Олег Алексеев - Горячие гильзы Страница 13

Когда поспевает земляника, нерестится линь. Мы с матерью решили поставить сети. Стояло лето, а жили мы впроголодь. Хороший улов мог бы поправить дело. Можно было бы сварить уху, нажарить рыбы, часть её обменять на нужные продукты.

Рыба, однако, не шла в сети, как мы с мамой ни старались. Я сказал матери, что отец любил окидывать камыши. Мать послушала меня, но сети снова оказались пустыми.

— Поставьте вон там… — раздался негромкий голос.

На берегу сидел Олег. Он был в сшитой из немецкой плащ-палатки рубашке, в штанах из той же материи, босой. День стоял хмурый, но мне показалось, что лицо мальчишки освещено солнцем.

— Вон там ставьте, — повторил Олег. — Поближе к ракитовому кусту, у самого берега. Бухать не надо, поменьше шума.

Стараясь не греметь глиняными грузилами, мать высыпала сеть. Поплавки на наших глазах стали вдруг тонуть.

— Крупная попала! — Глаза матери так и сияли.

Дрожащими руками выбирала она сеть. Будто латунные слитки, ложились на дно комяги тяжёлые чернопёрые лини. Я подбегал к берегу, считал пойманных линей, насчитал девятнадцать, и каждый линь был не меньше килограмма весом.

— Чудо! — ликовала мать. — Всю деревню накормим!

Я хотел дать несколько рыбин и мальчику, но его уже не было на берегу. Там, где он сидел, темнела примятая трава…

Вечером мы с Серёгой играли около леса.

— Гляди, партизаны! — схватил меня за рукав братишка.

Опушкой двигался партизанский отряд. Партизанам, казалось, нет числа. Одеты под цвет леса, обвешаны оружием — собственным и трофейным. Ярко белели бинты. Было видно, что отряд только из боя…

С особым волнением смотрел я на оружие. Партизаны несли автоматы и пулемёты всевозможных систем, карабины, винтовки и противотанковые ружья. У командиров — пистолеты, маузеры в жёлтых колодках…

Я увидел нового знакомого. Он шёл рядом с одним из командиров. За плечом у Олега был кавалерийский карабин, пояс оттягивал тяжёлый подсумок. Карабин был самой большой моей мечтой в войну. Олегу дали новёхонький: лаковое ложе, серебристый затвор, ствол иссиня-чёрного воронения.

Маленький партизан коротко улыбнулся, глянув на нас с Серёгой, но не остановился, не сказал ни слова.

Я смотрел вслед партизанам, пока отряд не пропал в тумане. Стало нестерпимо обидно: почему я так медленно расту, почему всё ещё маленький? Будь я таким, как Олег, может, и взяли бы в отряд, выдали карабин и подсумок…

О том, что увидел, я рассказал за ужином матери.

— Видно, Олег — разведчик, — сказала мать раздумчиво. — Мальчишки — самые лучшие разведчики, так партизаны считают.

— Почему? — вырвалось у меня.

— Ну, например, стоят немцы в деревне, целая часть. Ползком не подберёшься: везде часовые, «секреты». Кто ни приди — глядят с подозрением. Не отпустят, пока часть сама не уйдёт из деревни. Допросят обязательно, а могут и расстрелять — для этого хватит подозрения. А мальчишки — для чужих-то — все на одно лицо. Шмыгнёт, как воробей, и всё, что надо, увидит.

— Мам, а партизан много? Наверное, сто… — сказал Серёга.

— Не сто, а тысяча, наверное… А вот в полку — не сто, а двести или триста. Рядом с нами целый полк воюет — Первый. И ваш Олег из этого полка.

Не прошло и дня, как отряд вернулся. Люди звали партизан в дома, но те, как один, хотели спать на сене. Мне захотелось поскорее найти Олега. Выбежали к озеру и увидели: новый мой знакомый сидит на берегу, смотрит на диких уток, что плавают возле нашей комяги.

— Давно в отряде? — спросил я, присев рядом с Олегом.

— Нет, не так давно…

— А меня могут взять? Если очень-очень попрошусь?

— Не возьмут, — сказал Олег. — У тебя — мать, братишка.

— Почему же тебя взяли?

— У меня нет никого. Отца повесили — партизан. Мать кто-то выдал, увели в город, расстреляли. Когда мать уводили, я в лесу был… Потом нашёл партизан.

Лицо Олега стало хмурым, казалось, он вот-вот заплачет. Мне тоже стало не по себе. Хотелось утешить товарища, но как — я не знал…

— А в разведке… очень опасно? — спросил я, чтобы отвлечь Олега от его мыслей.

— На войне везде опасно. И в любую минуту. Вышел я вчера…

Олег осекся, боясь сказать лишнее. Я понял, что про военные дела партизан не спрашивают. Особенно про разведку.

— Тут у нас раки водятся. Отец руками в норах ловил.

— Люблю печёных раков, — оживился Олег. — Подержи карабин, только ничего не крути. Понял?

Карабин показался мне ледяным, и был он не так уж лёгок. От ствола пахло пороховой гарью — пугающим духом войны. Я прижал оружие к себе, сидел, боясь шелохнуться…

Олег удивительно быстро разделся, смело нырнул в тёмную воду. Раков он бросал в комягу, а когда набралось много, послал меня за ведром.

Когда я примчался на берег, Олега нигде не было. Я собрал раков в ведро, подождал немного, но искать друга не стал. Нельзя: а вдруг его послали на задание?

Серёга захотел спать с партизанами, позвал с собой и меня. Рядом с вооружёнными бойцами было не страшно, и мы мигом уснули.

Я жалел, что не смог поговорить с Олегом по-настоящему. Часами сидел на берегу, ждал…

Бой начался ранним утром. Стреляли совсем рядом, возле болотины.

Пулемёты били ещё громче, чем в Горбове в ту огненную ночь… Нам выбило стёкла, пули так и стучали по стенам. Мать схватила Серёгу, я бросился следом. Сбежали под берег озера, мигом добрались до леса.

Бой закончился, но люди — в лесу оказались стар и мал — долго не решались выйти из чащи. Наконец встала наша мать, позвала Матрёну и тётю Пашу Андрееву.

Вернулись «разведчицы» сами не свои.

— Партизаны убитых зарывают. Мальчик погиб, совсем маленький. — У матери перехватило горло, и она смолкла.

— Говорят, метко стрелял, — сказала вдруг тётя Паша. — А и самого пуля нашла.

— Кто погиб, какой мальчик? — бросился я к матери в испуге.

— Олег из Первого полка, разведчик…

Ко мне подошла тётя Паша, положила на плечо горячую руку.

— Отчаянный полк, вот и потери тяжёлые…

На другой день я отправился на место боя. Сперва вышел к немецкой позиции — в траве лежали зелёные гильзы, металлические ленты от пулемёта, гранатные «барашки» и картонные коробки из-под патронов. Пахло чужим, неприятным. И на каждом шагу бурые пятна, бинты.

Партизаны наступали с еловой гривы. Иглица была сплошь усыпана золотистыми гильзами, я шёл по звону. Поднял кольцо от гранаты, надел на палец. Оступился, попав ногой в воронку… Убитых не было, но я чувствовал дыхание смерти, её запах.

Вот и песчаный холмик, гильзы в песке. Догадался: закопаны партизаны.

Вместе со всеми — Олег. Я не мог представить его мёртвым, но не мог и — живым. Олег словно бы растворился в песке, траве и хвое…

Саша Тимофеев говорил, что убили Олега под кривой елью… Я нашёл страшное место, замер. Возле корневища ели что-то светлело. Я наклонился, поднял обойму с патронами, спрятал за пазухой в надежде на то, что и мне дадут оружие.

НА КРАЮ ПРОПАСТИ

Я не боялся, когда стреляли. Страшно становилось, когда стучали в дверь — резко, властно, прикладом, сапогами. Кто только не врывался в деревню: полицейские, егеря, эсэсовцы, снятые с фронта пехотинцы.

Хуже всего было по ночам. На столе чадила плошка; узенькое, что ивовый лист, пламя вздрагивало, металось, словно бы на ветру. Гудело в трубе, дуло из всех щелей. Казалось, вот-вот огонь погаснет. И жизнь наша была как это слабое пламя…

Зимой и свои, и чужие были в белом; под капюшонами не видно, что на шапке, — орёл или багряная лента. Полицаи обязательно говорили, что они — партизаны. Бывало и наоборот. Приходилось угадывать.

Партизаны курили махорку и самосад, полицаи доставали из карманов нарядные коробки сигарет, пачки душистого табака, который они называли «шапшал». Партизаны при детях боялись проронить бранное слово. Одежда врагов пахла карболкой и ружейным маслом, одежда партизан — лесом. Партизаны садились поближе к печке, радовались, когда мать предлагала молоко. Полицаи спрашивали про самогон, бранились…

Хлопала дверь, и в дом врывались страх и мороз. Я затаивался на печи, Серёга прижимался к матери.

Партизаны приходили за помощью. Им нужен был проводник. В лесной и холмистой нашей местности не помогали даже подробнейшие карты. Приходили часто: дом стоял возле самой дороги. Мать уходила, возвращалась нескоро.

Партизан летом стало больше, и к нам они стали приходить почти каждую ночь. В ту ночь почему-то постучали не в дверь, а в окно. Мать открыла дверь, вошли двое. В одном я даже в полутьме узнал Митю Огурцова. Второй партизан был незнакомым.

— Буди старшего, — сказал Митя. — Есть дело.

— А он и не спит. — Мать улыбнулась, прибавила огня.

Спали мы одетыми, и через минуту я был у стола, на котором устроились партизаны.