Наталия Венкстерн - Под стенами замков Страница 12

Во время короткого своего пребывания в Париже мальчик сумел также понравиться королеве и дофину. Придворные тотчас догадались, что видят в лице мальчика нового любимца. Его нарядили в шелк и бархат, и Филипп в течение нескольких дней превратился из всеми гонимого бездомного бродяги в важную и влиятельную особу.

Почести вскружили ему голову; невольно он сам стал относиться к себе с уважением. Нечего и говорить о том, что воспоминание о Пьере совершенно вылетело у него из головы. Гостеприимство крестьянина в деревушке Анизи, длинный и опасный путь в Париж, совершенный вместе — все было забыто. Филипп не забывал лишь оскорбления, нанесенного ему епископом, и на войну, затеянную королем, смотрел, как на личную свою месть. Он только однажды столкнулся в лагере с Пьером и даже не узнал бы его, если бы Пьер сам его не окликнул.

— Я не нашел их, — сказал Пьер.

Филипп удивленно поднял брови.

— Кого не нашел?

— Сусанну и детей. Многие из наших нашли убежище в соседних деревнях, но об Сусанне и детях никто не слыхал. Воды Элет унесли их, и я остался один на свете.

— Это очень печально, — сказал мальчик холодно, — но ведь не ты один пострадал.

Пьер печально покачал головой.

— Мальчик, мальчик, — сказал он, — а помнишь, как Сусанна кормила тебя пшеничной лепешкой?

Филиппа передернуло от такого обращения.

— Когда я буду рыцарем, то щедро вознагражу тебя, — сказал он и торопливо отошел, боясь, чтобы его не застали в разговоре с простым сервом.

На рассвете того дня, в который ожидался новый приступ королевских войск, на сторожевой башне было удвоено количество стражи. В лагере накануне было замечено большое оживление: к самому рву были подвезены огромные стволы деревьев, камни, солома и пакля; крестьяне до поздней ночи работали над засыпкой рва песком и глиной для облегченья подступа к стенам замка; огромное количество деревянных и веревочных лестниц лежали на земле; две деревянные башни на колесах, — последнее изобретение военной науки, — угрожающе смотрели на стены замка. Стрелы и камни, которыми в течение целого дня осыпали работающих, за дальностью расстояния наносили лишь небольшой урон; ночью костры не горели, но по шуму можно было догадаться, что работа продолжается.

В замке тоже не дремали; все его обитатели, включая женщин и детей, таскали на башни и стены камни и растопляли смолу. Епископ, скинув с себя монашеское одеяние, облекся в рыцарские латы и самолично распоряжался обороной; лицо его было бледно и сердито, глаза злобно и подозрительно вглядывались в работающих, молчаливое и замкнутое настроение которых не предвещало ничего хорошего. До утра еще не был выяснен вопрос о том, с какой именно стороны ожидать наибольшего напора врага.

Ночь прошла без сна; только под утро епископ зашел в залу, чтобы подкрепиться завтраком, довольно, впрочем, скудным, и, сев в кресло, помимо воли вдруг погрузился в глубокий сон. Откинув голову на спинку кресла и открыв рот, он захрапел, забыв на время все свои тревоги.

Шум, крики, топот ног бегущих по лестницам и залам замка разбудили его; где-то трубил рог. Спросонья он схватился за меч, висевший на его поясе, и, выхватив его, бросился к двери.

«Приступ!» — мелькнуло в его голове; королевские войска ворвались в замок. С быстротой молнии мелькнула в его воображении картина надвигающегося будущего. Ему слышались шаги бегущих к нему людей; он уж видел перед собой лица королевских солдат; ему казалось, что он ощущает крепкие руки, схватившие его за плечи. Лучше смерть!

Оруженосец епископа с растерянным, но радостным лицом стоял перед своим господином и, увидав его, дрожащего с мечом в руке, упал перед ним на колени. Он едва мог произнести слово от волнения:

— Монсеньор! Осада снята!

Епископ отступил на два шага.

— Что ты говоришь?

— Осада снята, монсеньор; люди короля с белым флагом стоят у ворот замка.

— Это ловушка!

— Монсеньор! Их всего пять человек; берега рва очищены от войск, работы прекращены; над королевской палаткой развивается белый флаг.

Епископ приложил руку к сильно бьющемуся сердцу. Он не мог еще придти в себя от пережитого страха и чувствовал, что лицо его бледно и волосы слиплись на висках. Никогда еще не являлся он в таком жалком виде перед своими слугами. Он сделал над собой усилие и постарался усмехнуться.

— Вот тебе за доброе известие. — сказал он, снимая с руки перстень и подавая оруженосцу, — позови слуг, пускай подадут мне епископскую мантию, посох и крест; я должен принять послов короля во всем величии благочестивого и могущественного служителя церкви. Король должен знать, что епископ не боится никого, кроме бога.

Глава VIII

«Ланская сельская коммуна отменяется на вечные времена; память о ней предается забвению. Деревня Анизи и ближайшие 27 деревень отдаются во владение епископа Рожэ де Розуа с вручением епископу права суда, жизни и смерти, оброка и барщины над сервами. Епископ наказывает непокорных ему слуг по своему усмотрению. Епископ обязывается выплатить его величеству королю Людовику VII в течение года дань, равняющуюся пятилетнему оброку сельской Ланской коммуны. Король свидетельствует монсеньору епископу свою дружбу и почтение и просит его благочестивого благословения на брак наследника и дофина Франции Филиппа Августа с дочерью славного и высокочтимого герцога Бодуина V, господина и владетеля замка Гэно».

Герольды возвещают всему населению о состоявшемся примирении. Подъемный мост епископского замка опущен, ворота открыты настежь, и во дворе епископства горят праздничные огни. Епископ встречает короля и его свиту во дворе. Он в полном облачении служителя церкви. На руках его сверкают драгоценные кольца. Воздев глаза к небу, он раздает пастырское благословение.

На подъемном мосту толпятся всадники в роскошных одеяниях, горячатся лошади; в парадной зале замка, на хорах, гремит музыка, и стол ломится под тяжестью серебряных блюд.

По ту сторону рва, там, где недавно царило еще такое оживление, где все были воодушевлены последней надеждой найти в короле защитника отнятых прав, царит глубокое уныние. На сегодняшний день был назначен окончательный и последний приступ, но в ночь прибыли послы от герцога Гэно с дарами и письмом от могущественного Бодуина. Настроение короля резко изменилось; при чтении письма на обрюзгшем лице появилось выражение гнева, затем страха. Был позван Сюжэр.

— Ваше величество, — вкрадчиво сказал хитрый министр, — неужели Ланская коммуна стоит вашей дружбы с герцогом? Приданое его дочери, клянусь вам, превосходит во сто раз дань этих убогих сервов.

— Я оскорблен епископом и нахожу, что рыцари слишком высокого мнения о своем могуществе.

— Время, ваше величество, и ловкость — лучшие слуги, нежели оружие, — ответил министр.

В наступившей ночи лагерь, бывший таким многолюдным, быстро редеет; торопливо разъезжаются рыцари, не желающие возбуждать против себя гнев епископа пребыванием во вражеском лагере, другие последовали за королем в замок с целью льстивыми речами и подарками восстановить поколебавшийся мир.

Молча и мрачно расходятся по домам обманутые крестьяне; они знают, что ожидает их: крики и слезы жен и детей, бесправие и непосильный труд. Впереди угроза холодной и жестокой мести епископа. Но бежать некуда. Кто примет под свою защиту этих людей, от которых отступился сам король?

— Он вытопчет наши поля!

— Он заморит нас голодом!

— Он раздавит нас оброком! — говорят они.

Маленькая фигура мальчика в бархатном рыцарском одеянии мечется среди этой растерянной толпы. Это Филипп. Он не последовал в замок за королем, да и король не позвал его с собой. Лицо мальчика сделалось ему неприятно: оно напоминало ему причину этого неудачного похода; мальчишка наболтал лишнего и в последнее время стал уж через меру заносчив.

У Филиппа даже нет дома, нет пристанища, куда бы он мог приклонить голову. Нигде в деревнях не примут этого друга короля-предателя; рыцари презирают отверженного любимца.

Филипп идет один в темноте, не разбирая дороги. Он ни на что не надеется и ничего не ждет.

Внезапно чья-то рука ложится на его плечо. Он не заметил, как во мраке давно шагает рядом с ним темная фигура. Он вздрагивает.

Знакомый голос говорит ему:

— Ты узнаешь меня, мальчик?

— Пьер?

— Да, это я.

Несколько минут идут молча рядом. Наконец, Филипп робко спрашивает:

— Куда же ты идешь, Пьер?

— А ты куда идешь, Филипп?

— Я бы пошел туда, куда и ты, если бы ты согласился взять меня с собой. Но я боюсь, что ты не захочешь.

В темноте Пьер отыскивает руку мальчика и пожимает ее.

— Я забыл о старом, говорил он, — пойдем вместе. Куда, не знаю. Искать счастья в лесу, по дорогам; во всяком случае я иду туда, где не должен буду надеяться ни на честь рыцарей, ни на доброту королей.