Алексей Коркищенко - Твой светлый дом Страница 11

— Матвей Степанович, видно, был хорошим мастером, — сказал Григорий хозяйке. — Это ведь его работа? — Он кивнул на диван.

— Его, — ответила Акулина Кондратьевна. — Смолоду любил столярничать, а занимался другим, жизнь так распорядилась. Для старой хаты сделал мебель, а для нового дома не успел… Стоит недоделанная.

— Андрей бы доделал.

— Тямы нету у Андрея. Не те руки, — с грустью ответила она. — Не перенял отцов дар.

— Может быть, мне удастся? Посмотреть надо мебель…

— А чего ее смотреть? — оказал Родион.

Григорий понял: тронул нечаянно больное место у парнишки.

Извиняясь, произнес:

— Дело в том, что я знаю это ремесло. Я ведь столяром работал до службы и думаю… мы с тобой, Родион, сможем закончить дедову работу.

— Своди его, Родион, покажи мебель, а я пока борщ согрею, да на стол соберу, — сказала Акулина Кондратьевна.

— Ну ладно, пошли! — оказал Родион, что-то решив про себя.

Он подметил, как Григорий оглядывал поставец, стол и табуреты на точеных ножках — с уважением к работе деда Матвея, с пониманием его мастерства.

— Добротные вещи, ничего не скажешь, — произнес квартирант. — Нам тут мало дела осталось, Родя.

Так же внимательно отнесся Григорий и к инструменту.

Он понимал в нем толк: все эти рубанки, долота, стамески и пилы привычно, как намагниченные, прилипали к его рукам.

Родион за спиной Матюхина в это время хотел спрятать испорченную им балясину.

— Чего ты там прячешь? Давай-ка ее сюда. — Григорий протянул руку.

— Она негожая. — Родион смущенно подал ему и балясину, и сколок с нее. — Я испортил… Хотел распилить, а пила пошла в сторону. Хотел поправить, а она — хрясь!

— Ну, это ничего. Мы ее склеим, а потом правильно распилим. Надо сохранить последнюю работу Матвея Степановича.

— Дядя Гриша, а вы умеете точить на токарном станке? Я бы очень хотел научиться.

Григорий засмеялся:

— Родя, я тебе пока еще не дядя. Зови меня просто Гришей. Договорились?

— Ладно, Гриша, договорились, — легко согласился Родион.

— Вот и прекрасно! А точить, думаю, я не разучился. — Матюхин надел передник и выбрал именно ту стамеску, которой последний раз работал дед Матвей. — А ну-ка, будущий племяш, погоняй станок!

Родька осторожно разогнал маховик. Боялся, вдруг вырвется стамеска из рук бывшего столяра, как тогда у деда.

— Жми, Родя, смелей!

Григорий упер стамеску в подставку. Шуршащим ручейком потекла стружка из-под острого лезвия. Ловко у морячка получалось! Не хуже, пожалуй, чем у деда Матвея.

— Давай, давай! Жми, подмастерье! — весело покрикивал он.

И Родион жал на педаль что было сил. Его охватывал восторг при виде появляющихся кругов на детали. Когда они стали такими же четкими, как и на первой балясинке, лежавшей на раме станка, Григорий пошлифовал их наждачной бумагой и суконкой.

— Шабаш, Родя, готово!

— Получилось, Гриша! — радовался Родион, останавливая станок. — Научишь меня точить? А то дед Матвей не успел.

— Научу, Родя, ты парнишка крепкий, уже держишь стамеску в руках. И, право слово, мне очень по душе, что ты хочешь перенять дедово мастерство.

Григорий, любуясь, ласково огладил балясинку ладонями, и на ней появился красноватый блеск. Родион восхищенно смотрел на квартиранта: настоящий мастер!

Глава девятая

Хороший день плохо кончился.

Родион вечером засел за учебники. Но пришел отец с каким-то мордатым дядькой. Оба пьяные да еще с пол-литрами в карманах.

Они пошли в комнату к Григорию. Тот их решительно выпроводил, сказал, что спиртного в рот не берет. Отец раскипятился: «Чего кочевряжишься! Хозяина не уважаешь!..»

Стыдно было Родиону за него перед Григорием.

Отец с дядькой сели в большой комнате… Какие уж теперь могли быть уроки! До полночи никому не было покоя… Мать и бабка Акулина пытались их утихомирить, пристыдить, но куда там!.. Отец ничего не хотел слушать.

Урок истории вел Иван Николаевич, директор школы, но Родион, как ни старался, никак не мог сосредоточиться на том, что он рассказывал, забыть отца и все вчерашнее.

Ольга с тревогой следила за Родионом. Почувствовав ее настойчивый взгляд, Родион обернулся, и она покачала головой с мягкой укоризной: мол, ну что ты так переживаешь, Родька? Встряхнись!

Он ответил ей немного смущенной и радостной улыбкой. Внезапно покраснев, Ольга отвела от него глаза.

Родион опустил голову, чувствуя, как у него горят уши. Сердце его радостно билось, в ушах стоял звон. Он пытался понять, что же с ним сейчас произошло, и не сразу услышал Ивана Николаевича:

— Родион! Бучаев! Да тебя не дозовешься. О чем ты так увлеченно мечтаешь? О пятерке по истории? Так иди отвечать.

Урока Родион не знал. Из-за парты поднялся, но к доске не пошел.

— Ну так что же, Родион? Иди!

— Зачем? — пробормотал он. — Сразу двойку ставьте, я урока не знаю.

В классе засмеялись.

— Тихо! — сказал Иван Николаевич. — А ты, Родион, зайдешь ко мне после уроков.

До звонка Родион сидел, тупо уставясь перед собой: страшился случайно оглянуться и увидеть грустные глаза Ольги.

В кабинете Иван Николаевич пригласил Родиона сесть.

— Давай поговорим с тобой откровенно, по-мужски. Ты ведь вон уже какой парень. Ну что ты делаешь? Дерешься, двоек нахватал… Ты мне сейчас очень не нравишься. И деду Матвею ты таким не понравился бы. Когда ты возьмешься за ум?

Родион хотел было сказать ему об отце, но в горле будто ком застрял — не продохнуть.

Иван Николаевич смотрел на него в упор.

— Ну, так в чем же дело? Объясни по-человечески.

Родион молчал. На его глазах вскипали слезы.

— Да-а, с тобой не разговоришься… Вот что, Родион, передай отцу или матери, чтоб зашли ко мне. Сегодня же. Ты понял, что я сказал?

Ничего не ответив, Родион выбежал из кабинета.

За углом школы его ждали Ольга и Виталька. Родион промчался мимо своих друзей.

— Он плачет, — оказала Ольга.

— Ну, если Родион плачет — значит, ему совсем плохо, — забеспокоился Виталька. — Что же делать, Оля? Ему надо как-то помочь.

— Я бы очень хотела помочь, но как? — ответила Ольга. — Он сам все понимает, только сделать ничего не может…

Понуро, нога через ногу, притащился Родька на ферму. Всю дорогу думал: как объяснить родителям, по какому поводу их вызывает директор школы?… С какими глазами он подойдет к матери? А что скажет отцу?

Поразмыслив, Родион решил поговорить с отцом напрямик, по-мужски. Зачем вчера устроил бучу в хате со своим мордатым собутыльником и не дал ему выучить уроки?! Почему пьет и ругается с матерью и бабкой? В общем, он выдаст ему все, что думает о нем, без обиняков.

Родион смело зашел в кормокухню, заполненную паром: в огромных чанах, пузырясь и бормоча, варилась комбикормовая каша. Отец стоял на подмостках и яростно, будто заклятого врага, расковыривал ее большой, с хорошее весло, мешалкой. Лицо серое, глаза опухшие, на рыжеватой щетине и на одежде присохли нашлепки комбикормовой каши. Родион пожалел, что зашел к нему: «Он мне сейчас задаст! Попал я под горячую руку».

— Ты чего, Родька? — спросил отец, продолжая расковыривать кашу.

— Да я… просто так… — промолвил Родион.

— Ага, интересуешься моей новой профессией? — Отец желчно рассмеялся. — Что ж, сынок, любая работа, как говорится, почетна и уважаема. Мы люди негордые, нам что фермой руководить, что кашу варить.

Тут Родька понял: отец еще со вчерашнего пьян, в школе ему в таком виде появляться нельзя. Да и не пойдет он. И не получится у них «мужского» разговора. Надает отец подзатыльников и — до свиданья!

Родион попятился к двери, тут, чуть не обив его с ног, в кормокухню ворвался вчерашний мордатый дядька с криком:

— Андрюша, похмелиться принес!

Отец бросил мешалку и произнес повеселевшим голосом:

— Родька, иди гуляй.

Родион тихо вышел во двор.

Остановился за углом коровника. Охватило его тупое равнодушие ко всему на свете: пропади все пропадом! Уйти бы из дому куда глаза глядят…

Когда немного успокоился, о матери подумал: каково ей будет? Мало она перенесла и переносит горя?… Надо идти к ней повиниться, заверить, что такого с ним никогда не повторится.

Уже не надеясь застать ее — обеденная дойка наверняка закончилась, — Родион все-таки зашел в коровник. Людей там не видно было. Коровы жевали, рылись мордами в кормушках. В проходе, в той стороне, где находились материны коровы, стоял один-единственный молочный бидон. Родион подошел к нему и услышал редкий стук струек молока о дно подойника. Он пригнулся и увидел мать. Она непривычно медленно доила корову: пальцы ее, будто с мороза, с трудом сгибались и разгибались, охватывая соски вымени. И вдруг, негромко застонав, мать опустила руки и, уткнувшись головой в бок коровы, тихонько, как-то по-девчоночьи жалобно заплакала.