Софья Шиль - История Мурочки Страница 12

— Что же те… брат с женой? — спросила, помолчав, Мурочка.

— Уехали тогда за границу и жили там очень хорошо, говорят. Теперь оба они уже умерли. Остались франты-племянники, которые, конечно, и знать не хотят бедняка-дядю.

Долго сидела Мурочка призадумавшись. При шла тетя Лиза, вернулся с урока Гриша, потом Аннушка прибежала за нею и увела ее до мой, а она все думала о Михаиле Ивановиче.

Так раскрылась перед нею еще одна жизнь как будто чья-то рука открыла новое окошко в тот незнакомый мир, который волновался за стенами Мурочкина дома.

С этих пор Мурочка стала так почтительна и робка с Михаилом Ивановичем, что смешно было смотреть на нее. У рояля теперь проходили самые лучшие её часы. Когда же Михаил Иванович делал ей замечание, она до того терялась, что ему оставалось только успокаивать ее, приговаривая:

— Только тот, того… не ошибается, кто ничего не делает. Не беда, не беда.

Михаил Иванович оказался очень строгим учителем. Он так любил музыку, что не мог видеть, если к ней относились спустя рукава.

— Михаил Иваныч, — робко, с почтением в голосе сказала Мурочка, кончив сонату и положив руки на колени, — а что, девочки играют на скрипке?

— Как же.

— А мне нельзя попробовать?

Михаил Иванович весь так и просиял.

— Принесу, того… завтра свою скрипку. Если… кхе-кхе… дело пойдет, можно будет купить вам недорого, даже совсем недорого, пустая цена. Я того… поищу.

И так Мурочка стала учиться играть на скрипке. Вначале ей казалось так странно водить смычком по струнам, а левою рукою нажимать их. Но дело скоро пошло на лад: Михаил Иванович был отличный учитель.

— Мурочка у нас музыкантша, — говорили Дольниковы, а Михаил Иванович громко сморкался в свой красный платок и прибавлял взволнованно:

— Есть, есть. Того… огонек есть!

И Мурочку дразнили и называли «огонек Михаилы Иваныча».

XV

Летнее затишье

В доме Тропининых прибавился новый жилец.

Однажды Михаил Иванович пришел на урок, неся что-то живое в платке, и сказал Мурочке:

— Принес вам… кхе-кхе… посмотрите. Из красного платка беспомощно упал на пол крошечный черный щенок.

Мурочка даже покраснела от радости.

— Прелесть! — сказала она, нагибаясь к собачке.

— Как же звать его? — спросила Агнеса Петровна.

— Да у нас, того… дети звали Кутиком… Бросить его собирались, кормить-то нечем. Я и подумал: снесу вам.

— Как можно бросать! — негодуя, вскричала Мурочка. — Живое существо да еще такой славный песик. Да я его беречь буду!

Что за собачка был этот Кутик! Шерсть у него вилась и была совершенно как шелк; а мал он был еще до того, что походил на черный клубок. Дима, хвастая неизвестно откуда приобретенными познаниями по части собак, с пренебрежением толкал его ногой и говорил:

— Прилобистая!

Мурочка накидывалась на него.

— Не смей трогать! Моя собака.

— Дворняжка простая, — говорил, морща нос, Дима. — Разве у породистых такие лбы? Двор ей стеречь, больше ничего.

— Ну, и прекрасно, ну, и пусть дворняжка, а я ее все-таки люблю больше, чем тебя. Убирайся!

Кутик и не подозревал, что у него есть недоброжелатели, и совершенно так же ласкался к Диме, как к другим. Ему хорошо жилось в саду и на дворе: он валялся на травке, грелся на солнышке, шалил и лаял молодым пронзительным лаем.

Весна, так долгожданная, задержанная холодами и снегом в мае месяце, вдруг расцвела, и сад хорошел с каждым днем. Опять зазеленел двор, тополи и березы оделись листьями, и их смолистый, сладкий дух врывался в комнаты, в открытые, наконец, окна.

Николай Степанович и Мурочка опять работали в саду. Случилось на этот раз несчастие, глубоко огорчившее Мурочку. Николай Степанович поторопился высадить в цветник маленькие саженцы душистого горошка, а ночью стало так холодно, что ртуть в градуснике спустилась ниже нуля. Рано утром весь сад был в инее, точно в белой паутине, и когда Мурочка выбежала туда после чаю, она увидела что высаженные накануне растеньица пожелтели и упали бессильно на холодную землю. Погиб душистый горошек!

Так и осталась Мурочка на этот год без своих любимых цветов.

Но потом весна как будто захотела вознаградить всех за холода и стояла очень теплая. Хорошо было в долгие вечера бегать в горелки, играть в мяч и в городки. На дворе было всегда шумно и весело. Даже Николай Степанович принимал участие в играх.

Гриша и Дима были героями дня. Оба пере шли без экзамена: один — в шестой класс, а другой — в третий.

Вслед за Димой влюбился в Гришу Дольникова и Ник. Он надоел ему ужасно, бегал за ним, как собачонка, и считал счастьем подать своему кумиру мяч или палку.

— Ох, просто мочи нет с тобой, Николашка! — вздыхал Гриша.

Ник взял привычку приставать к нему с вопросами. Не было такой вещи на свете, которою он не интересовался бы. И Гриша должен был давать на все ответы.

— Сколько всего людей на свете?

— Забыл.

— Ско-о-о-лько? — приставал Ник.

— В нашем государстве сто тридцать миллионов.

— Сто и тридцать миллионов! Хи-хи-хи! — радовался Ник. — А еще англичане, и немцы, и дикари, и людоеды!.. А сколько всего обезьян?

— Не знаю.

— Десять миллионов или миллион миллионов?

— Да ты рассуди: как их пересчитать? Они убегут.

— А их поймать.

— Не переловить.

— А как же дикарей считали? Они тоже убегут в лес.

— Дикаря можно позвать, а обезьяну как же?

— Хи-хи-хи! — заливался Ник. — А обезьяна-то и не поймет!

Такие разговоры доставляли Нику неописуемое наслаждение. Как и прежде, у детей не было никаких знакомых, кроме Дольниковых. Приходили товарищи Димы по гимназии, но он встретил так холодно, что они во второй раз не показались. Диме было довольно и своих.

Наступило лето. Стояли жаркие дни, тихие ночи. Надвинутся тучи, прогремит гром, прольется шумный веселый дождь, и опять ясно. Можно было даже забыть, что живешь в городе. Там далеко, по душным улицам стучат конки, про летки; каменные дома накаляются как печи; воздух тяжел, он насыщен запахом пыли, известки, грязи. Здесь же на улице — тишина, пыли нет. У каждого дома зеленеет сад, и по вечерам пахнет свежею листвою.

Мурочка глядит на голубей и думает: «Счастливые голуби! Они взлетят и увидят все сады и все, что там делается. Может-быть, и в других садах играют дети».

Как хотелось ей поскорее узнать, увидеть, как живут другие люди на свете!

Как скучно бывало ей! Так бы и умчалась она куда-нибудь далеко-далеко, как птица, окинула бы взором Божий мир, посмотрела бы на других людей, на других детей!

XVI

Беда

Мурочка уже вторую неделю жила в мезонине у Дольниковых.

Внизу были больные. Сначала заболело горло у Ника, на другое утро захворал и Дима. Приехал врач, осмотрел их, покачал головой, спросил: «Есть ли еще дети?» Сказали: «Одна девочка». — «Перевести ее куда-нибудь». Мурочка была уже в постели. Ее одели, не дали проститься с братьями, увели наверх. Кстати за брали все её вещи и скрипку. Наверху тоже все всполошились при виде таких поздних гостей. Но Мурочке хотелось спать, и она тут же уснула на диване у тети Лизы.

Утром она с удивлением увидела, что находится на новом месте. Кутик спал у неё в ногах, свернувшись клубочком.

У мальчиков был дифтерит. Всякие сношения с нижней квартирой были запрещены.

Особенно сильно болел Дима. Доктор, хмурый и озабоченный, сказал отцу:

— Младший-то ваш останется жив, ну, а за этого я не ручаюсь.

Какими-то путями дошли эти слова до мезонина. Мурочка всплеснула руками, зарыдала и бросилась на диван лицом вниз.

— Успокойся, Мурочка, — говорила Аня. Она бросила шить на машинке и села к девочке на диван. — Еще, Бог даст, выздоровеет.

— Аня, Аня! — говорила Мурочка. — А мы то… А я-то… как ссорилась с ним и как терпеть его не могла! Да, очень часто терпеть не могла! Вот! А теперь, если он умрет, даже прощенья нельзя попросить. И еще на той неделе мы подрались и я его при-би-и-ла…

— Да, — сказала Марья Васильевна. — У Димы крутой нрав, надо правду сказать, но и ты, Мурочка, бедовая! Вас не разберешь, кто зачинщик, а ссоры-то каждый день, каждый день! Вот мои росли, право, ничего такого не было. А у вас война постоянно.

«Он меня обижает», — подумала про себя Мурочка, но даже думать об этом было теперь грешно. Она поскорее оттолкнула воспоминание о прежних обидах и стала только жалеть, жалеть Диму.

Когда Гриша вечером пришел с урока, он в темной комнате подсел к Мурочке. Она ни за что не хотела идти туда, где у стола сидели все и работали при свете лампы.

Гриша подсел к ней и стал тихонько говорить:

— Знаете, Мурочка, у южных славян есть обычай: можно побрататься с чужим человеком. Например, был приятель, и вот мы с ним поменялись крестами и стали братьями и говорим друг другу «ты». Хотите, будемте тоже так? Вот у вас и будет лишний брат. Хотите?