Вацлав Чтвртек - Трое нас и пёс из Петипас Страница 11

У третьего дерева я остановился. Вынул из кармана платок, деньги – три кроны двадцать талеров, – карандаш, записную книжку, отдал все это Анче и сказал:

– Держи, чтоб я не потерял.

Она обещала мне сохранить все это в целости.

Я стал обдумывать предстоящий бой. Перед глазами у меня все время вертелась одна картинка из исторической книжки: рыцарь верхом на коне уезжает на битву, а какая-то дама в высокой шляпе машет ему платком на прощание. В данном случае дамой была Анча, рыцарем – я сам.

Я сказал об этом Анче. Но она лишь удивленно посмотрела на меня. Наконец мы подошли к саду. В саду на траве лежал Руда и читал книгу.

Я открыл калитку и хотел было сказать Анче несколько прощальных слов, но она сразу же охладила меня:

– Тонда, не болтай. Никакой ты не рыцарь, ты самый обыкновенный мальчишка, и всего-навсего идешь драться.

Ну разве девчонка может что-нибудь понять!

И я бросился к Руде.

Он услышал шелест травы, перестал читать и стал смотреть, кто это к нему бежит. Узнав меня, он аккуратно заложил между страницами книжки гусиное перо и весело крикнул мне:

– Привет, Тонда!

Я мчался к нему, не останавливаясь. Руде это показалось странным.

– Куда это тебя несёт?

Но тут он, видно, почувствовал опасность. Тогда он вскочил и сразу оказался на целых полголовы выше меня.

Я оглянулся. Анча стояла на том же месте и держала палец на счастье.

Ещё шаг – и вот я уже перед Рудой. Он вызывающе раскачивался на носках:

– Что-то у тебя, приятель, сегодня злой вид…

– Ты несчастный врун! – крикнул я, сверкая глазами от гнева.

На миг в саду воцарилась тишина. Мы даже слышали, как чей-то голос говорит дома за три от нас:

– Дай-ка воды гусям.

И больше в саду ничего не было слышно. Только жужжание пчёл и мух.

Руда все ещё смотрел на меня с непонимающим видом, моргал глазами, даже рот приоткрыл от удивления.

– Что это вдруг на тебя нашло?

– И ты ещё спрашиваешь? – Я замахнулся. Руда продолжал спокойно стоять. А я не знал, что делать дальше. Не мог же я его ударить, когда у него руки в карманах. И снова оглянулся на Анчу. Она продолжала держать палец на счастье. Руда тоже увидел Анчу. Он насмешливо помахал ей рукой и сказал мне:

– Выходит, ты просто выставляешься перед девчонкой?

И тут я как-то сразу перестал чувствовать себя сильным. Я представлял свой бой с Рудой иначе!

«Ты предатель и лжец!» – вот что должен был крикнуть я.

«Ты сейчас же ответишь мне за это оскорбление!» – так нужно было бы ответить Руде.

И снова я:

«Ты трижды предатель и лжец!»

А Руда мне:

«Ты смоешь свои слова лишь кровью!»

Тогда я: «Для этого я сюда и пришел!»

На это Руда: «Лишь один из нас уйдет отсюда живым!»

Я: «Кому я могу передать твое последнее желание?»

Руда: «Чертям в аду, потому что через минуту ты будешь там!»

Я: «Ну, это мы ещё увидим!»

Вот так приблизительно все это должно было выглядеть. Вот это был бы настоящий рыцарский разговор! Как в той исторической книге или, скажем, в театре, где я был перед самыми каникулами с мамой.

Но Руда продолжал спокойно стоять, засунув руки в карманы, и говорил мне самые обыкновенные слова. К тому же он был на целых полголовы выше меня.

Наконец он вынул одну руку из кармана, похлопал меня по груди и сказал:

– Послушай, Тонда, прежде чем я отлуплю тебя, мне хотелось бы знать одно – почему мы, собственно, должны драться.

Я и в Праге ссорился с Рудой. Однажды даже чуть не подрался с ним. Но каждый раз, когда мы уже были готовы сцепиться, я вдруг забывал, из-за чего вышла ссора. Странное дело! Я ещё раз оглянулся на Анчу. Она уже не держала палец на счастье, а просто смотрела на меня через забор.

И тут я подумал, что ведь эта Анча всего-навсего незнакомая мне девчонка, ещё позавчера я про неё и не знал, а с Рудой целых два года я сидел на одной парте. Даже пан Людвик, в сущности, был для меня чужим человеком. Если бы он действительно оказался моряком, тогда другое дело… Пани Людвикова, правда, показалась мне утром похожей на нашу маму, но потом и она мне разонравилась. Вообще, все в этих Петипасах было мне чужим. Хорошо я знал только Руду Драбека, а ведь каждому человеку охота иметь рядом родную душу, с которой можно обо всем потолковать.

Я ещё разок оглянулся через забор. Анчи там уже не было. Тогда я сказал Руде:

– Ну что ж, давай мириться!

8

Мы сидели с Рудой на заборе и разговаривали о самых пустяковых вещах. Так мы всегда делаем, когда перед этим поссоримся.

И вдруг у нас за спиной стукнула калитка. «Анча!» – мелькнуло у меня в голове.

Но это был всего лишь перевозчик Роучек, у которого Руда жил. Он почернел от загара, рукава его рубашки были закатаны, а брюки подвёрнуты выше колен. Шагая к нам по дорожке, он наступил босой ногой на большущий осколок, но даже бровью не повел. Из этого я сделал вывод, что человек он закаленный, и тут же сообщил об этом Руде. Мои слова услышал и пан Роучек. Он весело улыбнулся мне и сказал:

– Ну как, Тонда, хотелось бы тебе быть таким же?

Я очень удивился: откуда он меня знает? Но было всё-таки приятно, что обо мне уже прослышал и петипасский перевозчик. Ведь от нашего дома до перевоза не так уж близко. Я захотел похвастаться перед Рудой своей известностью и нарочно спросил пана Роучека:

– Откуда вы, пан Роучек, знаете, как меня зовут?

– Да я о тебе ещё кое-что знаю, – опять засмеялся пан Роучек и с таинственным видом добавил: – Ведь это ты учился в шестом классе той самой школы, что на Гусовой улице. Не так ли?

– Это вам, наверное, рассказал пан Людвик?

– А сидел ты на четвертой парте у окна?

Нет, об этом не мог знать даже пан Людвик.

Перевозчик закрыл глаза и приставил ладонь к уху, как бы слушая чей-то таинственный голос:

– Что ты говоришь? Что Тонда Гоудек девятого сентября прошлого года купил себе новый красный ластик за восемьдесят талеров?

У меня прямо мурашки пробежали по коже. Этого не помнил даже я сам! Я подозрительно покосился на Руду. Он был удивлен не меньше, чем я.

– На будущее не теряй ничего из карманов, – сказал пан Роучек, хлопнув меня по спине. Затем он сунул руку в карман своей куртки и подал мне записную книжку карандаш и деньги – три кроны двадцать талеров. – Всё это лежало на дорожке за калиткой, – добавил пан Роучек.

Он присел рядом с нами и принялся рассказывать Руде, как недавно перевозил через реку кобылу с жеребенком.

Я не слушал его, а разглядывал вещи, которые отдал Анче на хранение. На первой странице моей записной книжки было написано большими буквами:

«Ты жалкий трус и больше меня не увидишь. А.»

Как раз в это время пан Роучек рассказывал, что кобылу с жеребенком вел какой-то Хоура. И будь Руда у перевоза, Хоура взял бы его с собой.

А я сидел злой, потому что Анча никак не выходила у меня из головы. Напрасно я твердил себе, что это просто незнакомая девчонка. Перед глазами у меня так и стояло её лицо, когда она сидела рядом со мной на песке. А в ушах звучал её голос, когда она ругала этого обманщика Руду и обещала держать за меня палец на счастье. Я начал даже подумывать, не подло ли я поступил с Анчей. Мне вдруг сразу показалось, что и солнце как-то потемнело, и сад уже не был таким красивым, таким зеленым и ярким. Все вокруг меня сделалось каким-то мрачным, и на душе у меня стало тяжело. Чтобы не думать об Анче, я решил прислушаться к разговору пана Роучека с Рудой.

Но пан Роучек уже заметил, что я сижу мрачный как туча.

– Послушай, Тонда, у тебя такой вид, словно куры съели всех твоих червей.

Не успел я ответить ему, как Руда сказал:

– Эти Петипасы, пан Роучек, отравляют нам всю жизнь. Как-никак, мы привыкли к Праге. А что такое Петипасы по сравнению с Прагой? Да и вообще, какое может быть сравнение? Словно мы в каком-нибудь Западакове. Факт!

Руда разошелся вовсю. Он не оставил в покое даже петипасских куриц.

– Или взять, пан Роучек, хотя бы этих куриц.

Бродят они тут, где им вздумается. В Праге они и часа бы не прожили. Знаете, сколько там машин!

Руда перевернулся на живот и стал ковырять стебельком в какой-то малюсенькой норке.

– Ох, был бы ты моим сыном! – покачал головой пан Роучек. Он приподнялся, сорвал с ближней ветки яблоко и откусил.

– И яблоки у вас плохие, – не унимался Руда. – Короче говоря, Петипасы – это Петипасы!

Пан Роучек отшвырнул огрызок и наклонился к Руде:

– Был бы ты моим сыном, уж я бы тебя проучил! – и, рассердившись, покинул сад.

Руда продолжал ковырять травинкой в земле.

– Вот видишь, Тонда, как тут с человеком обращаются – ещё и побить грозятся!

После встречи с паном Роучеком настроение у меня испортилось ещё больше. Мы лежали с Рудой в траве и молчали. Разговаривать нам совсем не хотелось. Наконец Руда спросил:

– Значит, и тебе все противно?

Я ничего не ответил, взял книжку, которую он перед этим читал, и принялся листать страницы.