Любовь Воронкова - Старшая сестра Страница 12

Но Зина сказала:

– Нет, нет! Она придёт. Она обязательно придёт!

Бывают удачные празднества, словно само веселье сидит за столом с гостями. Каждая шутка вызывает неудержимый хохот, каждая песенка, пропетая хором, звучит необыкновенно складно… Все кушанья, какие бы ни стояли на столе, кажутся вкусными, а дом, где собрались гости, самым милым и уютным домом в мире.

Так вот было и у Зины в этот день рождения. Сима привела с собой своего старшего брата Костю. Он учился в седьмом, но не воображал себя взрослым, как часто делают мальчики, встретившись с людьми на год моложе себя. Костя очень занятно показывал фокусы на картах. И ещё он делал фокус со спичкой. Спичку клали ему в носовой платок – он завёртывал её и ломал несколько раз. Потом развёртывал платок, а спичка оказывалась целой! Просто чудеса какие-то делал!

Вместе с Шурой пришла её мать Екатерина Егоровна – жена директора завода.

– Стрешневы, принимайте гостей, – весело заявила она ещё с порога, – и званых и незваных!

– Милости прошу к нашему шалашу! – живо ответил отец и поспешил помочь ей снять пальто. – Вот хорошо, что собрались к нам!

– Очень мы вам рады! – сердечно поздоровалась с ней Зинина мама. – Тесновато у нас сегодня… Ну, да вы не осудите!

– А что осуждать? – ответила Екатерина Егоровна. – Эх, дружок мой, Нина Васильевна, да разве я-то весь век в отдельной квартире живу? Тоже всего бывало – и в общежитии жили, и в каморке жили, а гостей принимали!

Отец, мать и Екатерина Егоровна уселись вместе, в сторонке от ребят. Тамара поглядывала в их сторону, прислушиваясь к разговору, недоумевала…

– Это директорша? – тихонько спросила она у Зины. – Правда?

– А что? – удивилась Зина. – Конечно, директорша. Это же Екатерина Егоровна! Она часто к маме приходит.

– Ну… – Тамара сделала гримасу, – Она же совсем простая…

Зина удивилась ещё больше:

– Как – простая? А какая же она должна быть?

– Ну… И говорит как-то просто. И одета просто. Моя мама ни за что в таком платье в гости не пошла бы!

– А моя пошла бы, – с лёгким вызовом ответила Зина. – И Екатерина Егоровна очень хорошая. Она и в будни иногда приходит к маме.

– К твоей маме?

Зина немножко обиделась:

– А разве к моей маме приходить нельзя? Они вместе на курсы кройки и шитья ходят. И потом, они в родительском совете при заводском детском саде.

– А почему же она к моей маме… – начала было Тамара.

– А потому, что твоя мама ничего не делает, – прервала Зина, – вот и сидит одна. – И тут же, испугавшись, что обидела подругу, Зина ласково обняла её за плечи: – Тамарочка, запой что-нибудь!.. Товарищи, у Тамары очень хороший голос – пусть она споёт!

Неприятный разговор рассеялся, как тучка. Тамара запела «Чибиса», все дружно подхватили – и праздник пошёл дальше своей шумной и радостной дорогой.

Маме всё ещё нездоровилось – глухая боль засела где-то в левом боку и не уходила. Но разве она хоть полсловом обмолвилась бы кому-нибудь об этом? Попробуй обмолвись – тут и забеспокоятся все и праздник испортят!

Мама часто выходила на кухню – то отнести тарелки, то подать ещё что-нибудь на стол. К чаю у неё готовился огромный крендель; он ещё дышал, пыхтел и покрывался румяным загаром в жаркой духовке.

Мама открыла дверцу, посмотрела – готов крендель! Она вытащила его, положила на блюдо. Тёплый сдобный запах наполнил кухню. Мама пошла в комнату посмотреть, можно ли подавать крендель или ещё рано. В комнате стоял гомон. Ребята – и большие и маленькие – встали в круг, держась за руки. Костя стоял, согнувшись на один бок, – с этой стороны у него была Изюмка; по кругу ходила Зина. И все, даже отец и Екатерина Егоровна, изо всех сил пели: «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!»

Мама стояла в дверях, глядела на детей добрыми, потускневшими от боли глазами.

«За что же я такая счастливая? – думала она. – Чем же я это заслужила? Такая у меня золотая семья и милые все мои со мной! Только бы вот не болело так сильно… Ну да ничего. Проводим гостей, отдохну – и вся боль кончится. Разве это в первый раз? С такими болями люди до ста лет живут».

И вдруг неясное, но тяжкое предчувствие охватило её. Будто вот сейчас всё радостное кончится, погибнет, и она, мать, не в силах будет защитить свою горячо любимую семью от какой-то неведомой, грозящей им беды.

Холодок прошёл у неё по плечам, и глаза на мгновение заволокло туманом.

Она провела рукой по влажному лбу.

«Откуда это? Что такое на меня нашло? Вот ещё глупость какая-то! Вечно я сама себе придумываю! Просто мне нездоровится… Да и, наверно, крепко нездоровится. Лечь бы мне сейчас…»

В это время ребята допели песню, хоровод распался, и все разбежались по своим местам.

– Подаю крендель! – стараясь казаться весёлой, проговорила мама и внесла большое блюдо с кренделем.

– Ну и крендель! – закричал Антон и захлопал в ладоши.

А за ним и все ребята захлопали, и Екатерина Егоровна, и отец…

Зина тоже хлопала в ладоши, смеялась вместе со всеми неизвестно чему – просто так, просто потому, что ей было хорошо, весело, радостно и вся жизнь впереди казалась светлой, весёлой и радостной. И всем было весело: и отцу, и Антону, и Изюмке…

И никто не знал, что грозная беда уже стоит у них на пороге и ждёт той зловещей минуты, которая скажет ей: «Можно. Войди».

БЕДА ВОШЛА В ДОМ

Фатьма так и не пришла на праздник. Зина, глубоко обиженная, сидела на уроке поджав губы.

«Даже не спросила, – думала Фатьма. – Наверно, и не заметила, что меня не было!..» И тоже не заговаривала с Зиной.

И обе они, каждая про себя, решили: «После каникул надо сесть на другую парту».

День прошёл как всегда, с той лишь разницей, что было много разговоров в классе о вчерашнем празднике. Девочки спрашивали, какие подарки получила Зина. Зина рассказывала. Отцов подарок – краски – она принесла в школу и показала девочкам. Девочки любовались ими, немножко завидовали – ах, какие краски! Яркие, чистые. Если, например, покрасишь небо голубой краской, то уж небо будет по-настоящему голубое, а сделаешь красный флаг, так уж флаг будет действительно красный!

Только Фатьма молчала – разве Зине есть дело до её мнения?

И не удивилась такому прекрасному подарку Тамара.

– У меня такие краски ещё в первом классе были, – сказала она. – Что же в них особенного?

– У меня, между прочим, тоже были, – насмешливо ответила ей Сима Агатова, – но в наших руках эти краски, конечно, ничего особенного. А вот в Зининых руках это будет особенное! Нам с тобой хоть в золотой коробке дай – мы всё равно ничего не сумеем.

Тамара пожала плечами:

– Подумаешь!

После уроков Зина и Тамара вышли вместе. Немножко заметало. Крыши домов на фоне тёмно-серых туч казались особенно белыми.

– Значит, после обеда придёшь? – спросила Тамара.

– Конечно, приду, – ответила Зина, задумчиво глядя вдоль улицы.

Она глядела на серые и зелёные заборы, убранные белой кромкой снега, на белые ветки деревьев… Вот кто-то зажёг свет, окно засветилось – жёлтое пятно среди белых, серых и синевато-серых тонов. Приятно сжалось сердце – Зина сейчас придёт и нарисует всё это, обязательно, обязательно нарисует! И назовёт картину «Вечерняя улица» или «Сумерки на окраине»…

– Ну, смотри приходи, – прервала Зинины мысли Тамара.

Её голос ворвался в мир неясных и сладких ощущений и причинил Зине почти физическую боль. Хотелось сказать: «Да отойди ты от меня, пожалуйста, оставь меня одну!» Но Зина сдержалась, только покрепче сжала губы.

– Ведь завтра – контрольная, – продолжала Тамара. – Смотри, а то ещё срежусь!

– Я приду, – сказала Зина и поспешила войти в калитку своего двора.

Она шагала через две ступеньки; сейчас поскорее пообедает, немножко порисует, а потом сходит к Тамаре – и вечером, когда некуда будет спешить, порисует как следует. Ах, хорошо жить!

Но только она открыла дверь квартиры, как улыбка сбежала с её лица. В квартире было уж что-то очень тихо, пахло лекарствами…

Антон, который открыл ей дверь, глядел на Зину глазами, полными тревоги.

– Тише… – сказал он, – мама заболела.

Зина сбросила пальто и почти вбежала в комнату. Мама лежала на диване, какая-то вся ослабевшая, неподвижная, с мокрым полотенцем на груди. Зина присела на край дивана:

– Мамочка, ты что?

На Зину глянули большие серые, почти незнакомые глаза. Зина не видела никогда такого взгляда у мамы, не то сурового, не то испуганного.

«Ведь она и утром еле встала сегодня, – мелькнуло в голове Зины. – Ей вдруг захотелось полежать…»

– Мамочка, что с тобой?

Мама слабо улыбнулась:

– Ну вот, уж и всполошилась. Заболела немножко, да и всё. Все люди болеют, а мне нельзя?

– Может, пойти позвонить папе?

– Что ты, что ты! – Мама почти рассердилась. – Разве можно? Ты ведь знаешь, какая у него работа, – разве можно его тревожить! И ничего ему не говорите – слышите, ребята? Ну, поболит, да и пройдёт… Вот ты, Зина, лучше намочи-ка мне полотенце.