Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы Страница 11

Писатель для читателя — тот же волшебник. Ведь он заранее знает о том, что произойдет. Так вот, я хочу воспользоваться этой своей осведомленностью и, чтобы не мешать дальнейшему повествованию, открыть читателям тайны сюрпризов «журавлей» и «цапель», в которые «противникам» так и не удастся проникнуть. Сюрприз «журавлей» — посадить «Дерево дружбы», а землю, на которой оно будет расти, получить от пионеров всех республик страны. Сюрприз «цапель» — вырастить лук, а деньги, которые за него будут выручены, послать в фонд помощи детям Африки.

Ну а теперь продолжим обозрение Наташина и Стародуба и познакомимся с участниками тех удивительных событий, которые нам с вами предстоит пережить.

…Война, недолго, но зло лютовавшая в Наташине, камня на камне не оставила от старого города. Так что сегодняшний Наташин, можно сказать, весь с иголочки новый. Новый клуб. Новая почта. Новые магазины. Новые двух-трехэтажные дома… То есть не то что новые, а находящиеся, так сказать, в поре детства. Двадцать — тридцать лет — разве это для камня возраст? А Наташин весь с ног до головы каменный, точнее, снизу каменный, сверху кирпичный. Даже крыши и те в Наташине черепичные. Этому есть свое объяснение: Наташин жив кирпичом.

Каких только памятников не бывает на свете: основателям городов — людям, защитникам городов — гусям, кормильцам городов — рыбам…

Когда-то, при царе еще, Наташин торговал хлебом. Скупал хлеб у окрестных крестьян и гнал по Десне в большие города — в Брянск и дальше. Он так и оставался до самой войны хлебным городом, хранил на элеваторах колхозное зерно. А перед самой Отечественной вдруг раскопал в своих недрах глину, да такую, что хоть на хлеб мажь, хоть без хлеба вместо масла ешь. По словам мамы, первооткрывателем местных глин был мой отец, Дмитрий Васильевич, в ту пору городской председатель, который и дал ход кирпичу, составившему потом славу и богатство Наташина. Во все концы области гнал город свой кирпич, и сколько домов, заводов, сел и городов поставлено на нем! Ну да и себя не обделили глинодобытчики, обстроились на загляденье. Что ни дом в Наташине, то картинка. Один с башенками, другой с портиками, третий весь в узорных зигзагах, пущенных ломаной кирпичной строчкой вдоль по фасаду. Для этой строчки на кирпичном заводе жгли специальный, цветной, кирпич.

В Наташине случались туристы. И тогда какой-нибудь местный гид, водя гостей по городу, непременно привлекал их внимание к колонкам, портикам, узорным зигзагам и сердито критиковал строителей за «излишества». Но, странное дело, на эти кирпичные «излишества» все смотрели с удовольствием.

Кирпичом в Наташине жили, кирпичом в Наташине хвалились и если до сих пор и не догадались поставить кирпичу памятник, то все прочие памятники Наташина держались на местном кирпиче. В том числе и главный, у входа в городской сквер, — танк-памятник, на котором солдаты-освободители первыми ворвались в город.

На цоколе памятника надпись: «Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины». Танк сверху похож на компас со стрелой-пушкой, устремленной на запад, туда, откуда пришел враг. У подножия памятника венки, по обе стороны — почетный юнармейский караул.

Я слышу, как на башенке, венчающей арку у входа в сквер, часы бьют полдень. И сразу после двенадцатого удара звучит мелодия траурной песни. Ее поет магнитофон, установленный в башенке под часами. Он включается и выключается автоматически утром, в полдень и вечером.

Мне хорошо видно, как из будки под аркой — караульного помещения юнармейцев — выходит разводящий. Он в пилотке, зеленых шароварах, заправленных в башмаки, и в защитного цвета курточке с погонами. В руках у него алый флажок. За разводящим медленно и важно, по-гусиному печатая шаг, движутся два мальчика в такой же, как у разводящего, форме, но с автоматами, прижатыми к груди.

За мальчиками — затылок в затылок, шаг в шаг — идут две девочки в защитного цвета юбочках.

Близ памятника разводящий уступает караулу дорогу, и я вижу, как две пары старых часовых церемонно уступают свои места двум парам новых. Минута, и строгие часовые — мальчики по обе стороны танка, девочки справа и слева от мальчиков — замирают возле памятника.

Командир Спартак, как и я, тоже смотрит на часовых. Но в отличие от меня видит их лучше, потому что смотрит «вооруженным» глазом. Вдруг лицо его вспыхивает, и он поспешно отводит стереотрубу в сторону. Я усмехаюсь: отводит потому, что встретился глазами с Ниной Гончаренко, хотя та, конечно, из-за дальности расстояния и не догадывается об этом. Из-за дальности лица ребят различить трудно, но Нину как не узнать? Разве кто-нибудь другой может, стоя в карауле, так гордо вскинуть головку, так изящно, по-балетному, вытянуться и замереть в неподвижности? На Нину, когда она на часах, ходят посмотреть со всего города.

И еще есть примета, по которой ее можно узнать издали: алая шелковая роза, которую она носит на пилотке слева от звездочки. Роза на пилотке, конечно, «не по уставу», но все дело в том, какая роза! Та, что на пилотке у Нины, — приз. Она заслужила его, первой среди девочек сдав нормы комплекса ГТО, а главное, отличившись в стрельбе: Нина выбила столько очков, сколько не снилось даже мальчишкам! Да и приз не простой. Шелковая розочка — подарок «внуков Парижской коммуны» — французских пионеров. Клуб интернациональной дружбы наташинской средней школы получил его с просьбой вручить «лючей юний ленинець». «Лючей», по общему мнению, оказалась Нина Гончаренко, и алая розочка была вручена ей.

Я знаю, почему Спартак покраснел, встретившись глазами с Ниной. Эту тайну мне открыло одно алгебраическое уравнение, начертанное чьей-то коварной рукой на школьном заборе: «С + Н = Л».

Весь шестой «Б» — это было год назад — помнил, как она появилась в классе. Ее, прямо из учительской, приняв с рук на руки от родной мамочки, привела Надежда Егоровна, классный руководитель. Сердито краснея и почему-то не глядя на девочку, Надежда Егоровна сказала:

— Знакомьтесь, ребята, это наша новая ученица.

— «Сердитость» учительницы сразу объяснилась, едва класс воззрился на новенькую. Одежда и обувь на Нине находились в обратно пропорциональной зависимости. Юбочка была укороченная, а каблуки на туфлях, наоборот, удлиненные. Мужская и женская половины класса реагировали на это по-разному: мужская — восхищенным свистом, женская — стыдливо утопленными в парты взорами.

После звонка на перемену, задержав Нину в классе, Надежда Егоровна сказала:

— Тебе придется подчиниться общим правилам, сменить одежду и обувь.

И в знак беспрекословности приговора Надежда Егоровна побарабанила указательным пальцем по столу.

Нина снисходительно усмехнулась.

— В противном случае… В противном случае… — рассердившись, учительница хотела и не смела сказать самое страшное. Наконец осмелилась: — тебе не надо больше ходить в школу!

Чей-то любопытный башмачок, помешавший двери плотно закрыться, позволил ребятам, прильнувшим к щели, досмотреть и дослушать сцену. Нина присела в реверансе и с обескураживающей улыбкой сказала:

— Вот в этом я и хочу убедить свою мамочку.

Вскоре стала известна причина, по которой Нина и ее мама, доктор Полина Никитична, осчастливили Наташин своим присутствием. Оказывается, мама увезла дочь из Москвы для того, чтобы всегда держать ее на глазах, так как там, в Москве, стоило дочери исчезнуть с маминых глаз, как она в ту же минуту исчезала и из Дома. И тогда мама кидалась на один из московских вокзалов, чтобы затем объехать все остальные, а ближайшие родственники — на аэродромы. След беглянки обнаруживался обычно в вагоне готовящегося к отправлению поезда дальнего следования, а то и на борту не успевшего взлететь лайнера.

Поняв, что бороться с «бесом дальних странствий», обуявшим Нину, она не в силах, Полина Никитична увезла дочь на родину, в Наташин, к бабке. Перемена мест в иных случаях лучшее лекарство. Но, увы, даже это «лекарство» не подействовало. Нина меньше всего думала об ученье и больше всего о путешествиях. Тогда повлиять на Гончаренко, отвлечь ее от пустых затей и приобщить к активным пионерским делам совет отряда шестого класса «Б» поручил самому авторитетному из своих членов — председателю совета отряда и командиру батальона юнармейцев Спартаку Журавлеву.

И вот раз после уроков командир Спартак начал осаду. Тоном, не допускающим возражений, но не глядя почему-то на девочку, он попросил Нину Гончаренко «задержаться для одного разговора». «Журавли» с напряженным вниманием следили за начавшимся поединком своего командира со строптивой ученицей.

— Ах, рыцарь, — томно вздохнула Нина Гончаренко, — одними баснями сыт не будешь.

Командир Спартак не полез в карман за словом. Он полез в портфель. И не за словом, а за бутербродом. Достал и предложил Нине.