Юрий Дьяконов - Алмаз — драгоценный камень Страница 11

— Клавка! Ты что делаешь?

— Костюмчик. Это мои воскутики. Мама дава.

— А куклу где взяла? Ой, да это ведь Ренкина! Ты стащила у нее?

— Я не стащива… Я поиграю и отдам, — растерянно сказала Клава. Она только сейчас вспомнила, что взяла Лыжницу без спроса. А вдруг Рената искать будет?

— Ишь ты, тихоня! Украла и прячется!

— Я не крава! Не крава! — закричала Клава.

— Нет, украла! Вот подожди. Мама придет — я ей все расскажу!

— Тогда! Тогда я сейчас! Рената ничего не скажет. — Клава схватила Лыжницу. Метнулась в прихожую.

Сонька оттащила ее от двери и зашептала:

— Дура! Чтоб нас все жуликами считали! Придет ихний отец и скажет: «Ваша Клавка у Ренки куклу украла!..» Думаешь, он поверит тебе? У него ж глаза, как у цыгана. Страшные! Молчи. Никто ничего не знает. А у Ренки вон сколько этих кукол! Может, сама где потеряла. Маме мы ничего не скажем… А куколка какая классная! Вместе играть будем…

Клава растерялась от Сонькиных слов. Ей стало страшно. А если правда — не поверят?…

Для Клавы наступили трудные дни. Сонька совсем обнаглела. Только и знает командует: «Посуду помой! Пол подмети!» А сама ходит, как барыня. Все самые лучшие фантики себе забрала. И полтинник тот, что папа подарил, выманила. А если Клава возражать начнет, так сейчас же грозится: «А я маме скажу! Жуличка!..» Теперь еще и Лыжницу себе требует. Только пусть не думает. Лыжницу ей Клава не отдаст ни за что! Вот украсит хорошенько и отнесет Ренате. Скажет: «Видишь, как я ее хорошо одела! Как царевна!» И Рената обрадуется. И опять они будут дружить. Пусть тогда Сонька!..

Но дни проходили за днями, а Клава все не могла решиться.

И снова Клава сидит в уголке и наряжает Лыжницу. Обернула серебряной бумагой лыжи. Стали они не простые, а самокатные. Скажи: лыжи, несите! И помчат они в тридесятое царство. А из золотой — сделала ей кокошник и туфельки. Теперь она — настоящая Снегурочка или добрая фея из сказки. Только у феи ведь волшебная палочка. Махнет она — и все сделается. Что хочешь! Взяла Клава спичку и обернула синей фольгой, а головку — красной. Аж горит вся. Настоящая волшебная. В руку Лыжнице палочка пришлась в самый раз.

Клава щурит глаза. И… что это?! Лыжница-Волшебница будто шевельнулась! Еще прижмурилась — опять?! Качнулась волшебная палочка — красные искры метнулись от нее. Клава совсем закрыла глаза. Вот если правда — волшебная. Тогда бы она попросила, чтоб мама на нее не сердилась. Чтоб Сонька вдруг стала добрая-добрая. Чтоб папа скорей приезжал из Москвы. И еще, самое главное, чтобы эти дни вернулись назад. Назад!

— Тук. Тук. Тук, — слышится от батареи.

Клава вздрагивает и прижимает к себе Лыжницу-Волшебницу. Мечется по комнате, ища, куда бы ее спрятать. И сразу вспоминает, что никого в квартире нет. Она одна.

Опять стучит Рената. А Клава не может прийти к ней. И не придет никогда-никогда! Из глаз ее катятся слезы. На куклу. И у нее лицо становится мокрым. Плачет кукла Лыжница Клавиными слезами.

Сонька, уходя в школу, пригрозила: «Если ты не отдашь мне Лыжницу и все костюмы, я сегодня скажу маме. Понятно?» И тогда Клава решилась…

— Клавочка! — запрыгала от радости Рената и мигом втянула ее в прихожую.

— Вот! — сказала Клава и положила на стол большую коробку из-под парфюмерного набора.

— Что это?

Клава молча подняла крышку. На атласной подушке лежала Лыжница. Но она совсем не была похожа на ту замухрышку в припачканном лыжном костюмчике, какой помнила ее Рената. Золотой кокошник, золотые туфельки. Голубая шубка с белым пушком на рукавах. В руке — синяя волшебная палочка с красным наконечником. Серебряные лыжи. А рядом, в углублении, — целый ворох нарядов. Кофточки и юбочки, туфельки…

— Ты не думай, Рена, — тихо сказала Клава. — Я не насовсем взява. А только поиграться.

— Клавочка! И ты сама все это шила?

— Сама шива! — гордо ответила Клава. — Никто не помогав.

— А меня научишь? Я буду тебя учить, а ты — меня. Ладно?

— Вадно.

— А ты ее назад забери. Насовсем.

Клава оторопело глянула на подружку. Что она говорит?! Ей даже стало обидно. Да разве может кому-нибудь не нравиться Волшебница? И она снова совала коробку с куклой Ренате в руки.

— Что ты так смотришь, Клава? Я подарила Лыжницу тебе. Она твоя! Я давно хотела подарить.

Теперь, услышав слово «подарила», Клава поняла. Обрадовалась. И испугалась:

— А тебя мама не заругает?

— Что ты! Мне знаешь как влетело за то, что я тебе ее давно не подарила!

Клава верила и не верила своему счастью. Волшебница — ее! Рената говорит: уже давно подарила. Значит, все хорошо. Значит, нечего бояться! Пусть теперь Сонька попробует!

— Клава, давай заниматься. Я тут такую песенку сочинила. Маме понравилась. Вот слушай:

В переулке,В закоулкеНа лошадке я сидел.Лая лайки не услышалИ на лыжах в лужу сел.

Повторяй за мной:

— Всвух?

— Ага. Вслух.

Полковник Каблуков

Клава очень любила своего папу. И очень скучала по нему. Она могла подолгу рассказывать Ренате, какой он хороший, сильный и справедливый. Как они с папой хорошо гуляли. Какие чудесные подарки привозил он из Москвы.

Папа у Клавы вот уже три года учится в Москве, «в самой гвавной академии, откуда генеравы выходят». За последние два года Клава видела его только четыре раза. Но не забывала о нем ни на минуту. А теперь вот уже месяц в доме только и разговоров, что он скоро кончит учиться и приедет к ним насовсем.

Полковник Каблуков, Иван Николаевич, был настоящим военным. Начал службу рядовым красноармейцем в 1940 году, да так и остался в армии на всю жизнь. Войну он встретил уже бывалым сержантом… Три раза был ранен и лежал в госпиталях. За смелость и мужество получал боевые награды и новые воинские звания. Тут же, на фронте, встретился Иван Николаевич со своей будущей женой…

Кончался 1944 год. Три с половиной года страшной войны остались позади. В новогоднюю ночь собрались офицеры в землянке командира дивизиона гвардейских минометов капитана Каблукова. Только капитан хотел провозгласить тост, как вдруг дверь распахнулась, и в клубах пара появился человек.

— Кто такой? — строго спросил командир.

— Разрешите доложить?! — раздался звонкий девичий голос. — Товарищ гвардии капитан, санинструктор младший сержант Сбитнева прибыла в ваше распоряжение!

— Вольно, младший сержант. Пожалуйста, ваши документы.

Небольшого росточка, в белом полушубке, перетянутом ремнем, она смахивала на Колобок, что «от дедушки ушел и от бабушки ушел». Круглое девчоночье лицо. Испуганные большущие серые глаза. На лоб выбилась светлая прядка волос. Носик пуговкой.

«Сколько же этой малявке лет? — подумал капитан. — Восемнадцать? Не поверю! И как таких на фронт берут? У нее, небось, кукла в вещмешке. И больше всего на свете хочет конфет».

Она никак не могла вынуть документы: пальцы застыли. Ожесточенно дернула и вывернула карман. На снарядный ящик, служивший столом, вывалилась солдатская книжка, пакет из сануправления, крохотный флакончик одеколона, и покатились зеленые горошины леденцов… Девушка смутилась до слез:

— Ох, господи! И надо же…

Гости капитана засмеялись и принялись собирать леденцы.

— Как вас зовут? — спросил капитан, глянув в документы.

— Сбитнева! Олимпиада Трифоновна! — громко отчеканила девушка. Снова засмеялись офицеры. Не выдержал и капитан — фыркнул. Глянул на часы:

— Садитесь, Сбитнева. А ну, потеснись, кавалеры. Э-э-э! Да так мы и Новый год прозеваем! Три минуты осталось. Ну, за наступающий, за наступательный Новый год! Чтоб аж до самого Берлина! Гвардейцы, ура!..

Веселиться пришлось недолго. Зазвонил телефон. Капитан выслушал. Сказал короткое «Есть!» и приказал:

— Проверить боекомплект. В два ноль-ноль выступаем. Брать, все. Назад не вернемся.

Землянка опустела.

— Вы, санинструктор, едете с машиной лейтенанта Жихарева. Ординарец вас проводит.

Олимпиаду солдаты приняли сразу всерьез. Нескладное имя скоро переделали в короткое — Оля. Старшие просто называли ее «дочка». А про отчество ее никто никогда не вспоминал. Зато она никогда не забывала той первой новогодней ночи в землянке и рассыпанные леденцы, из-за которых она долго не могла смотреть в глаза, командиру.

Капитана Каблукова уважали и любили все в дивизионе. Полюбила его и санинструктор Оля. А знаете вы, что значит уважение и любовь фронтовика? Это значит, когда нависла смерть, заслонить, собой от нее командира. Ведь у них и дела, и мысли — все общее. До последнего смертного часа. А дела-то какие — война. А мысли какие — победа.

Много столбиков с красной пятиконечной звездой оставил за собой дивизион капитана Каблукова. Где-то плакали вдовы и напрасно ждали отцов мальчишки и девчонки. На смену погибшим приходили другие и клялись нерушимой солдатской клятвой отомстить врагу и не дрогнуть в бою, дойти до победы.