Владимир Железников - Чучело-2, или Игра мотыльков Страница 12

— Самурай? — искренне удивился Глебов.

— Господи! — не на шутку возмутилась Лиза. — Это же прозвище! Ну, ты отстаешь, это точно. Сидишь в своем суде, как в дремучем лесу. Забрались, закопались и сидите в берлоге. А что происходит в жизни, понятия не имеете… Есть, например, немецкая группа, называется «Чингисхан», а Костя — Самурай. И это не просто прозвище — из него складывается характер певца, вот что важно. Понял?

Глебов неуверенно кивнул головой, впервые на его губах мелькнуло что-то вроде доброжелательной улыбки.

— Самурай не будет петь лирических песенок… Там: «Се-е-ребряные сва-а-дьбы-ы…» От них его тошнит, воротит, — вдохновенно продолжала Лиза. — Он весь… в агрессии. Поет песни-протесты. Вот! Понимаешь, он в центре событий. — Она вдруг оборвала свою речь, непривычно задумалась, ее лоб пересекли несколько морщинок. — Скажу тебе, Боря, как старому знакомому: иногда он меня пугает. Живет без тормозов… — Не договорив фразы, Лиза остановилась, вид у нее стал дико-испуганный, глаза округлились в панике: нашла, кому высказывать свои сомнения. Если бы Костик услышал, вот бы понес! Она глубоко вздохнула и сказала, пытаясь спасти положение: — Между прочим, да, да… — судорожно придумывала, что бы рассказать «между прочим», и придумала: — У него фанатки есть. Вот.

— Кто? — опять не понял Глебов.

— Ну, фанатки. — Лиза снова приобрела уверенность. — Ты, кажется, ничего не знаешь и про фанаток?… Обалденно! Фанатки. Девчонки. Поклонницы Костика. Интересное зрелище, я тебе скажу. Они все одинаково одеты. На рукаве повязка, никогда не догадаешься с чем… С его фотографией. Когда я увидела, то неосторожно хихикнула, и напрасно: они меня так запрезирали! Особенно одна, по прозвищу Глазастая, меня в упор не видит или насквозь прошивает, как рентгеновскими лучами. Правда, правда. Ух, девицы, им все до лампочки… — Поняла, что опять поплыла не в ту сторону, чертыхнулась и почему-то обозлилась на Глебова: — Послушай, ты, я вижу, ничего не помнишь, ничего не знаешь, ничего не слышал. На каком свете ты живешь, судья?

— На этом, — серьезно ответил Глебов. — Давай вернемся к делу.

— Пожалуйста. — Лиза полезла в сумочку за повесткой, но вместо этого вытащила конверт с фотографиями, который она всегда таскала с собой. — Сейчас я тебе кое-что покажу. Тебе будет интересно, — сказала она, протягивая Глебову фотографии. — Это Костик сейчас, в натуре. Один к одному. Он прирожденный актер, очень хорошо выходит на фото. Видишь, такой же черненький, как ты. — Глебов внимательно перебирал фотографии. — А здесь ему пять. Он тогда уже был солистом детского хора. Правда, ангелочек? И голос был ангельский, ну прямо потусторонний. Самые высокие ноты брал. До-ре-ми-фа-соль-ля-си-си-си! — пропела Лиза. — И всегда чисто. Ни одной фальшивой ноты. От рождения абсолютный слух… А здесь мы вместе.

Эту фотографию Глебов рассматривал дольше других. Наконец оторвался от нее, улыбнулся открыто, — улыбка его красила, делала незащищенным, — помолодел и сказал:

— Ты как раньше.

— Значит, все помнишь?! — обрадовалась Лиза. — Ну, Боря, Боря, слава богу, а то я так огорчилась. — Она готова была вскочить и расцеловать его.

Но Глебов снова помрачнел, вернул ей фотографию и в прежнем тоне спросил:

— А почему твой сын сам не пришел?

— Я не пустила, когда узнала, что его вызываешь ты.

— Повестку, — снова попросил Глебов.

Лиза опять влезла в сумочку, достала повестку и протянула.

— У него контрольная по химии. — Она почувствовала легкое беспокойство, глядя на Глебова с повесткой в руке. Он сразу стал незнакомым, чужим, лицо отяжелело, постарело. Лиза уже почти не узнавала его, она глупо хихикнула от страха и пошутила: — У нас без химии не запоешь.

Глебов что-то черкнул в повестке, спрятал ее в стол. Его глаза вновь пронзили Лизу.

— Больше у тебя дел ко мне нет?

— Спасибо, Боря, больше никаких дел, — пролепетала Лиза. Она встала. — Ты извини… Мы на ходу всё, на ходу. Надо встретиться, поболтать. — Вдруг сорвалась, самоутверждаясь, чтобы преодолеть смятение: — Меня машина ждет… директорская. Подбросить тебя куда-нибудь?

— Благодарю. — Глебов тоже встал, лицо его по-прежнему было непроницаемым. — А сыну передай, чтобы зашел в следующий четверг.

— Зачем? — не поняла Лиза.

— Он свидетель, — ответил Глебов. — Главный и единственный свидетель по этому делу.

— Какой он свидетель! — сказала Лиза. — Он же мальчик… — Она понимала, что погибла, что ее приход не принес Костику никакого облегчения, но продолжала защищаться: — Понимаешь, у него напряженка. — Голос ее сломался, теперь она просила Глебова робко, жалобно. — Две школы. Экзамены на носу. Тут и физика, и литература…

Книг сколько надо прочитать. И сольфеджио… И общее фортепьяно. Ну просто обалденное количество дел… Я боюсь, он просто не выдержит. Концерты… конкурс в Москве. И еще суд!

— Ничем не могу помочь, — перебил Глебов, демонстративно сел и углубился в чтение, как будто Лизы здесь уже не было.

— Ну и ну! — вдруг обозлилась она. — Тогда зачем столько ненужных слов? Можно сказать, из пушки по воробьям, как говорит мой Костик. К черту старую дружбу, к черту дурацкие воспоминания!

— При чем тут старая дружба?! — Глебов повысил голос. — Ты в суд пришла.

— Подумаешь, в суд! Почитаешь про вас в газетах — волосы дыбом встанут!

— Лиза, пойми, — сказал Глебов, — решается судьба человека, а твой Костя — главный свидетель. Я должен его допросить. Мне многое еще не ясно.

— О чем? — испугалась Лиза.

— Обо всем. В частности, я не исключаю, что твой Костя знает больше, чем говорит. Может быть, он что-то скрывает.

— Как страшно! Я теряю сознание! — рассмеялась Лиза. — Наконец тебе удастся разоблачить настоящего преступника… А я, дуреха, лезу со своими воспоминаниями… Кривые улочки Вычегды… Собор на холме… Колокольня, где мы царапали на камне: «Лиза плюс Боря…» Купание в далеких озерах… — Лиза замолчала. Ее вдруг осенило, она догадалась о причине судейской неумолимости: конечно, он не смог ей простить измены! Как она сразу не поняла! Типичный мужской характер. Все они собственники.

— Боря, значит, ты на меня все же сердишься?

Ее вопрос застал Глебова врасплох: казалось, он был удивлен.

— Я? Сержусь?… За что? За что мне сердиться на тебя, когда мы не виделись столько лет? — Он даже засмеялся.

По мере того как Глебов говорил, Лиза все более убеждалась, что ее догадка справедлива. Легкая улыбка торжествующего человека тронула ее губы. Как ни странно, ей было приятно, что он на нее сердился, — все-таки она его когда-то любила.

— Ну, я думала, ты на меня сердишься… за старое, — сказала Лиза.

— Ах, за старое, — ответил Глебов. — Конечно нет. Даже наоборот.

— Что «наоборот»? — Лиза демонстративно опустилась обратно в кресло.

— Совсем не сержусь. — Глебов тоже сел. — Да и за что?

— Ну, хотя бы за то, что в одно прекрасное утро я вдруг исчезла, без всяких предупреждений, в неизвестном направлении.

— Ерунда какая-то! — неестественно бодрым голосом ответил Глебов. — Как я могу сердиться на то, что произошло чуть ли не шестнадцать лет назад.

— Значит, все же сердишься, — заметила Лиза.

— Ничуть, — возразил Глебов. — Хотя если вспомнить, то, надо признаться, меня это тогда поразило. — Он заставил себя улыбнуться. — Что-то было в этом… веселенькое, мягко говоря.

Лиза решительно перебила его:

— Никогда бы не подумала, что ты окажешься мстительным. Я же была девчонкой!.. Ну влюбилась, ну помстилось — сбежала…

— Чепуха какая-то, — опомнился Глебов и оборвал Лизу, чтобы прекратить всякие разговоры: — Прости, у меня дела… Надо дочитать…

— Взъелся на меня, — не слушая Глебова, продолжала Лиза.

— Ничего не взъелся, — ответил Глебов.

— Вот видишь! — Лиза победно улыбнулась. — Кричишь! Без всякого основания. Злишься! Злишься!.. Хотя и несправедливо. Ведь я тогда тебя любила!

— Да ладно тебе… трепаться! — вдруг грубо взорвался Глебов. — Нашла что вспоминать… Детские игры. Наш поезд ушел. — И, чтобы окончательно добить Лизу, сказал: — Пойми, мы с тобой пожилые люди.

— Кто… «пожилой»?

— Я и ты.

— А я про это никогда не думала, — призналась Лиза.

— А ты бы подумала. Нам не всхлипывать надо о прошлом, а думать о Боге. Самое время, — отчеканил Глебов. — К тому же я тебя никогда не любил. Понимаешь: не любил! И хватит!

Лиза не была защищена от неожиданной грубости. Голос у нее задрожал, улыбка стерлась с губ, и она жалобно спросила:

— Совсем… не любил?

— Совсем… — Глебов заметил, что глаза Лизы наполнились слезами. «Не хватало, чтобы она здесь разревелась», — подумал он, но остался тверд и сухо произнес: — Лиза, у меня работа. Через два часа суд. Это серьезно.