Редьярд Киплинг - Подарки фей Страница 13

И мы, обняв друг друга за плечи, побрели враскачку назад. Торриджано, увидев нас, остолбенел, а потом, когда мы ему все рассказали, покатился от хохота прямо на холодный пол часовни. Отсмеявшись, он встал и стукнул нас головами друг об дружку.

«Ах вы, англичане! – воскликнул он. – Даже свиньями вас трудно назвать. Одно слово, англичане! Поделом же вам, рыбоеды! Выбрось свой рисунок в огонь, Гэл, и забудь о нем! Ты дурень, и ты тоже дурень, Бенедетто, но мне нужны ваши руки, чтобы угодить нашему славному королю!»

«А я ведь хотел убить Гэла, – сказал Бенедетто. – Да, я хотел его убить, потому что английский король произвел его в рыцари».

«Считай, что тебе крупно повезло, Бенедетто! За моего Гэла я бы прикончил тебя собственными руками – здесь же, в монастырском дворе. Как мастер мастера – с толком и расстановкой. Клянусь, я не пожалел бы на это времени!» Таков был наш Торриджано, великий мастер!

На этом Гэл закончил свой рассказ. Мистер Спрингетт еще некоторое время сидел спокойно, а потом стал потихоньку багроветь, раскачиваться взад и вперед, и наконец закашлялся и захрипел так, что слезы брызнули у него из глаз. Дан знал, что это он так смеется, но Гэл с непривычки растерялся.

– Простите, сэр, – сказал мистер Спрингетт. – Мне припомнились конюшни, которые я построил для одного джентльмена в тысяча восемьсот семьдесят седьмом. Конюшни из голубого кирпича – что-то особенное. Кто знает, может, это была моя лучшая работа в жизни. Но супруга этого джентльмена – дамочка была из Лондона и недавно замужем – вздумала соорудить в парке какой-то «каскас» – так она это называла, а по-нашему, просто канал с водопадами. Работенка большая, и выгодный мог получиться контракт. Она позвала меня в библиотеку потолковать об этом. Но я объяснил ей, что как раз в том месте, где она собирается копать свой ров, идет цепь подземных родников, и наша затея приведет к наводнению – мы затопим и парк, и усадьбу.

– Там и впрямь были родники?

– Вполне вероятно. Говорят, что в любом месте можно докопаться до воды, если хорошенько углубиться. В общем, мои слова о родниках заставили ее забыть свой «каскас», и вместо того она построила себе прекрасную маслобойню, отделанную белой плиткой. Но когда я предъявил тому джентльмену свой окончательный счет за конюшни, он заплатил, даже не заглянув в бумагу, а уж поверьте, я там ничего не упустил. ^і И он добавил мне две пятифунтовые банкноты – из рук в руки – и сказал с чувством: «Ральф! (Он всегда звал меня по имени.) Ральф, этой осенью вы избавили меня от многих расходов и тревог!» Я, конечно, понимал, насколько ему не хотелось никаких «каскасов» у себя в парке, но вслух не было сказано ничего. Он просто молча заплатил мне за конюшни из голубого кирпича – честная работа, одна из лучших в моей жизни. А деньги, что он дал мне сверх того, – разве заботы, которые я помог ему свалить с плеч, не стоят десяти фунтов? В разные времена и в разных местах, а такие похожие случаются истории!

Они с Гэлом дружно рассмеялись. Дан не совсем понял, что они нашли такого смешного, и некоторое время молча и яростно трудился над верстаком.

Когда он поднял глаза, в сарае не было никого, кроме мистера Спрингетта, вытиравшего глаза своим желто-зеленым платком.

– Ну и ну! Как это я вдруг задремал, мастер Дан! – Он покачал головой и улыбнулся. – Но какой мне приснился смешной сон! Давно я так не смеялся. Только вот о чем, не могу вспомнить. Говорят, что, если старик начинает смеяться во сне, значит, долго не заживется… Ну как, удачно ли вам поработалось?

– Неплохо, – ответил Дан, освобождая шхуну из тисков. – Только вот порезал руку малой стамеской.

– Надо приложить комок паутины, – посоветовал мистер Спрингетт. – Ага, вы уже сами догадались. Вот это дело, мастер Дан!

Гарри, король английский, покинул столицу и двор,Он держит путь в Саутгемптон, он мчится во весь опор.Спешит он в гавань проверить, пришла ли уже назадЕго «Неприступная Мэри» и как за ней приглядят.

Никто из придворных не ведал, куда направился он,И лишь один Лорд Арундель был в тайну посвящен.В старом камзоле, в потертых штанах король покинул дворец,Сверху прикрывшись грубым плащом, словно простой писец.

Он в Хэмелл успел до прилива и полюбоваться мог,Как «Неприступную Мэри» на зиму ставят в док.И мачты, и снасти – все было при ней, и новенький такелаж;И тут корабельщики жадной толпой ринулись на абордаж.

Они срубили грот-мачту из лучшей в мире сосны —Списали все на погоду: мол, бури были сильны.Они распилили мачту, чтоб растащить по домамИ сделать кровати женам своим, и дочкам, и сыновьям.

Один известный мошенник, по имени Слингавей,Забрался в камбуз и ну вопить: «Эй, братцы, сюда, живей!Вот ведь беда-то: ужасный шторм, что мачту с палубы смёл,Унес все чашки и плошки, и этот медный котел!»

Напялив на голову котел, он вылез, довольный собой,А прочие кинулись в кубрик поживы искать даровой.Лишь йомен один, Боб Бригандин, чужим добром не прельстясь,Схватил мошенника за грудки – и бросил прямо в грязь.

«И я брал гвозди, пеньку и лес, и я не безгрешен сам,И я надувал таможню – но грабить казну не дам!Нет в нашем деле чистых рук, но помни, негодяй:Всему на свете мера есть – воруй, но меру знай!»

«Спасибо, йомен», – сказал король, откинув капюшон,Достал из-за пазухи свисток и трижды свистнул он.Тут подоспел лорд Арундель, за ним скакали вследПочтенный мэр Саутгемптона и весь городской совет.

С чашками, ложками, плошками выволокли на бакВсех остальных мошенников – и привязали так.Но пожалел милосердный король их малых чад и жен,Дать приказал Слингавею плетей, а прочим – убраться вон.

Потом подозвал Бригандина король – и без лишних словЙомена он назначил смотрителем всех судов.«Нет в вашем деле чистых рук, но помни всякий раз:Берешь – бери, да меру знай! Вот мой тебе наказ».

Храни Господь корабли в портах и те, что в морской дали:«Фортуну», «Бристоль» и «Благодать», и прочие корабли,И «Неприступную Мэри», и весь королевский флот,И Гарри, который мир наш хранит и меру во всем блюдет!

Марклейкские колдуны

Эту дорогу закрылиСемьдесят лет назад.Ветры шумели, дожди шелестели —Даже внимательный взглядНынче приметит едва ли,Где проходила она,Вереском, терном, подлеском упорнымСкрыта и погребена.Только лесник, допозднаВ чаще бродя, словно леший,Вспомнит о той дороге лесной,Скрытой в глуши непроезжей.

Если же теплый вечерВ глушь заведет вас, гдеШепчутся ели и плещут форелиВ сонной озерной воде,Где, прошуршав сквозь осоку,Выдра выдренку свистит, —Вдруг вам почудится неподалекуЦокот летящих копыт.Куст придорожный прошелестит,Юбкой мелькнувшей задет:Что это значит? И кто это скачетТам, где дороги нет?Вот уже семьдесят лет…

Вто время, как Дан мастерил свой корабль, Уна упросила миссис Винси, жену фермера, живущего в «Липках», научить ее доить коров. Летом миссис Винси доит прямо на пастбище, и это совсем не то, что дойка в коровнике: ведь пока буренки к тебе не привыкнут, они ни за что не будут стоять на месте. Но недели через три Уна приспособилась выдаивать Рыжуху и куцерогую Китти досуха, и руки у нее уже так не ломило в запястьях, как было вначале. Она показала Дану свое уменье, но дойка его как-то не увлекла; так что Уна предпочла ходить на луг одна, проводя там многие часы вместе с рассудительной и спокойной миссис Винси. Каждый вечер она спешила к «Липкам», доставала там свою скамеечку, спрятанную в папоротнике возле поваленного дуба, и принималась за работу, поставив ведро между колен и прижавшись щекой к теплому коровьему боку. Часто случалось, что миссис Винси в это время доила на другой стороне пастбища норовистую Пэнси и возвращалась, лишь когда было пора процеживать молоко и сливать его в бидоны.

Как-то раз во время дойки куцерогая взмахнула хвостом и попала Уне прямо по уху.

– Ах ты, свинья! – воскликнула Уна, чуть не плача, ведь удар коровьим хвостом не подарочек.

– А почему бы тебе, детка, не подвязать ей хвост? – раздался чей-то голос за спиной.

– Я собиралась, но сегодня столько мух, что я не хотела мешать Китти обороняться – и вот как она мне отплатила! – Уна обернулась, ожидая увидеть Пака, но вместо этого увидела кудрявую девушку ненамного выше себя, но явно старше, одетую в диковинный костюм для верховой езды – бледно-лиловый, с высокой талией, стоячим воротником и пелериной. Девушка была подпоясана ремнем со стальной пряжкой, и еще на ней был желтый бархатный берет и желтовато-коричневые перчатки, а в руке – настоящий охотничий хлыст. Она была бледна лицом, но на щеках ее горели два румяных пятна и говорила она, слегка задыхаясь в конце каждой фразы, как будто бы запыхалась.