Валентин Рушкис - Повесть о славных делах Волли Крууса и его верных друзей Страница 12

Отец объяснял ему: если бы Рауль пошел за яблоками не один, а с друзьями, другое дело: можно было бы считать это шалостью — чего не сделаешь за компанию!

Но ведь если бы они пошли, допустим, впятером, они и яблок съели бы в пять раз больше! Неужели отец этого не понимает?

Самое плохое — то, что Рауль не только дал слово «исправиться во всех отношениях», не только пообещал честно трудиться на строительстве, но и поклялся не жаловаться маме. Как это он скажет маме, что ему больше не хочется играть на рояле, а вдруг захотелось катать бревна и вообще работать каким-то подсобником и землекопом?

Только что отец уличал его во лжи, долго стыдил — и вдруг начал учить врать собственной матери! Где логика? Вечно эти взрослые запутывают даже совершенно ясные вещи! А Рауль теперь должен ковыряться с лопатой и даже поплакаться никому не может.

Хорошо, хоть Андрес, кажется, по-человечески относится. Рауль очень боялся, что и он и рыжий Круус изведут его насмешками. Но Андрес все-таки хороший, заботливый…

— Ты поймал блоху? — спросил заботливый Андрес, заметив, что Рауль воткнул лопату в землю и внимательно разглядывает собственную ладонь.

— Нет, понимаешь, вот тут пузырь какой-то…

Андрес посмотрел на его ладошку, пощупал своей огрубевшей рукой и быстро поставил диагноз:

— Ничего особенного. Волдырь. Поработаешь — еще не то будет.

— Знаешь, это больно…

— Да. Бывает. Но потом пройдет. Зато ты можешь гордиться: ведь это… Ну, одним словом, мозолистые руки. О них стихи можно писать!

И Андрес решил на самом деле написать такие стихи.

Когда начало смеркаться и ребята разошлись по домам, он отправился в класс и уселся за парту.

Вместе с ним выпускать стенгазету пошли Юта Каэр и Айме Силланди. Но Юта быстро переписала заметки и ушла. Андрес остался вдвоем с Айме: она рисовала заголовок, а он мучился над стихами, для которых уже было оставлено почетное место рядом с передовицей, написанной самой пионервожатой.

Стихи не получались. Андрес писал, зачеркивал, опять писал… Выходили корявые строчки:

Нет, мы реке не позволимЗря по долине течь!Руки свои измозолим…

Невкусное какое-то слово: «измозолим». Как комар пищит: «из… моз…». И кому это нужно — измозолить руки? Всё должны делать машины. Вот пионеры пустят свою электростанцию и заставят машины строгать, пилить, показывать кино, делать любую работу!

У Рауля волдырь просто с непривычки. Ничуть это не почетно. Вот у самого Андреса мозоли настоящие! И у Айме тоже, наверно. Сколько она делает разных дел!..

Склонившись набок, Андрес вытянул шею и заглянул, какие разные дела делает Айме сейчас.

Айме рисовала пионерку-отличницу. Отличница твердо стояла на очень прямых ногах, в правой руке держала раскрытый дневник с круглыми пятерками, а в левой — букет невиданных цветов. С каждой секундой отличница становилась все прекрасней: вот Айме посадила ей красную капельку рта… Вот пионерка стала черноглазой, черноволосой…

Андрес перевел взгляд на художницу. Нет, сама Айме вовсе не такая. Волосы куда светлей и совсем гладкие, рот побольше, а глаза синие-синие. Но Айме тоже, оказывается, красивая! Очень! Даже красивее отличницы, которую она нарисовала. И как он раньше не замечал, что Айме такая красивая?

Как хорошо вот так сидеть и смотреть на Айме! Любоваться ею. Ничего не делать, ни о чем не думать, просто тихо-тихо сидеть и смотреть на нее… Так тихо сидеть, чтобы слышать, как шуршит бумага под ее рукой и как стучит сердце — его, Андреса, сердце!

Он так долго смотрел на Айме, что та почувствовала его взгляд и обернулась.

— Что ты на меня уставился? — удивленно спросила она.

Андрес, глуповато улыбаясь, молча смотрел на нее.

— Какой ты смешной! — сказала Айме. Потом хмыкнула и снова взялась за кисточку.

Это было обидно. Андрес вздохнул — глубоко-глубоко, как на физкультуре. Схватив карандаш, он написал:

Айме даже не глядитИ не понимает,Почему в моей грудиСердце ударяет!

От собственных стихов Андресу стало еще горше, и он рассердился. Бесчувственная эта Айме. Ей человек вдруг стихи посвятил, а она хоть бы что! Вот дернуть бы ее за кудри русые небось почувствовала бы!

На Айме он больше не смотрел. Поэтому и не видел, что его подруга как-то уж слишком старательно склонилась над рисунком… Щеки у Айме всё розовели, а уши стали прямо-таки красными. Зато щеки своей отличницы она красила в зеленый цвет — и не замечала этого!

Наконец Айме подняла голову. Даже издали было видно, что Андрес пишет стихи: на страницу выбегали ровные коротенькие строчки. Айме протянула руку:

— Дай прочитать!

Андрес рванулся в сторону, схватил листок со стихотворением и, комкая, прижал его к животу.

— Не смей! — закричал он. — Этого тебе нельзя, понимаешь?

— Что с тобой? — испуганно спросила Айме.

Андрес стоял перед ней взъерошенный и сердитый, с надутыми губами. Сейчас над ним можно было бы посмеяться, но Айме почему-то не хотелось этого. Ей хотелось понять, что с ним случилось. И она повторила, хотя снова не получила ответа:

— Андрес, что с тобой?

А за окнами уже совсем стемнело. Медленно, словно нехотя, с неба упали первые капли затяжного осеннего дождя. Деревня засыпала.

И в одном из домов, в своей постели, удивительно крепким сном спал усталый Рауль Паю, который еще несколько дней назад так искренне жаловался маме на бессонницу.

Глава двенадцатая, в которой лопается терпение

Вторую неделю подряд шел дождь.

Не то чтобы он лил без остановки — нет, иногда он стихал, даже прекращался, — но тучи оставались висеть над головой и через час-другой опять начинали ронять на землю быстрые мелкие капли.

Котлован стал некрасивым. Глинистые стены намокли и облезли, по ним сочилась вода. Глина прилипала к лопатам. В мокрой глине увязали ноги.

Чтобы вода из котлована вытекала, юные строители прорыли канаву до самой реки. Грязная, мутная вода сначала весело побежала по канаве. Но потом глинистые стенки начали обваливаться, дно канавы заплыло, и вода потекла лениво, еле-еле.

Волли взялся расчищать канаву, потому что здесь вода все же двигалась и возиться с ней было не так нудно. Но что там Волли! Теперь и у самого Андреса Салусте не было прежнего задора! Даже ему становилось не по себе от одного вида котлована.

У директора Каэра тоже было тяжело на душе. Он позвонил по телефону в Таллин, в трест «Сельэлектро», просил помощи. Его похвалили за инициативу, просили передать привет юным строителям, пообещали прислать книжку, и всё. Вот если бы у школы была смета, деньги, если бы школа оплатила выезд консультанта…

Тогда директор позвонил в районный центр, в отдел народного образования.

— Знаем, слышали, — отозвался в телефонную трубку инспектор районо Па́уль Ки́ви. — Ваше строительство является вопиющим нарушением учебного процесса. Уже есть жалоба родителей. Не знаю, что вам обещало министерство. Ни о каких ассигнованиях и речи быть не может. Ждите комиссию, обследуем ваше «строительство»…

Сказано это было достаточно грозно. И, когда через несколько дней к школе подъехал на легковой машине солидный мужчина в фетровой шляпе и клеенчатом плаще, всем стало ясно, что обследование начинается.

Пока приезжий разговаривал с директором, учителя соображали, кого из отличников вызвать при инспекторе к доске, а дежурные по интернату мыли полы.

Полы были вымыты совершенно напрасно: приезжий оказался инженером из «Сельэлектро». Он обошел котлован, осмотрел насыпь и все время покачивал головой и что-то записывал в блокнот, пряча его от дождя под полу плаща.

— Ну и везет же вам! — добродушно говорил он. — Думаете, меня к вам послали? Без договора, бесплатно? Как бы не так! Ехал обследовать одну мельницу, тут, неподалеку. Машина застряла. Случайные встречные помогли выбраться. Разговорились — кто, откуда. Оказалось, директор вашего совхоза меня вытаскивал, товарищ Паю. Взял слово, что к вам заеду. Сначала я отказывался, а он говорит: «Тогда я вас обратно в канаву спихну. Не хотите ехать туда, сидите здесь». Пришлось поехать. Вот как вам повезло!.. Как же называется ваш ручеек?

— Мы называем его просто речкой, — сказал Юхан Каэр.

— Речка? Еще лучше! Давайте назовем ее «Лесная речка» — «Ме́тсайыги». Раз уже деревня «Лесная» — «Метсакюла», пусть и речка так зовется. Идет? И станет она моей крестницей!

Инженер громко рассмеялся, как будто придумал что-то уж очень смешное. Вообще это был толстый и веселый человек, и ему все нравилось. Когда Андрес показывал ему макет гидростанции, он похвалил работу. Даже сказал: