Эдуард Успенский - Красная рука, черная простыня, зеленые пальцы Страница 12

Он понял: если эта часть стены рухнула после взрыва и еще не вывезена, клад можно отыскать. Но он понял и другое: если этот дар — видеть сквозь стены — у него всерьез и надолго, это есть еще более ценный клад. Правда, он не знал еще, нужна ли ему эта вновь обретенная способность. Как не знал бы сельский житель средней полосы СССР, нужна ли ему способность понимать теорию Эйнштейна.

Следующим зданием на улице была почта. В ней — междугородка. В между городке написаны коды всех мелких городов соседних областей. В том числе код города Покровска.

Но сначала Рахманин позвонил Матвеенко.

— Как дела, Анатолий Петрович? Все живы?

— Все. Никто не скисал, ничто не скисало. А как у тебя дела?

— Я тоже пока еще не скис. Но на грани.

— Смотри не скисай там, — попросил Матвеенко. — А то практику не зачту.

— Бог зачтет, Анатолий Петрович. Посмотрите, нет ли там в моих отчетах телефона комиссионки Покровска.

— Как нет, есть, конечно. Сейчас я тебе его скажу. А зачем тебе?

— Хочу одну деталь уточнить.

— Давай, студент, уточняй и возвращайся. Без тебя здесь скучно стало. Никаких новостей.

— Зато здесь у меня никакой скуки, — ответил Рахманин. — Одни новости.

Рахманин сразу позвонил в Покровск:

— Здравствуйте, Светлана Ильинична. Не пугайтесь, это из милиции. Я Рахманин, я у вас был.

— Ничего себе не пугайтесь, — сказала директриса. — Я милиции-то больше всего и боюсь.

— Больше всего? Больше пианино фирмы «Блютнер» с Белыми Перчатками?

— Нет, этих Перчаток я все-таки больше опасаюсь.

— Ага, вспомнили. Так вот, скажите мне, что эти Перчатки по ночам играли? Какую музыку?

— Я говорила вам: какую-то черную.

— Что значит черную? — переспросил Рахманин.

— Бог его знает. Только уборщица сказала, что черные лучи шли во все стороны. А потом эти Перчатки выскочили и отлупили ее как следует.

— Как отлупили, как в боксе?

— Нет. Они просто столкнули ее с лестницы. Она так и упала вниз до утра.

— Спасибо, Светлана Ильинична. А Красная Рука у вас больше не появлялась?

— Слава богу, не было.

— До свидания.

— Всего хорошего.

Какие-то странные мысли зашевелились в мозгу у Рахманина. Ему показалось, он понял, что эти фантомы-призраки-сгустки инородной материи не очень охотно контактируют с людьми. И вовсе не хотят их доставать.

Вроде бы ему ясно сказали, что эти Перчатки избили уборщицу. Ее даже с лестницы сбросили до утра. А он вдруг делает вывод, совершенно противоположный.

«Я почти твердо уверен в этом, думал Рахманин. Но почему?» У Рахманина была одна черта, именно она привела его в юристы. Иногда он заранее твердо знал, как будут развиваться события. Он не мог объяснить, почему он это знает, но почти всегда оказывался прав.

Сейчас он попробовал понять, откуда взялось его решение, что эти монстры не хотят, а может быть, просто не могут обижать людей. Он представил себе картину: ночь, пустое здание, странные Белые Перчатки играют на пианино. Белые — значит, любят чистоту. Играют не на бильярде, не в домино, не в карты, а на пианино. Чтобы играть на пианино, даже черными лучами, учиться надо.

Играют эти интеллигентные Перчатки, а тут сторожиха тетя Поля или там тетя Клуша подходит и, скрипя всеми досками старого дома, в замочную скважину подглядывает. Неизвестно еще, что эта тетя выкинет, а вдруг милицию позовет с пистолетами.

Другие Перчатки могли тетю Полю запросто придушить, бутылкой по голове стукнуть и слинять. А эти всего-навсего ее с лестницы спустили. И еще эта тетя Параскева и дальше по ночам работала. Правда, без пол-литры не соглашалась. Но с пол-литрой-то запросто. Не иначе как она с этими Перчатками помирилась, а то и подружилась вовсе. Сидела себе и балдела, музыку слушала. Торчала то есть. Вот бы с Параскевой поговорить.

Но дальше события развивались так, что стало не до Параскевы. Как только Рахманин вышел на улицу, он едва не врезался в Черную Простыню, спокойно двигавшуюся по тротуару, как пиратский парус.

Слава богу, что у него была профессиональная реакция. Он не остановился, не отпрыгнул в сторону, а, наоборот, попер на Простыню, как извозчик на буфет, будто он ее не видел.

Ни в коем случае нельзя было подавать вида, что он ее видит. Тогда бы она поняла, что замечена им, и неизвестно, что бы она после этого предприняла.

Простыня проскользнула мимо его лица, как молочная пенка при наливании молока в чашку, как тень от ветки дерева, не оставив ни малейшего ощущения прикосновения, и пофланировала дальше по улице.

Рахманин пошел за ней. Она двигалась в том же направлении, что Глаз и Кобра. Двигалась не спеша, обходя, обтекая прохожих, иногда на сотую долю секунды задерживаясь у больших витринных стекол.

Странно, она была черная, но солнечные лучи проходили сквозь нее свободно, тени она не отбрасывала.

Дальше Простыня резко повернула в глуховатый переулок налево, и, если бы Рахманин последовал за ней, сразу бы стало ясно, что он за ней следит.

Поэтому Рахманин прошел перекресток, чтобы купить сигарет и жвачки в газетном киоске.

Потом он долго курил в глуховатом переулке, сидя на поваленном дереве, и ждал. Он был уверен, что кто-либо из этой цветной организации опять проследует в ту же сторону.

И точно, по переулку шла девушка… Нет, Стеклянная Кукла в человеческий рост. Не шла, а парила над асфальтом, словно ее несло воздушным течением. Проплывая мимо Рахманина, она все время поворачивалась к нему лицом. И в конце концов вышло так, что дальше она уже плыла спиной вперед. Но Рахманин даже четвертью глаза не повел в ее сторону. Мало ли, кого только не заносит порой в наши русские музейные города.

Пройдя следом за Куклой метров пятьсот по переулку, Рахманин снова остановился покурить. Дальше его повели огромные Зеленые Пальцы, летевшие вместе, как спаянные, но не связанные большой зеленой ладонью.

Они вплотную подвели Рахманина к красному фабричному зданию дореволюционной постройки. Скорее всего это был гвоздевой или замковый завод или молотковая фабрика. Он весь был обнесен старым кривоногим забором со старой кривоногой колючей проволокой.

Пальцы залетели за спину здания и скрылись где-то в высоких пыльных кустах в середине того же кривоногого забора.

Забор был обложен глухой крапивой и репьем. В одном месте через крапиву шла твердая, вся перекрученная тропинка. Рахманин пошел по ней и сразу оказался у роскошной полутораметровой дыры в заборе.

Дальше он увидел глухую огромную стену с одной-единственной полузаваленной дверью. Наверное, это был вход в котельную. Тяжелая железная дверь была прикрыта до половины кустами пустырника.

Рахманин не собирался туда заглядывать. Но вдруг услышал шум позади себя на тропе. Шла группа людей.

«А если это не молотковый завод, а секретный почтовый ящик? — подумал Рахманин. А если здесь производят не кувалды, а штыки для армии? Меня же арестуют к чертовой матери и сдадут в милицию».

Он шагнул к двери в подвал и, почти прижавшись к стене, стал опускаться по лестнице вниз. Получилось так, что последней в подвале оказалась его голова.

Когда он чуть-чуть привык к подвальному полумраку, его охватил ужас. Подвал напоминал слегка подсвеченный аквариум, в котором плавали… УЖАС… КАРАУЛ… И надо было бы бежать оттуда… к чертовой матери, без оглядки… А Рахманин почему-то сделал наоборот. Он деловито пошел вдоль трубы по стене, осматривая и шатая заржавленные вентили.

А все фигуры в подвале, наоборот, вдруг замерли. И Стеклянная Кукла, и Девушка с Красным Пятном, и Большая Обезьяна с Бритвой, и Черная Простыня, и Желтый Глаз, и Пятиметровая Кобра, и многие, многие другие.

Дойдя до старого угольного котла, который не работал уже больше тысячи лет, Рахманин деловито бросил туда несколько лопат угля и пошел к выходу. На всякий случай взяв лопату с собой. У самого выхода он случайно ткнулся головой в какого-то не успевшего обскользнуть его монстра и почувствовал упругое и твердое сопротивление.

Монстр, очевидно, задержался на пути Виктора не случайно, не случайно затвердел на тысячную долю секунды, он что-то хотел то ли узнать, то ли показать Рахманину. И Рахманин понял, что есть очень большая сила в этом бредовом сгустке материи.

Но сделал вид, что ничего не понял. Он брезгливо замахал руками, как человек, в лесу случайно налетевший на большое полотно паутины, что-то пробурчал сердитое типа:

— Запустили помещение! Вас бы самих сюда, черти! — И, снова присев и упершись носом в дверь, выскользнул из подвала. На свет божий.

Путь за колючую проволоку был открыт. И Рахманин с облегчением пулей вылетел с территории фабрики, как сельский мужик, случайно забежавший в дамский туалет на вокзале.

С волосами, стоявшими дыбом, шагал он на улицу дяди Мирона, а над ним в двадцати метрах над землей, чуть-чуть сзади летела Черная Простыня.