Вадим Фролов - Что посеешь Страница 11

— Что за лодка? — помолчав тоже, спросил Батурин.

Гошка сплюнул и стал натягивать штаны. Прошка смотрел в сторону и высверливал голой пяткой ямку в песке.

— Барахло лодка, — сказал Батурин.

— Сам ты барахло, — мрачно буркнул Прошка.

— А ну, уваливай отсюда! — заорал Гошка, прыгая на одной ноге, стараясь другой попасть в штанину.

Гошка и Прошка принялись орать вместе, что, дескать, ишь какой выискался и кто ты такой, чего тебя на наш остров принесло…

— Гляди-ка, уже и остров их, — насмешливо сказал Батурин. — Помещики какие, феодалы.

«Феодалы» с жуткими воплями бросились на Батурина, свалили его с ног и сели на него верхом. Лапоть прыгал вокруг, лаял и рычал.

— Уйдешь? — спросил Прошка.

— Не-а, — спокойно сказал Батурин, выплевывая песок. — У меня идея есть.

— Какая еще идея? — недоверчиво спросил Гошка.

— А вы слезьте, тогда скажу, — ответил Батурин.

— Скажи, тогда слезем, — сказали братцы хором.

— Во чудаки, — сказал Батурин. — Как же я говорить буду, если у меня песок во рту и ды-ды-дышать нечем.

— Ладно, — вдруг совсем спокойно сказал Прошка, — Батуре верить можно.

— Можно, — сказал Гошка.

И они слезли с Петра. Лапоть сразу замолчал и улегся.

Петр встал, с достоинством отряхнулся, подошел к протоке и прополоскал рот. Потом он несколько раз обошел лодку вокруг, постукал ее по бортам голой пяткой, потыкал кое-где пальцем и присел на днище.

— Чья лодка-то? — равнодушно спросил он.

— А тебе что за дело? — опять угрожающе спросил Гошка, а Прошка шагнул поближе к Петру.

— Да мне-то все равно, — сказал Петр, глядя в вечереющие небеса. — Я думал, если ваша… — и он замолчал.

— Ну, а если наша, тогда что? — спросил Гошка.

— Я движок бы смог достать, — лениво сказал Батурин. — Но раз не ваша…

— Наша! — закричали в один голос братцы. — Наша!

Через полчаса все они топали вниз по реке, к дому деда Веретея. Уже на самом подходе Батурин скромно сказал:

— А у меня тут кое-какая мастерская есть.

Гошка и Прошка встали как вкопанные.

— Где? — спросили Гошка и Прошка.

Батурин небрежно ткнул пальцем в дедкину сараюшку. Гошка и Прошка повалились на землю и начали кататься, визжа и захлебываясь от хохота. Петр удивился, чего это их корчит.

— Ну, здоров ты врать! — сказал Прошка.

— Там нашего деда мастерская, и наша, — сказал Гошка. — А он врать! Ну, Батура!

— Как вашего деда? — ужасно удивился Батурин.

— А вот так! — закричали очень довольные Гошка и Прошка.

— Как его фамилия, знаешь? — спросил Гошка.

— Азиатцев! — сказал Прошка.

— А мы? — спросил Гошка.

— Азиатцевы! — гордо сказал Прошка.

— Он наш дед, — сказал Гошка.

— Батин батя, — сказал Прошка.

— Ну и ну! — сказал Батурин и почесал затылок.

Братцы Азиатцевы отошли в сторонку и, наклонив друг к другу одинаковые патлатые головы, посовещались. И Гошка спросил:

— Ты верно движок достанешь?

— Хм… «достанешь», — сказал Батурин, думая при этом, какой это леший дернул его за язык и где он достанет этот проклятый движок. Но отступать было некуда.

— Ну, раз так… — сказали Гошка и Прошка и протянули Батурину свои мозолистые руки.

Они заключили тройственный союз и договорились, чтобы больше ни одна живая душа ничего не знала об их планах. Затем они осмотрели Петькино хозяйство в сарае и кое-что нужное отложили в сторонку. Дед Веретей стоял в дверях и довольно ухмылялся.

«Хитрющий дед, — подумал Петр, — ишь, как повернул».

На душе у Батурина немного полегчало, и домой он шел, насвистывая. Братцы Азиатцевы остались ночевать у деда.

А дома Петра ждал сюрприз.

— Ты давеча про завод так просто? Или… — спросил его за ужином отец.

— А что? — спросил Петр.

— Ну-у, — почему-то немного смущаясь, сказал Батурин-старший, — если тебе всерьез интересно, приходи завтра после школы к проходной. Я тебя встречу.

— Чего он там на заводе не видел? — вдруг сердито спросила Мария Ивановна. — Ему учиться надо. Вон Витя Пискарев…

— Мам, — мрачно сказал Петр, — ты мне лучше про этого Витю не говори. А то ему еще попадет.

— А ты что? А ты что? — зачастила Мария Ивановна. — От кого это ему уже попало? Не от тебя ли? Ах! — она всплеснула руками. — И верно, Софья Аристарховна жаловалась: Витю кто-то побил. Ты, что ли?

«Час от часу не легче, — подумал Петр, увертываясь от нависшего над ним подзатыльника. — Опять меня леший за язык тянет».

— Мам, — взмолился Петр, уходя от прямого ответа, — ну, что ты меня все шпыняешь и шпыняешь. Так я совсем озвереть могу.

Тут в разговор вступил Батурин-папа.

— И верно, Маша, — сказал он успокаивающе, — сама говорила, что лупить ребенка не надо.

— Ах, не надо? — в сердцах сказала Мария Ивановна, но руку все же опустила. — Не надо?! А что же я с ним поделать могу, если он… А ты не помогаешь. Только и знаешь свой футбол да рыбалку…

Степан Александрович насупился, и Мария Ивановна поспешила добавить, что ну да, да, конечно, кроме рыбалки да футбола, еще есть завод.

— Ну, тебе, понятно, завод, что дом родной, — сказала она. — А ему-то зачем твой завод? Неужто, как ты, всю жизнь ишачить?

И вдруг! Вдруг спокойный и выдержанный Степан Александрович хватил кулаком по столу со всей силы. С чайника свалилась крышка, блюдечко с вареньем шлепнулось на пол и разбилось, зазвенели, подпрыгнули чашки. Подпрыгнул и Петр.

— Какие слова говоришь, Мария! — крикнул Батурин-старший. — Я не батрак, чтобы… ишачить! Я рабочий! Понимаешь? Рабочий!

Мария Ивановна села на стул.

— Ты извини, Маша, — сразу остыв, сказал Степан Александрович. — Но ведь обидно же.

— Да я что, — виновато сказала Мария Ивановна. — Да я разве что? Я ведь ему добра желаю.

— Пусть сам выбирает, — сказал Степан Александрович миролюбиво. — Не маленький.

— Я думала, уж если ученым не будет, так может этим… скульптором станет, — сказала Мария Ивановна с горечью.

— Н-ну, — добродушно сказал отец. — На это особый талант нужен.

Петр молчал. И разные мысли — веселые и грустные, умные и так себе, не очень — скакали в его голове.

— Так придешь к проходной? — спросил Степан Александрович.

— Ага, — сказал Петр и покосился на мать.

Она махнула рукой.

— Только чего он там не видел? Станки, что ли?

— Людей, — сказал Степан Александрович твердо, — которые работают, а не ишачат… И между прочим, станки тоже.

— Пусть идет, — сдалась Мария Ивановна. — Только смотри, если опять двойки будешь получать, я тебе пропишу! И тебе тоже, — она ткнула пальцем в грудь Батурина-старшего и, непримиренная, ушла на кухню.

Батурин-старший подмигнул Батурину-младшему.

— Строгая у нас мать, — сказал он.

— Ага, — сказал Петр. — Бать, а ты не знаешь, где можно движок достать?

— Какой движок?

— Для лодки. Мотор какой-никакой.

Степан Александрович подумал.

— Н-нет, не знаю, — сказал он. — А зачем тебе? Секрет?

— Ага, — сказал Петр.

Глава VII

На следующее утро Батурин перехватил Кешку Фикуса неподалеку от школы.

— Ты вот что, — сказал Батурин Кешке. — Ты значит… того…

— Ага, — сказал Фикус. — …этого. Понял.

— Ну, раз, понял, значит… смотри…

— Да брось ты, — дружелюбно сказал Кешка и засмеялся. — Что я, маленький?! — и, посвистывая, побежал в школу.

В коридоре у окна стоял Витенька Пискарев и разглядывал в стекле свое отражение.

«Ох, — сказал про себя Батурин. — И с этим еще отношения выяснять». Ноги понесли его мимо Вити, но Петр мужественно пересилил себя.

— Здорово! — очень бодро сказал он.

Витя повернул к Батурину свой все еще распухший нос и сморщился, словно разжевал клюкву.

— Даже и здороваться с тобой не желаю, — сказал он. Батурин сокрушенно махнул рукой и пошел в класс. Выяснять отношения ему уже не хотелось.

А когда в классе он увидел Наташу Орликову, сердце у него стало съеживаться и съеживалось до тех пор, пока не превратилось в горошину и не покатилось куда-то вниз.

В перемену к П. Батурину, уныло стоявшему у окна в коридоре, подошел Осипваныч и протянул ему конверт:

— Это вам.

— Мне? — удивился Петр. — От кого? Откуда?

— Стоит ли задавать столько ненужных вопросов? — спросил Осипваныч. И ушел.

Батурин зажмурился и с треском распечатал конверт. В нем был листок, на котором печатными буквами было написано:

«Батурину П. Лично. Секретно. Аллюр + + +». И больше ничего там не было. Листок был чист и бел, как сметана.

«Шуточки, — обескураженно подумал Батурин, — дурацкие шуточки. Но при чем здесь Осипваныч?»

Конечно, на уроке Петру было не до урока. И когда Римма Васильевна вызвала его, он хмуро сказал: