Нина Бичуя - Самая высокая на свете гора Страница 11

Юрко увидел у нее в руке маленького лохматого курильщика. Непроизвольно тронув пояс — там и в самом деле не было человечка (как же так, он ведь прицепил, он хорошо помнит, что прицепил), — Юрко так же непроизвольно протянул руку за игрушкой:

— Неправда, я тебе не давал!

Тоненькая смуглая ручонка словно обломилась. У Гальки опустились плечи, она смотрела черными глазами снизу вверх — на ремень Юрка, украшенный медными кружочками, на Юркино лицо, и в ее взгляде было такое изумление, такое разочарованное, горькое изумление, что парень только теперь почувствовал себя неловко. А еще бежал выручать! Вот и выручил!

— Мне… мне… пусть берет… Я дарю… Вы не бейте; она хорошая девочка, она же… Я знаю.

И тут Гальку вдруг охватил гнев.

— Не надо мне, не надо! Я скверная, скверная, у меня дурной глаз! Такая и буду, такая и умру, такая и умру! — уже не запинаясь и без слез закричала она и, как разъяренный маленький зверек, выскочила во двор, швырнув Юрку под ноги игрушку.

Мать ее молча следила за обоими, молчал и Юрко, потом наклонился, поднял игрушку. У человечка в дырочке меж губ вместо папироски торчала соломинка. Видно, Гальке во что бы то ни стало хотелось узнать, как он пускает колечки. Юрко посмотрел на Галькину мать, а она на него и не глянула, словно тоже сердилась, словно затем только и била Гальку, чтобы узнать, как он при этом поведет себя, и вот узнала, и больше нет ей надобности смотреть на него, пусть уходит. И он ушел, держа в руке злосчастного человечка с соломинкой.

«Зачем я сказал?.. Но я же сказал правду! Только зачем было говорить?» — думал Юрко, а вокруг стало уже совсем темно, высохшая без дождей трава торопливо глотала росу, и кто-то все еще искал заблудившегося петуха, и все было как прежде — тот же вечер, и звуки, и подсолнух на лавке у хаты, — все было такое же, но все было совсем другое, как будто, оставшись внешне прежним, внутри, в себе, переиначилось.

Галька, спрятавшись за стожком, упрямо всматривалась туда, где расплывалась в тумане сумерек фигура Юрка. Изо всех сил щуря глаза, она терла ладошкой щеку — от соленых слез щемило царапину.

— Я скверная, дурная, такая и буду… я тебя заворожу, обращу в камень, вот увидишь: обращу в камень! — приговаривала Галька и представляла себе, как Юрко замирает, превращается в камень и не может больше двинуться с места, и, хотя это не приносило ей никакой утехи, хотя ей от этого становилось жутко и хотелось зажать себе рот ладонью, Галька все равно упрямо злилась: — Я тебя заворожу, я тебя заколдую, три дня глаз не раскроешь…

Юрко, крадучись, забрался на чердак, где было тихо и лежало сено. Чтоб ненароком не спросили, за что Гальку наказывали.

А на лавке у хаты лежал большой и красивый подсолнух.

КОШЕЛЕК

— Отдай! Ну, Птичкин, отдай!

Маленький, встопорщенный, как рассерженный котенок, Витя Непоседа даже вспотел, гоняясь за Птичкиным.

А тот, громко смеясь, неутомимо носился по двору, на миг останавливался, подбрасывал на ладони новенький кожаный кошелек и дразнил:

— А ты догони — я и отдам! — и снова бросался бежать.

— Ну, Птичкин, отда-ай! Птичкин, тебя же как человека просят, а ты…

От бессилия и обиды в Витькином голосе что-то надорвалось, и мальчишка, не сдержавшись, всхлипнул.

— М-мумочка! — насмешливо процедил Птичкин. — Чего ж ты такой слабенький? Ну на, бери уж, бери!

Птичкин протянул Витьке руку, но, как только тот подошел, запустил кошелек высоко в небо:

— Ха-ха-ха! Полетел твой кошелек, крылышки у него выросли!

Витя молча поднял с земли испачканный кошелек:

— Собака ты, Птичкин, вот ты кто!

— Ну, ну! — обиделся Птичкин. — Только повтори — зубов не соберешь.

— А ты… ты… Вот я на тебя Акбара спущу, тогда посмотрим, кто будет собирать зубы! — И Витька торжествующе засмеялся, представив себе, как Птичкин будет удирать от Акбара.

— А ну тебя! — Птичкин вдруг утратил интерес к Вите и пошел прочь, насвистывая веселую песенку.

Он всегда только свистел, слов он не умел запомнить. Да ему и не хотелось их запоминать. И без того приходится зубрить стихи, английские слова, исторические даты…

Но исторические даты — это было хуже всего. Птичкин сидел за столом, подобрав под себя левую ногу, и едва шевелил губами.

— Договор Олега с греками был… Договор Олега с греками был…

Он прикрыл ладонью страничку учебника, изо всех сил стараясь припомнить, когда же все-таки был договор Олега с греками.

Птичкин представил себе князя в шлеме и греков, ужасно похожих на тех, которых он видел в фильме об Одиссее. Они, конечно, как Одиссей, пытались схитрить, но Олег распознавал их хитрости и строго смотрел на греков из-под тяжелого шлема. Это было давно, ужасно давно, а вот когда именно, Птичкин не мог вспомнить.

— Эх, — вздохнул он, — дырявая голова!

И медленно, словно боясь, что его поймают на этом поступке, сдвинул ладонь с книги.

В 911… 911… 911…

Из кухни пришла мама:

— Шурко, вынеси сор, и будем ужинать.

Шурко недовольно пробормотал что-то, сполз со стула и двинулся выполнять мамину просьбу. У входной двери он увидел маму Непоседы. Она была не похожа на себя. Лицо у нее вытянулось, как-то даже перекосилось, так что Шурко хмыкнул от удивления.

— А, ты уже дома! — громко сказала она. — А твоя мама здесь?

— Здесь, — ответил Птичкин. — Мы сейчас будем ужинать.

— Меня совершенно не интересует, чем вы собираетесь заниматься! — вспылила Витькина мама. — Верни немедленно деньги. Куда ты их дел?

Из-за Шуркиного плеча выглянула мама. Она была маленькая, еще немножко — и Шурко станет выше ее, как будто он взрослый, а она — девчонка.

— Войдите, пожалуйста, в комнату, — попросила мама своим обычным тихим голосом. — Какие деньги? О чем речь?

— В кошельке были деньги. И они пропали. Три рубля. Куда ты их дел, хулиган?

Шурко молчал. Такая уж у него была привычка — молчать, когда взрослые кричат.

— Объясните, пожалуйста, — еще тише попросила мама. — Я ничего не могу понять.

— Что тут понимать?! Витя взял кошелек, новенький кошелек, такой, знаете, картузик, он хотел показать его ребятам, а ваш сын отобрал у него кошелек, отнял силой, а когда отдал, то денег там не было.

— Хорошо, — чуть слышно проговорила мама, и на щеках у нее выступили два круглых розовых пятна, — я поговорю с сыном и… и если он взял эти деньги, то он сегодня же вам их вернет.

— Ну вот, — заперев дверь, сказала мама, — сперва были разбитые окна, драки с мальчишками, взрыв в классе и еще многое другое… А теперь — деньги… Украденные деньги! Ступай, найди их и отнеси, слышишь?

— Я не брал! — хмуро, не глядя на мать, ответил Птичкин. — Чтоб я сдох, если брал! Откуда я знаю, где они!

Мама не спросила, кто его учит так выражаться: «чтоб я сдох», — она только вздохнула.

— Попробуй все-таки найти.

А потом отвернулась, стерла с брови что-то невидимое и вышла в кухню. Оттуда вкусно пахло жареной картошкой и салом, но Шурко не пошел ужинать. Он сел на стул и упрямо, со скрипом стиснул зубы.

— Договор Олега с греками был подписан в 911 году, — громко проговорил он и снова стиснул зубы.

Еще до сумерек все ребята во дворе знали о происшествии с кошельком.

— Ух ты! — сказал, присвистнув, Олег. — И ты даже не заметил, как он их вытащил? Ловок Птичкин!

— Он теперь может двадцать раз посмотреть «Чапаева»! — позавидовал Мишко.

— Дураки! — рассердился на них Марко. — Тут кража, а они про кино!

Только Санько молчал. Он стоял, заложив руки в карманы, и внимательно смотрел на Витьку. Так внимательно, словно никогда не видел плосконосого Витькиного лица.

Витька сидел на скамейке, возле него лежал Акбар, положив квадратную голову на широкие лапы. У Акбара было три золотых медали, и Витька гордился ими, словно их дали ему, а не псу.

— А зачем ты брал из дому кошелек? — вдруг спросил Санько.

— Чего ты пристал? — вспыхнул Витя. — Я же все рассказывал…

— А того и пристал, что врешь ты! Не брал Птичкин у тебя денег, на что ему твои паршивые деньги из твоего паршивого кошелька!

— Дурак! — тонким голосом крикнул Витя. — Что ж я, по-твоему, сам у себя деньги украл?

— Не знаю, куда делись деньги, только не мог их Птичкин взять!

Птичкин смотрел на них из окна третьего этажа и догадывался, что говорят о кошельке. На столе лежала раскрытая книга. Птичкин, верно, на всю жизнь запомнил, что договор Олега с греками подписан в 911 году, но больше ничего в голову не лезло.

Шурко почесал в затылке, подумал, еще раз почесал в затылке, что-то сказал самому себе, потом открыл шкаф и вынул коробку от башмаков, где лежали всякие его сокровища: старый складной ножик, гвозди, кусочек пемзы, какие-то железки и клешня краба. Он пошарил в коробке, вынул что-то и спрятал в карман. А потом вышел из комнаты, тихо отпер входную дверь и спустился вниз, на второй этаж, где жил Витя, его родители и Акбар.