Наталья Кравцова - От заката до рассвета Страница 12

— Где там, дедушка, он уже к самой Кубани отошел. Прогоним его!

— Н-да-а… Так-то оно так…

Пока он собирается с мыслями, я быстро выхожу в прихожую умыться. Дверь на крыльцо открыта, и я осторожно выглядываю: по двору, раскачиваясь на коротких ногах, важно расхаживает мой враг…

Днем командир полка собрала летчиков. Вид у нее был озабоченный: в полку кончались запасы горючего, а обстановка требовала, чтобы мы летали. Подвоза не было, так как дороги развезло и машины застревали. Запасы продуктов тоже подошли к концу. Уже несколько дней в столовой мы ели одну кукурузу, да и то без соли.

Бершанская решила послать в город Кропоткин несколько самолетов за горючим и продовольствием, заправив их остатками имеющегося бензина.

— Сначала полетят пять самолетов из первой эскадрильи, — сказала она, — а когда они привезут горючее, в рейс отправятся остальные.

С большим трудом взлетели самолеты с раскисшего аэродрома. Проводив Иру, я возвращалась домой одна. Подойдя к калитке, вспомнила про гусака и стала искать его глазами среди других птиц, но, к моему удивлению, его нигде не было. Я свободно прошла через двор и оглянулась еще раз: от этой вредной птицы можно было ожидать любого подвоха.

Открыв дверь, я сразу все поняла: из кухни вкусно пахло жареным… Это он, мой гусак! Сердце защемило: зачем же его так…

Бабка радостно встретила меня:

— Вот и пришли! А где ж Ира?

— К вечеру прилетит, — ответила я мрачно.

— А я вам угощение приготовила, гусочку. Изголодались там на кукурузе, без хлеба. Садись, садись, чего там, не стесняйся.

Нет, я не могла есть моего гусака. Мне было жаль воинственную птицу, и, расстроенная, я ушла в свою комнату.

Ночью мы летали. А утром я шла домой в плохом настроении: теперь никто уже меня не встречал…

Юлька

Она пришла к нам в полк неожиданно, девчонка с осиной талией и независимой походкой.

Осень ярким ковром лежала на склонах гор. Под ногами шуршали листья. И снежная вершина Эльбруса белой волной светлела на фоне синего неба.

В то время мы уже несколько месяцев воевали. И первые, совсем новенькие ордена сверкали на наших гимнастерках. Мы прочно закрепились у предгорий Кавказа и не сомневались в том, что теперь путь наш лежит только вперед.

Ее звали Юлей. Нет, Юлькой. Потому что все в ней говорило о том, что она — Юлька. Лихой, отчаянный летчик. Орел! И то, что ей только девятнадцать, — пустяк. Дело совсем не в этом.

Ходила она, гордо подняв голову, будто всем своим видом хотела сказать: «Вы меня ждали — вот я и пришла. И теперь мое место здесь!» Возможно, она боялась, что ей не сразу разрешат летать на боевые задания. А ей очень хотелось воевать.

Юлька. Черная кожанка, туго затянутая ремнем, аккуратные хромовые сапожки, шлем набекрень. Из-под шлема солнечный ореол светлых волос.

Вначале Юлька больше молчала. Присматривалась, поводя темной бровью. Щурила глаза, улыбалась краешком рта, не разжимая губ — не то презрительно, не то удивленно. И непонятно было, нравится ей у нас в полку или нет.

А когда начала летать, сразу все увидели — нравится. Уж очень отчаянно летала Юлька. И ничего не боялась: ни зениток, ни выговора за лихачество. Летного опыта у нее явно недоставало. Зато было с излишком бесшабашной смелости.

Мы полюбили Юльку. И уже не могли себе представить, как же мы раньше жили и не знали, что есть на свете веселая девчонка с чуть вздернутым носом, еле заметными веснушками на нежной коже и брызгами радости в глазах.

Без Юльки? Можно ли без нее? Соберутся девушки — Юлька запевает песню. Станут в круг — она уже в центре, отбивает чечетку или плывет, подбоченясь, так легко, словно ноги ее не касаются земли.

В Юльке нам нравилось все. И то, как она по-мальчишески рисовалась под бывалого летчика, и даже то, как относилась к жизни — с нарочитым пренебрежением.

Я помню Юльку всегда жизнерадостной, веселой.

И только однажды я видела ее совсем другой — притихшей, задумчивой.

Это было под вечер, когда мы собирались на полеты. В ту ночь мы должны были бомбить немецкий штаб и боевую технику в одной из кубанских станиц под Краснодаром. Юлька молча натянула на себя комбинезон, надела шлем, перекинула через плечо планшет, села на деревянные нары и безвольно опустила руки. Потом вдруг резко откинулась назад, легла на спину. Так она лежала некоторое Бремя, глядя в потолок. О чем она думала? Мы ждали.

Наконец она с усилием сказала:

— В этой станице я выросла. Там моя мама…

Никто не произнес ни слова. Трудно было что-нибудь сказать.

Юлька решительно поднялась и куда-то ушла.

Через полчаса командир эскадрильи ставила нам боевую задачу. Задание было несколько изменено: нам предстояло бомбить боевую технику на окраине станицы, а Юлька со своим штурманом должна была на рассвете уничтожить штаб в самой станице.

— Я там знаю каждый дом, — объясняла она всем со странной торопливостью.

Мы понимали: она волнуется.

Штаб Юлька действительно разбомбила. Утром прилетела назад довольная, возбужденная. Размахивая шлемом, рассказывала:

— Понимаете, я видела свой дом! Спустилась и низко-низко над ним пролетела!..

Усталые, мы медленно шли по ровному полю аэродрома. Героем дня была Юлька. И все это признавали.

— А немцы не ждали бомбежки, — продолжала она. — Я спланировала совсем неслышно. Они только потом спохватились. Начали стрелять, когда услышали взрывы.

Ветер трепал светлые Юлькины волосы, лицо ее горело. Такой она запомнилась мне на всю жизнь — на фоне ветреного неба, гордая и счастливая.

Вскоре наши войска освободили Юлькину родную станицу. Но ей самой уже не пришлось там побывать. В одну из черных мартовских ночей Юлька была смертельно ранена.

Всего несколько месяцев летала с нами Юля Пашкова. Наша Юлька. А казалось — годы…

Они с крестами

Над целью нас обстреляли. Осколком снаряда повредило мотор, и назад Ира летела так осторожно, как будто вела машину, груженную динамитом. Мотор давал перебои, но все же она дотянула до аэродрома.

До утра больше не летали. С рассветом все самолеты, кроме нашего, улетели на основную точку. А мы остались ждать, пока техники исправят мотор. Наш «ПО-2» стоял на окраине станицы, рядом с траншеей.

Тося, техник, сразу же приступила к работе. Ей помогала ее подруга Вера.

— Тут работы не так уж много. Быстро сменим что надо. Через час-полтора будет готово, — пообещала она. — Идите отдохните.

Нам с Ирой делать было нечего, и мы решили прилечь в пустой хате, неподалеку от самолета. Страшно хотелось спать.

Спокойно шли мы по заросшей травой улице. Было тихо.

Внезапно послышался гул, и мы увидели истребителей, летевших парой совсем низко. Мы не сразу сообразили, что это фашистские самолеты.

— Иринка, они с крестами!

Только я успела сказать это, как раздались выстрелы. Истребители, пикируя один за другим, стреляли из пулеметов и пушек. Мы забежали в хату.

Кругом стоял грохот, от пушечных выстрелов дрожали стены, дребезжали стекла. С испугу я бросилась зачем-то закрывать окна. Как будто это могло защитить нас.

Снаряды рвались на дороге, в саду, возле хаты. Пробило дырку в потолке, другую — в глиняной стене. Мне стало страшно: убьют нас вот так, нелепо… где-то в хате…

Хотелось куда-нибудь спрятаться, но, кроме стола и кровати, в комнате ничего не было. Мы залезли под стол и сидели там, пока не кончилась штурмовка. Стол, конечно, не броня, но все-таки… Какая ни есть, а крыша над головой.

Когда, расстреляв боеприпасы, фашистские летчики улетели, мы побежали к нашему самолету. Техники уже хлопотали возле него. Он был цел, наш «ПО-2». Только в фюзеляже зияло две дыры да левое крыло было порядком разорвано. Поджечь его истребители не успели — видно, боеприпасов не хватило.

Тося ворчала:

— Проклятые, добавили нам работы. Не могли попозже прилететь…

Рука у нее чуть повыше локтя была перевязана белым лоскутом, на котором краснело пятно.

— Что у тебя с рукой? — спросила Ира.

— Это? Да ничего, ерунда.

— Ее ранили. Правда, кость не задета, — сказала Вера. И тут же возмущенно добавила: — Она же из траншеи выбежала, когда они строчили по самолету! Не могла усидеть! Как же — спасти хотела!

— Дай лучше ключ, — не обращая внимания на то, что о ней говорили, сказала Тося и стала завинчивать гайку.

Потом посмотрела на нас и засмеялась:

— Я б им, чертям, показала, как строчить по самолету! Просто не успела… Быстро улетели. А рука ничего, вот смотрите…

Она несколько раз согнула и разогнула руку, глядя на нас.

Мы любили своего техника. Ведь успех боевого вылета зависел и от нее. Наш самолет всегда был исправен, мотор работал безотказно. А кроме того, Тося умела как-то вовремя улыбнуться, пошутить, и от этого становилось легче на душе, спадало напряжение перед трудным вылетом, улучшалось настроение.