но я не рассчитывал на большие сборы. Мне хотелось добыть хоть немножко денег. Зато полицейских здесь наверняка нет.

Я сделал все нужные приготовления, и мы вошли в деревню, но теперь уже не так торжественно, как при Витали. Дудки у нас не было; впереди не выступал гордо высокий мужчина с выразительным лицом и длинными седыми волосами, а робко шел мальчик вовсе не внушительного вида, смотревший по сторонам не уверенно, а тревожно.

На нас не обращали никакого внимания. Люди оборачивались и сейчас же снова отворачивались. Никто не пошел за нами.

Остановившись на площади с фонтаном, окруженным платанами, я заиграл вальс. Музыка была веселая, но на сердце у меня было тяжело.

Я велел Зербино и Дольче вальсировать; они тотчас же послушались и закружились в такт. Но никто не подошел к нам, а, между тем, около дверей стояли женщины и, болтая между собой, вязали чулки.

Я продолжал играть; Зербино и Дольче вальсировали. Может быть, кто-нибудь и подойдет. Стоит только подойти одному, и соберутся другие; но к нам не только никто не подходил, на нас даже перестали смотреть. Было от чего прийти в отчаяние!

Вдруг какой-то маленький мальчик направился к нам. Слава Богу! За ним наверняка придет мать, к ней подойдет другая женщина – и соберется публика.

Но я ошибся. Мать не подошла к мальчику, а позвала его. Он послушно вернулся к ней. Может быть, здешние крестьяне не любят музыки? Очень возможно.

Я велел Зербино и Дольче перестать танцевать и запел неаполитанскую песенку. Когда я закончил первый куплет, какой-то человек в куртке и шляпе подошел к нам. Наконец-то! И я запел с еще большим воодушевлением.

– Эй! – крикнул он. – Что ты тут делаешь, негодяй?

Я замолчал и растерянно посмотрел на него.

– Что же ты не отвечаешь? – спросил он.

– Вы видите… я пою, – пробормотал я.

– А есть у тебя позволение петь на наших улицах?

– Нет.

– Так убирайся, если не хочешь попасть в суд.

– Но вы…

– Обращаясь ко мне, ты должен называть меня господином полевым сторожем… Ну, поворачивайся живо и марш отсюда! Здесь не место нищим.