Эдмондо Де Амичис - Сердце Страница 12

В гостях у больного

Воскресенье, 18 декабря

Племянник старого служащего, которому Гароффи попал в глаз снежком, учится в классе учительницы с красным пером. Он живет у дяди, который воспитывает его как сына; там мы и встретили его сегодня.

Учитель поручил мне переписать ежемесячный рассказ «Маленький флорентийский писец», и я как раз кончил эту работу, когда отец сказал мне:

— Подымемся на четвертый этаж, навестим синьора с больным глазом.

Мы вошли в почти темную комнату. На постели, со множеством подушек за спиной, сидел старик с завязанным глазом, а па стуле у изголовья — его жена. Маленький племянник играл в углу. Старик очень обрадовался, увидев моего отца, просил садиться и сказал, что ему лучше, что он не только не потерял глаза, но что через несколько дней будет совсем здоров.

— Это был несчастный случай, — прибавил он, — мне жаль бедного мальчика, он сильно испугался.

Потом старый синьор заговорил о докторе, который должен был прийти к нему. Как раз в это мгновение позвонили.

— Это доктор, — сказал синьора.

Дверь открылась… и кого же мы увидели? На пороге стоял, опустив голову, Гароффи и не решался войти.

— Кто это? — спросил больной.

— Это мальчик, который бросил снежок, — сказал мой отец.

— Ах ты мой бедный! — воскликнул тогда старик. — Иди сюда, ты наверно пришел, чтоб справиться о моем здоровье, но мне лучше, успокойся, мне уже гораздо лучше, я почти здоров, подойти ко мне.

Гароффи, донельзя сконфуженный, приблизился к кровати, еле удерживая слёзы.

Старик погладил его по голове, но Гароффи не мог сказать ни слова.

— Благодарю тебя, — продолжал больной, — передай своим родителям, что всё хорошо, чтобы они больше не беспокоились.

Но Гароффи не двигался с места, — казалось, что он хочет что-то сказать, но не смеет.

— Что ты хочешь сказать? Тебе нужно что-нибудь?

— Я… ничего.

— Ну тогда до свиданья, мальчик, иди со спокойным сердцем.

Гароффи дошел до двери, но там остановился и повернулся к маленькому племяннику, который с любопытством следил за ним глазами. Вдруг Гароффи сунул в руки мальчику какой-то предмет и быстро сказал ему: «Это тебе», — и убежал.

Мальчик принес полученный пакет на постель к дяде, и мы увидели, что на нем написано: «Я дарю это тебе». Мы развернули подарок и вскрикнули от изумления: бедный Гароффи принес свой знаменитый альбом с марками, ту самую коллекцию, о которой он постоянно говорил, на которую возлагал столько надежд и которую собрал с таким трудом. Это было его сокровище, половина его сердца, и теперь, получив прощение, он отдавал его как подарок.

Маленький флорентийский[21] писец

(ежемесячный рассказ)

Джулио учился в четвертом классе начальной школы. Это был изящный двенадцатилетний флорентинец с черными волосами и бледным лицом, старший сын железнодорожного служащего. Семья была большая, жалованье отца маленькое, и поэтому родители с трудом сводили концы с концами.

Отец очень любил Джулио, всегда обращался с ним мягко и был к нему снисходителен во всем, что не касалось учения. Но тут он был исключительно требовательным и строгим, так как Джулио должен был как можно скорее получить аттестат, поступить на службу и начать помогать семье. Поэтому мальчику приходилось много заниматься, и хотя он учился хорошо, отец постоянно еще подгонял и поощрял его.

Отец Джулио был уже не молод, да и чрезмерная работа состарила его прежде времени. Однако, для того, чтобы удовлетворить все нужды семьи, он, хотя и был очень занят и службе, брал еще дополнительную переписку на дом и част ночи проводил за письменным столом.

В последнее время ему удалось получить работу в одном издательстве, которое рассылало журналы и книги на дом. Отец Джулио должен был крупным и красивым почерком надписывать на бандеролях фамилию и адрес, и получал по три лиры за каждые пятьсот бандеролей.

Но это работа страшно утомляла его, и часто, сидя за обедом вместе со своей семьей, он жаловался:

— Я начинаю терять зрение, эта ночная переписка просто убивает меня.

Однажды Джулио сказал отцу:

— Папочка, разреши мне поработать вместо тебя ночью, ведь ты знаешь, что у меня точно такой же почерк.

Но отец ответил ему:

— Нет, мой мальчик, ты должен учиться. Твои занятия гораздо важнее, чем мои бандероли, и мне было бы совестно отнять у тебя хотя бы один час твоего времени; благодарю тебя, но я никогда не соглашусь, чтобы ты помогал мне, и не будем больше говорить об этом.

Сын знал, что в таких случаях спорить бесполезно, и не стал больше настаивать, однако вот что он сделал.

Он заметил, что ровно в полночь его отец прекращал работу и уходил из своего кабинетика в спальню. Несколько раз Джулио слышал, как часы били двенадцать, и сейчас же после этого отец отодвигал свое кресло и раздавались его медленные шаги.

И вот однажды ночью мальчик дождался, чтобы отец лег в постель, потом тихонько оделся, ощупью прокрался в кабинет, снова зажег керосиновую лампу, сел за письменный стол, на котором лежала стопка чистых бандеролей и список адресов, и принялся писать, в точности подражая отцовскому почерку.

Он писал охотно, с явным удовольствием, хотя и с некоторым страхом; стопка заполненных бандеролей росла; время от времени Джулио клал перо, чтобы потереть руки, а потом снова, еще быстрее, принимался писать, прислушиваясь и улыбаясь.

Он надписал таким образом сто шестьдесят бандеролей, — заработал целую лиру! Тогда он кончил, положил перо на то место, откуда взял его, потушил лампу и на цыпочках вернулся к себе.

В этот день, за обедом, отец был в очень хорошем настроении. Он ничего не заметил, так как всегда надписывал свои бандероли механически, работая до положенного часа и думая о другом, и только на следующий день подсчитывал готовые бандероли.

Итак, в этот день он сел обедать в прекрасном настроении и, похлопав сына по плечу, сказал:

— Ну, Джулио, твой отец, оказывается, еще работник хоть куда! Вчера ночью я за два часа сделал на целую треть больше, чем обычно. Рука у меня еще быстрая, и глаза еще служат исправно.

Джулио молча радовался, думая про себя: «Бедный папа, кроме большего заработка, я доставил ему еще радость чувствовать себя помолодевшим. Итак, смелее вперед!»

Окрыленный успехом, на следующую ночь, едва пробило двенадцать, Джулио снова встал и принялся за работу.

Так продолжалось много ночей подряд, и отец ничего не замечал. Один только раз, за ужином, у него вырвалось:

— Удивительно, как много керосина выходит у нас за последнее время!

Джулио насторожился, но разговор на этом окончился, и мальчик спокойно мог продолжать свою ночную работу.

Однако, работая таким образом каждую ночь, Джулио не высыпался, вставал утром усталый, а по вечерам, когда он готовил уроки, у него сами собой закрывались глаза.

Однажды вечером — впервые в жизни — он заснул, уронив голову на тетради.

— Эй, проснись, — закричал его отец и захлопал в ладоши, — за работу!

Мальчик встрепенулся и снова принялся за уроки.

Но назавтра и в следующие вечера мальчик был таким же усталым, и чем дальше, тем дело шло всё хуже и хуже.

Джулио дремал над своими книгами, утром вставал позже обыкновенного, уроки делал кое-как, и казалось, что он потерял всякий интерес к ученью.

Отец стал наблюдать за ним, потом забеспокоился и, наконец, начал делать сыну замечания, чего никогда не случалось раньше.

— Джулио, — сказал он однажды утром, — я не узнаю тебя больше, за последнее время ты стал совсем другим. Это мне не нравится. Не забывай, что ты — надежда всей семьи. Я недоволен тобой, понимаешь?

Это был первый по-настоящему серьезный упрек в жизни Джулио, и мальчик смутился.

«Да, — подумал он про себя, — так не может продолжаться, я должен кончить свою ночную работу и не обманывать больше, родного отца».

Но в тот же день отец весело сказал за обедом:

— А знаете ли вы, что в этом месяце я заработал своими бандеролями на тридцать две лиры больше, чем в прошлом?

С этими словами он вынул и положил на стол пакетик со сладостями, который купил, чтобы вместе со своей семьей отпраздновать необычный заработок.

Дети захлопали в ладоши.

Тогда Джулио приободрился и мысленно сказал себе: «Нет, мой бедный папочка, я и дальше буду тебя обманывать. Я приложу все усилия, чтобы лучше учиться днем, но буду по-прежнему работать ночью для тебя и для всей семьи».

Тем временем отец продолжал:

— Лишних тридцать две лиры! Это прекрасно!.. Но вот этот мальчик, — и он указал на Джулио, — меня огорчает.

Джулио выслушал отцовский упрек молча, проглотив слёзы, готовые выкатиться из глаз; но в глубине души ему все-таки было очень приятно.