Лидия Чарская - Щелчок Страница 12

И умышленно громко, чтобы подавить свое волнение, стуча сапогами, он вышел из комнаты.

Глава V

Господи помилуй! Не узнать басурмана нашего! Тише воды — ниже травы, — говорила поутру няня Степановна, потягивая с блюдечка на кухне горячий чай вприкуску.

— Уж и подлинно уходился мальчонок, по всему видать, — вставил свое слово Франц.

— Помилуйте, нынче приходит утром, ни свет ни заря. Дай, говорит, бабка, я тебе пособлю дом убирать к барынину празднику, пол помою и все прочее. Ну, я это ему в руки ведро, мыло, мочалку. Пущай поработает. Не барин. Потрудится для благодетелей своих.

— Известно, потрудиться не худо. И то сказать, к барышнину рождению. Она у нас — ангел кроткий, печется о всех, так на нее не грешно и поработать за это, — вставила свое слово толстая кухарка, угощавшаяся совместно с няней и Францем чаем.

В это время тот, о ком шла речь, с ведром в руках, с мочалкой и мылом под мышкой, с засученными по локоть рукавами, стоял посреди гостиной, недоумевая, с чего ему начать.

Все стены комнаты, несмотря на летнее время, были увешаны картинами без чехлов, в золоченых рамах.

Орля знал, что чехлы сняли ради приближающегося праздника. Знал, что ко дню Лялина рождения съедется много гостей, детей и подростков из соседних помещичьих усадеб и имений. Знал, что Ляля упросила бабушку сделать детский вечер с танцами для брата, Симочки и их друзей.

Лялю Орля любил беззаветно. Она сама занималась с ним теперь, избавив его, таким образом, от уроков сварливой и строгой гувернантки. И вот, ради нее, он готов Бог весть на какой труд пойти, лишь бы угодить милой барышне Ляле.

Сейчас он стоит с разинутым ртом посреди гостиной. — Окна, двери, сначала… пол… А потом всю эту бестолочь хорошенько отмыть надо… Небось мухами позасижено вдоволь, — решает он и, внезапно одушевившись, принимается за уборку и мытье.

Еще рано. Всего семь часов. Раньше девяти никто не встает в этом доме. О, он успеет, конечно, успеет покончить со всем этим. То-то неожиданность будет для всех!

В какие-нибудь три четверти часа Орля поканчивает с полом, окнами и дверью, ставит на место отставленную мебель и, тщательно намылив мочалку мылом с водою из грязного ведра, лезет с ногами на шелковый диван, затем ожесточенно принимается тереть грязной мочалкой одну из картин, с изображением усадьбы.

Но что это? Чем больше трет он, тем грязнее делается картина. Часть водяных красок остается на мочалке, часть расползается по всему фону. Теперь уже на картине не вид усадьбы как будто, а целое разливное мо-I ре — к довершению всего — черное море.

Орля поражен. Но рассуждать ему времени мало; он изо всей силы принялся уничтожать грязные потоки на картине, отчего последние следы деревьев, крыши дома, кустов и скамейки остались на мочалке.

После этого Орля перешел ко второй акварели — портрету какого-то почтенного старика.

На бороде и усах этого старика чернели некрасивые пятна от мух, и на эти-то пятна обратил особенное внимание Орля.

Он обмакнул свою грязную мочалку в не менее грязную воду и, поднеся ее к портрету, стал старательно тереть его до тех пор, пока от почтенного старичка на полотне картины остался лишь один нос и половина щеки… — Стерлось маленько, зато чисто. Ишь ты — ровно зеркало! — очень довольный собою, проговорил Орля, полюбовавшись на свою работу.

Еще несколько картин, к несчастию написанных водяными красками, имеющими способность растворяться в воде, привлекают внимание Орли, и все они так же «вычищены», как первые. Затем Орля направляется к лежащим на столе альбомам.

Взмах мочалки… Еще один и еще… И изящные вещицы из кожи с плюшевой и атласной отделкой превращены в грязное тряпье.

Вода льется с них по бархатной салфетке мутными ручьями па ковер, оставляя на нем грязные пятна…

Не смущаясь, однако, Орля тащит на ковер ведро с грязной водой. По дороге он зацепляет ногою кресло и летит вместе с ведром на гладкий блестящий пол.

Мутный поток в ту же минуту, с головы до ног, окачивает его, но мальчик чувствует себя в грязной луже так же, как утенок в пруду.

Дело сделано. Он все-таки сделал уборку.

— Ах, разбойник! Ах, убивец ты мой! Ах, батюшки-светы, умираю! Спасите! Помогите! Умираю! Моченьки моей нет! — и няня, случайно заглянувшая в комнату, исполненная тихого ужаса, останавливается как вкопанная у порога с широко раскрытыми глазами.

На ее крики сбегается весь дом.

— Няне дурно! С няней припадок! — слышатся испуганные расспросы.

У всех бледные расстроенные лица, широко раскрытые глаза. Все смотрят, преисполненные тревоги, то на няню, в отчаянии раскачивающуюся у порога с таким видом, точно у нее болят зубы или живот (такое у нее страдальческое лицо в эти минуты!), то на Орлю, остановившегося перед разлитым ведром с растерянным и глупым видом. И вдруг чей-то веселый голос крикнул на всю комнату:

— Нос! Посмотрите-ка, нос!

Чья-то рука показала на картину, и все стало сразу понятным и ясным.

— Нос! Нос дяди Пети! А где же брови, глаза, губы и его великолепные усы? — кричал Счастливчик, широко раскрывая свои глаза-коринки.

— Они там! — патетически воскликнул Мик-Мик, указывая на ведро. — Они в ведре!

— И деревья в ведерке, и крыша дома, и сад с другой картины! Ах, все, все!

— Ха, ха, ха, ха!

— Ха, ха, ха, ха!

Взрыв хохота огласил залу. Как пи жаль было порчи хороших вещей, но трудно было не смеяться.

И все смеялись — и бабушка Валентина Павловна, и суровая Аврора Васильевна, и бледненькая Ляля, и четыре мальчика, и веселая Симочка, и насмешник Мик-Мик.

Одна Галя смотрела испуганно на своего брата, и маленькое сердечко девочки било тревогу.

Она боялась за участь Орли. Она поняла, что все это опустошение, вольно или невольно, произвел ее названый брат.

Да еще няня Степановна не могла прийти в себя. Она все еще раскачивалась из стороны в сторону и не то жаловалась, не то сокрушалась, громко изливая свое горе:

— Убивец ты мой! Душегуб ты мой! Погубил ты меня ни за грош! Экую уйму добра напортил!

— Успокойтесь, няня, — неистово хохотал Мик-Мик.

— «Успокойтесь!», «Успокойтесь!» — передразнивала его старушка, окончательно выйдя из себя. — Успокоишься тут, когда все перепорчено!..

В это время мокрая жалкая фигура со стекающими с нее мутными потоками воды приблизилась к Валентине Павловне.

— Барыня-бабушка! — произнес Орля, волнуясь. — Ты уж меня того… прости — не нарочно я, почистить малость ладил, а они… штоб их, разошлись и слиняли, ровно и не было их…

И он так комично развел руками, до того потешна была его мокрая фигурка, что нельзя было удержаться от нового взрыва смеха, глядя на него.

Первая успокоилась Валентина Павловна.

— Не бойся, мой мальчик, никто за это не накажет Тебя, — проговорила она, положив руку на иссиня-черную голову.

И, повинуясь внезапному порыву, Орля схватил бабушкину руку бессознательным жестом и поднес к губам.

Это была первая потребность проявить при людях свою благодарность, зародившаяся в беспокойном сердце маленького цыганенка.

И хохот смолк, как по команде; все встали.

Глаза бабушки с мягким ласковым блеском остановились на чумазой рожице маленького дикаря.

Глава VI

Чудный теплый августовский вечер. Широко раскрыты окна раевского дома. Ярко освещенные комнаты сплошь увиты гирляндами из зелени и цветов. Это мальчики с Мик-Миком встали до восхода солнца и украсили дом в честь Ляли.

Сама новорожденная, в новом платье, с перевитой лентой в длинной темной косе, ходит па своих костылях по комнатам и отдает последние распоряжения.

В восемь часов начнут съезжаться гости, а надо еще так много сделать до них.

Няня Степановна суетится у стола, приготовляя чай. Сколько тут разных вкусных вещей! Вазочки и тарелки наполнены фруктами, конфетами, всевозможным печеньем и вареньем.

В саду развешаны фонарики для иллюминации. Очищено место для фейерверка и бенгальских огней. На большой лужайке перед домом разложен огромный костер. Дальше несколько костров поменьше. Это для кучеров, которые привезут помещичьих детей на Лилии вечер, на случай, если ночь будет холодна. Им поступили невдалеке и стол с угощением: с окороком, ветчиною, пирогами и пивом.

Валентина Павловна очень гостеприимная и заботливая хозяйка. Она печется обо всех.

Мальчики — Кира, Ивась, Ваня и Аля давно одеты в одинаковые белые коломянковые (коломянка — шерстяная домотканина) блузы.

У единственного из них — Киры только имеется великолепный новенький форменный мундирчик с серебряным шитьем и блестящими пуговицами; у других его нет. Мундир стоит дорого, и бедные люди не могут сделать его своим детям.

Этого довольно, чтобы Счастливчик отказался нарядиться в мундир и остался, как все, в коломянковой блузе.