Алла Драбкина - Меня не узнала Петровская Страница 13

29 февраля

Крючок вышла в школу. Она совсем другая, чем была раньше. Я думала, что она будет робеть, а она наоборот — стала очень жесткой и строгой. Совсем перестала отвечать на вопросы, не относящиеся к уроку. Конечно, ей тяжело. Она ведь всё-таки наврала насчет мужа. Интересно, а я могла бы наврать? Наверное могла бы. Ладно, дело прошлое, но вот с тем же Васей Лисичкиным. Ведь я даже себе врала, что он меня любит. Нет, факты я не выдумывала, но даже в дневнике пропускала кое-что, о чем мне было неприятно. Хотя бы случай с девчонкой на велосипеде. А ведь он мне изменил. Да, да, изменил с какой-то чужой девчонкой, стоило ей появиться на горизонте. Правда, когда я запустила в нее палкой, она имела бледный вид, но я об этом постаралась забыть, потому что мне это было неприятно.

Господи, кажется, я вообще придумала что-то умное: чтобы оправдать людей, надо решить, мог бы ты сам так поступить или нет.

И это одновременно будет и объективно и субъективно, да?

4 марта

Сегодня было полное собрание коллектива по поводу оформления спектакля. Директор сказал, что лично он не даст на это ни копейки, потому что не школа существует ради кружка, а кружок для школы. Игорь Александрович сказал, что он прав. Вот это меня в Игоре Александровиче раздражает — он всегда соглашается со всем, он ужасно тихий и вежливый, и кажется, что он вообще не имеет собственного мнения. Ну что бы ему шумануть? Ведь раньше в школе заказывались декорации, да еще какие. До сих пор белые колонны валяются и всякие балюстрады. Черт с ними, с колоннами и балюстрадами, дали бы хотя денег на простой ситцевый занавес, такой, как у Шварца. Так не дают. И вообще у нас отношения со школой обострились. Нянечки каждый день жалуются Семену, что мы очень долго торчим в школе и занимаемся чем-то подозрительным. Чем, мы так и не поняли, Игорь Александрович нам почему-то не сказал, говорит, что чепуха, но на всякий случай запретил не занятым в репетиции выходить в фойе, особенно мальчику с девочкой вдвоем. Мы долго ругались с ним по этому поводу, но он сказал, что если мы его уважаем, то не будем расспрашивать, а подчинимся ему как режиссеру.

Спектакль решили оформлять своими силами и не пользоваться хламом, который еще валяется в кладовке, потому что спектакль должен быть легким и красивым.

Предложения были самые разные: приподнять пол, сделав его пологим и стеклянным, вернее плексигласовым. Плексиглас стащить в метро (ночью отвинтить дверь), оформить весь спектакль новыми водосточными трубами (Алик Никифоров решил, что это будет очень элегантно). Трубы, конечно, спереть со стройплощадки. В общем, глупостей говорилось много. Это мы просто дразнили Настасью Филипповну, она от каждого нового предложения чуть не грохалась в обморок. Но чего-то дельного сразу выдумать мы не смогли. Получили задание на дом — подумать, потому что внешняя сторона спектакля тоже имеет большое значение, а то всех уже тошнит от этих ужасных задников с нарисованным солнцем.

Игорь Александрович сказал, что надо думать про актера, что он сумасшедший, чтобы заставлять его играть в этих ужасных, пыльных, душных тряпках, а воображать себя в хорошей сказке. В общем, нелегкую он нам задал задачу. Срок определил в десять дней.

Черт подери, некогда о себе подумать. Даже Кашина я забросила. Вот сейчас бы легла и хоть перед сном подумала о нем. Фига с два! Надо думать об оформлении. Кашин. Кашин. Алеша Кашин.

АЛЕША КАШИН + МАША СУХОВА = ЛЮБОВЬ

Или только дружба?

Ладно, на сегодня все. Ложусь и думаю о деле.

7 марта

Сегодняшний день. Не знаю даже, был ли у меня такой счастливый день и будет ли еще когда? Он был как сказка: с плохим началом и с хорошим концом. Но все начну с начала.

В школе с утра царило праздничное оживление. Готовили подарки учительницам и писали открытки. Крючку купили авторучку и автокарандаш, а также еще букетик мимозы: как-никак она классный руководитель. Остальным учителям только цветы. Когда стали решать, кто будет преподносить Крючку подарок, все стали отказываться. Я хотела, но все сказали, что нужен мальчик. Тогда вызвался Кашин, но перед самой историей он опрокинул на себя чернильницу. Тогда согласился Ромка Хейфец, но все стали кричать, что он картавый и шепелявый и что его никто не поймет. Получилось так, что когда уже звенел звонок, все это сунули Великорожину.

Вошла Крючок и сказала, чтобы мы сели. Мы стояли (такой уж обычай дарить подарки). Она улыбнулась, но эта улыбка мне сразу как-то не понравилась Великорожин выперся вперед и пробубнил что-то, не глядя на нее, а потом сунул ей в руки авторучку и букет.

Она побледнела и оттолкнула его руку. Коробочка упала на пол, авторучка с карандашом покатились по полу.

— Когда я делаю подарки, — сказала она, — я делаю их только людям, которых люблю и уважаю. И принимаю подарки от тех, кто меня любит и уважает… От вас я не приму.

Я думала, что она сейчас заплачет и выскочит, но она стояла совершенно спокойная и смотрела на нас совершенно спокойно, только чуть-чуть мертво.

Потом она совершенно спокойно начала урок. Впервые за последнее время на ее уроке не было ни одного постороннего шума. Больше я ее сегодня в школе не видела.

На переменах наши мальчики устроили дрязги, что никого они поздравлять больше не собираются, раз все такие разборчивые. Потом они орали, что девчонок из класса они тоже поздравлять не будут, потому что мы не поздравили их 23 февраля. Интересно, какое они имеют отношение к армии? Правда, потом у Гущиной, Дерябкиной, Голандашвили и у всей их компании появились одинаковые пупсики, но мне как-то было наплевать. Кашин носился по чужим этажам, меня еле поздравил и убежал куда-то как назло, а я сидела как дура и слушала весь базар наших мальчишек.

Ой, забыла, мне же Ромка Хейфец подарил шоколадку. Как-то сунул втихомолку, даже неудобно. Я отдала ему обратно и сказала, чтобы подарил мне ее, когда я буду с Милкой, ну чтобы на двоих, а то Милке никто ничего не подарил. Он вначале не понял, почему это я ему возвращаю, покраснел ужасно, даже слезы на глазах выступили, а когда понял — засмеялся и убежал. Сбегал куда-то, в буфет, наверное, и принес еще одну. Дал нам с Милкой. Тут подвалила Зося. Мы поделили две шоколадки на три части. Пока мы с Милкой ели, Зося свою часть слопала, нам пришлось по половине еще отломить, потом опять, мы только по кусочку сжевали, а она как утка все заглотнула. Ведь они плохо живут, пусть Зося потешится.

Ну вот, о школе, пожалуй, все. Теперь надо рассказать веселый конец. После уроков забежала домой, нарядилась и пошла к Милке. В кружок было к пяти, но я пришла к Милке в четыре, потому что она целый год собирается. Мама упрекает меня, что я неряха, но уж по сравнению с Милкой я ангел. Она не только неряха, она жуткая копуша. И потом, у меня нет привычки зашивать все на себе, а Милка вечно все на себе ушивает. Ее мама шьет ей обязательно такие платья, чтоб они скрывали формы, а Милка, наоборот, пока родителей нет дома, ушивает все на себе, чтобы формы были ясны. Вот я опять смеюсь над Милкой, а еще неизвестно, что бы делала я, если б у меня была такая же хорошая фигура, как у нее. Даю себе слово не злопыхать. Правда, я ей сто раз говорила, чтоб она не ушивала зелёное платье белыми нитками, да еще через край, а то потом целый вечер ходит и надоедает мне, не видны ли нитки.

А когда возвращаемся домой, Милка в парадной все распарывает и приходит как ни в чем не бывало.

А вообще, мы с ней плохо одеты. Не то чтобы родители жадные, а просто у них какие-то вкусы патриархальные.

Мне вот синее платье купили — такая дрянь! Оно мне сразу не понравилось, мне нравилось розовенькое, но разве маму переспоришь!

В общем, я нарочно так долго все описываю, потому что мне приятно вспомнить все, до мельчайших подробностей. Потом мы пошли в школу. Хотели сразу пройти на сцену, но мальчишки нас почему-то не пустили.

Мы спросили у Игоря Александровича почему, но он сказал, что его самого не пускают.

Около часу прослонялись без дела. Девчонки все почему-то пришли нарядные, как будто чувствовали.

Но что началось потом! Мальчишки устроили нам капустник! У меня просто слов не хватит описать, так что и не буду. Каждой девчонке посвятили отдельный номер, а остальные номера вообще всем женщинам. Мы все в зале прямо валялись со смеху. Но самое главное…

Объявили номер: французская певица Софит-Горит. Вышел парень, наряженный певицей. В красных чулках, все время тряс юбками, пел на каком-то тарабарском языке, вставляя наши имена и фамилии. Ужасно смешно, только я никак не могла понять, кто это такой, хотя и ужасно знакомый. И потом, когда они уже все в незагримированном виде вышли на поклон, я узнала в нем… Дитю! Господи, как мы все завизжали. Это же подумать только!